Задав все свои вопросы, Сартин уступил место Бурдо, пожелавшего спросить чернокожего раба, хорошо ли с ним обращалась его хозяйка. Помолчав, Казимир неуверенно ответил, что его никогда не наказывали. Следовательно, у него нет причин желать хозяйке зла. Конечно, она упорно отказывалась дать им свободу. На ужин, о котором идет речь, он приготовил курицу под соусом, как делают у них на родине; для соуса используются пряности, которые здесь не растут, но так как запас, привезенный с Гваделупы, подошел к концу, соус получился не такой, как нужно.
Допрос Юлии ничего нового не дал: она подтвердила все слова мужа. Они или успели договориться, или говорили правду. До окончания расследования генерал-лейтенант приказал запереть их в две секретные камеры в Шатле.
- Вы все слышали, Николя. Что вы на это скажете? - спросил Сартин, когда арестованных увели.
- Я в большой растерянности, и у меня появилась тысяча новых вопросов, - ответил он. - Во-первых, не знаю, почему, Казимир забыл - или умолчал умышленно - сказать о том, что видел меня, когда я второй раз уходил из дома. Во-вторых, из его рассказа нельзя понять, в котором часу неизвестный молодой человек расстался с Жюли. Мне кажется, его с полным правом следует занести в список подозреваемых.
- Согласен с вашим пожеланием, - ответил Сартин, - но прежде чем задержать его и допросить, надо бы установить его личность.
- Неплохо бы расспросить о нем господина Бальбастра, - заметил Бурдо. - Музыканты обычно знают друг друга.
- Именно это я и собирался сделать, тем более, что я жажду поблагодарить сего добропорядочного гражданина за его письмо, - с ядовитой издевкой ответил Сартин.
- С другой стороны, - продолжал Бурдо, - не показалось ли вам странным, что Казимир упомянул пряности, используемые им при приготовлении курицы? Ведь мы предполагаем, что ядом явилась именно пряность - семена какого-то тропического растения. Если он невиновен, тогда его откровенность понятна. Если же наоборот, значит, он уверен, что мы не сможем обнаружить ядовитые семена.
В дверь робко постучали, и, протягивая письмо, вошел папаша Мари. Бросив взгляд на печать, Сартин развернул лист и, пробежав его глазами, сосредоточенно замолчал.
- Этого я и боялся… - наконец изрек он.
Перечитав письмо, он в гневе швырнул его на стол.
- Ваш Бальбастр - настоящая гадюка, из тех, что готовы ужалить и дважды, и трижды! Ему мало направить донос мне, он отправил его еще и судье по уголовным делам Тестару дю Ли. Вы знаете этого магистрата, малейшая тень приводит его в ужас, и он в страхе уползает под свою широкую судейскую мантию. К счастью, у нас с ним давно установились доверительные отношения, а после дела Галенов он постоянно поет хвалы и вам, Николя. Но ведь ему написал не только этот чертов органист, ему направил донос и ваш неизвестный молодой человек! Впрочем, теперь он не неизвестный - это некий Фридрих фон Мальво, швейцарец. Прежде чем удрать, а он, без сомнения, сделал это еще вчера, он не нашел ничего лучше, как обвинить вас в том, что вы угрожали госпоже де Ластерье, а потом напомнил, что застал вас врасплох, когда вы колдовали над каким-то блюдом на кухне дома на улице Верней.
- Загадка! - воскликнул Николя. - Те же самые слова, что употребил в своем письме Бальбастр…
- Совершенно очевидно, эти двое объединились против вас, - проговорил Сартин. - Но почему? Бурдо, я являюсь начальником лучшей полиции в Европе. Немедленно проверьте списки всех иностранцев, прибывших и убывших. Списки прибывших - за последние полгода, списки убывших - начиная со вчерашнего дня. Не исключено, что мы имеем дело с каким-нибудь двойником.
Бурдо спешно покинул кабинет. Генерал-лейтенант начал шагать взад и вперед.
- А чего хочет судья по уголовным делам? - спросил Николя.
- В сущности, ничего, ибо я не намерен исполнять его желание. В приставших случаю обтекаемых выражениях, употребив все возможные формулы вежливости и почтения, он требует, чтобы я лишил вас, комиссара полиции Шатле, своей поддержки, дозволив арестовать вас, препроводить в темницу и допросить согласно правилам ведения следствия по уголовному делу. Вот к чему мы пришли, и вот из какой ямы мне необходимо вас вытащить. Я сам во многом виноват, ибо вовремя не сообразил, насколько опасно для вас продолжать эту связь. Согласно исполняемым мною обязанностям я привык держать все под контролем, стремление все контролировать стало одним из моих пороков, и я, сам того не заметив, скомпрометировал своего лучшего сотрудника. Я очень об этом сожалею, Николя, и виню только себя.
Он в ярости стукнул кочергой по догоравшему в камине полену, и оно с громким шелестом рассыпалось. Ошеломленный, Николя смотрел, как его начальник, слывший хладнокровным и бесчувственным, с неистовством проявлял свое отчаяние. В эту минуту он нашел оправдание всем несправедливостям, когда-либо допущенным Сартином по отношению к нему, и почувствовал, что вознагражден за свою преданность. Невероятное упорство, с которым Сартин пытался спасти его несмотря на собственное шаткое положение при дворе, живущем в ожидании нового царствования, спасти, рискуя скомпрометировать себя, придали Николя сил и успокоили его.
Вошел Бурдо с толстым реестром в серой бумажной обложке.
- Начиная с июня 1773 года, - объявил он, - в Париж въехало сто семьдесят два гражданина Швейцарии. Однако наш музыкант среди них не значится. Не значится он и среди других иностранцев. Я просмотрел алфавитные списки иностранцев, живущих в меблированных комнатах и гостиницах, но также безрезультатно. Так что остается навести о нем справки у Бальбастра, который, похоже, знает его очень хорошо.
- Отыщите мне Бальбастра, - приказал Сартин. - Думаю, после полудня его можно найти в Нотр-Дам, где он либо репетирует, либо наставляет учеников. Николя в костюме секретаря отправится с вами. Я же тем временем помыслю наедине с самим собой. Приходите сегодня вечером ко мне в полицейское управление, и мы обменяемся новостями. Полагаю, до вечера ничего нового не случится. Сегодня суббота: до получения моего ответа Тестар дю Ли пальцем не пошевелит; ему прекрасно известно, что я каждый воскресный вечер получаю аудиенцию у короля. Итак, поторопитесь, но будьте осторожны с этим органистом, он мастерски умеет дергать за веревочки и нажимать на клавиши!
Надев плащ с воротником, отороченным мехом соболя, Сартин плотно закутался в него, надвинул на лоб серую треуголку, украшенную черным шелковым галуном, и вышел из приемной. Когда Бурдо и Николя вышли следом, папаша Мари, приложив палец к губам, бодро им подмигнул. Вот и еще один, подумал комиссар, кому не пришлось ничего объяснять. Бурдо и Николя сели в фиакр и, велев кучеру держать курс на Нотр-Дам, долгое время ехали молча. Первым заговорил Бурдо.
- Тяжелее всего сознавать, - вздохнул он, - что в комедии, которую мне пришлось разыграть по известному вам приказу, вы ни разу не вышли из роли верного друга. Верность заставляла вас отвергать мой план, вы боялись скомпрометировать меня…
Николя повернулся к инспектору и дружески ткнул его в плечо.
- Довольно, не будем больше об этом говорить. Когда судьба продолжает метать в меня стрелы своего гнева, и Сартин, и вы, Пьер, полностью уверены в моей невиновности, а это самое главное. А что касается Бальбастра… моя первая встреча с ним состоялась в доме господина Ноблекура и запомнилась мне как один из неприятнейших моментов в моей жизни. В двадцать лет я очень плохо переносил надменность и презрение по отношению к юному провинциалу из Бретани. С тех пор мы часто виделись, но отношения наши не улучшились. Ему, полагаю, лет пятьдесят, а он все еще разыгрывает дамского угодника, носит щегольской фрак и белокурый парик. Он часто бывал у Жюли. Будьте с ним осторожны, иначе он немедленно задавит вас своим высокомерием. Не дайте ему взять верх и, словно щитом, прикрывайтесь именем и властью Сартина! А если я почувствую, что вам грозит опасность, я кашляну!
Весь недолгий путь от Шатле до Нотр-Дам Николя прилагал огромные усилия, чтобы разложить по полочкам роившиеся в его голове мысли. Итак, Жюли оказалась не скромной молодой вдовой, как он все это время думал, а одним из тех агентов, из кого состояла армия платных полицейских осведомителей, благодаря которым полицейское управление осуществляло надзор и контроль над всем, что происходило в столице. Желанная некогда женщина являлась всего лишь инструментом, позволявшим Сартину говорить: "Когда четверо беседуют между собой с глазу на глаз, по крайней мере, один из них мой осведомитель". Он принял фальшивку за реальность, видимость за истину, и стал игрушкой в чужом театре теней. После того, что ему довелось узнать, он понял, насколько ему безразлично, были ли чувства Жюли к нему искренними или нет. И все же мысль о том, что некий молодой человек, скорее всего, соблазнил его любовницу, пробудила в нем непонятную, возникшую задним числом ревность. Печальные мысли заставили его расписать черными красками характер Жюли де Ластерье. Называя ее про себя женщиной, готовой для "всех и всегда", он надеялся, что, унизив ее образ, он сумеет справиться с невыносимой болью, по-прежнему терзавшей его. Он полагал, что, переоценив свои воспоминания о ней, он сумеет забыть ее. Так вода, выплеснутая на мостовую, смывает с нее мусор. Ему надо поскорее пережить кусочек жизни, где правила - нелепость, уготовившая ему роль блаженного слепца, настоящего "благодушного быка, которого ведут на бойню", как сказал бы его отец-маркиз. Он шел по тропе над краем пропасти, не соразмеряя опасность такой прогулки, и обожал порок под маской добродетели. А так как ироничное отношение к самому себе всегда пробуждалось у него, когда он начинал разбираться в своих чувствах и оценивать свое поведение, он решил, что из-за излишней искренности он, пожалуй, может претендовать на звание янсениста. К сожалению, от приступов строгой самооценки и сурового отношения к самому себе он не становился проницательней, а над этим следовало задуматься.
По мосту Менял карета въехала на Сите. Пытаясь разогнать невеселые мысли, Николя вспомнил свою беседу с Лабордом, большим поклонником искусства и хулителем "грубой работы готов", как он именовал цель их сегодняшней поездки, собор Нотр-Дам. Комиссар любил старинное святилище и скромно противопоставил суждениям первого служителя королевской опочивальни воззрения отца Ложье. Автор "Рассуждений об архитектуре" возносил хвалы готическим соборам, хотя и признавал, что украшающие их "наслоения эпохи", или, говоря иначе, гротескные скульптуры, уродуют их вид. Николя даже процитировал строки аббата, посвященные Нотр-Дам, собору, "поражающему воображение своими размерами, высотой, просторным нефом и величием архитектурного ансамбля". К великому возмущению Лаборда, тот же автор считал восторженные отзывы об архитектуре Сен-Сюльпис изрядно завышенными; по его словам, церковь эта отличалась исключительно своими "массивными и толстыми стенами". Их бесконечный дружеский спор, растянувшийся на целый вечер, завершился тогда, когда, исчерпав до конца свои мысли, оба с удивлением обнаружили, что успели забыть, с чего, собственно, начался их разговор.
Из-за скопления экипажей фиакр остановился на углу улицы Лантерн; Бурдо, в очередной раз угадавший направление мысли Николя, спросил его:
- Вам всегда нравился этот собор?
- Конечно. А почему вы спрашиваете?
- Когда мы с вами познакомились, вы, помнится, часто ходили туда слушать мессы и на концерты духовной музыки, и, кажется, в компании своего друга, семинариста из коллежа Трант.
- Пьера Пиньо. Совершенно верно! Но, господи, как давно это было!
- Да полно вам! Вы еще молоды, Николя. А что стало с вашим другом?
- Судя по последним новостям, а новости от него приходят нечасто, и последним уже более полугода, он, после множества приключений, попал в Пондишери. Насколько я помню, после смерти монсеньора Пигеля, епископа Карачи, папа Клемент XIV назначил Пьера на его место. Так что теперь он, полагаю, носит митру и исполняет обязанности коадъютора апостольского викария в Кохинхине. Он всегда мечтал об этом. Ах, когда мы были молоды, сколько мы с ним съели ромовых пирожных в кондитерской Сторера на улице Монтаргей!
- Полагаю, вам известен предмет, о котором последнее время модно спорить?
- Нет, но, полагаю, вы меня просветите.
- Поступило предложение побелить изнутри стены Нотр-Дам, чтобы в нем стало светлее, и собор приобрел бы современный вид.
- Непростительная ошибка. Белизна лишит храм его почтенной патины и величественной темноты, вызывающей благоговейное почтение.
Бурдо опустил стекло и, высунувшись на пару мгновений из окошка, уныло откинулся на спинку сиденья.
- Еще одна лошадь сдохла прямо посреди дороги, и ее никак не увезут на живодерню! Давно пора запретить запрягать несчастных старых кляч в качестве ездовых лошадей!
- Напишите записку Сартину, озаглавив ее "Размышления о том, как организовать беспрепятственное движение по городским улицам". Он обожает вводить новшества, любой предлог для него хорош, чтобы издать новое правило.
Бурдо рассмеялся.
- Это напоминает мне, как в 1759 году - не знаю, перебрались ли вы к тому времени в Париж - астроном, господин де Лаланд, зачитал в Академии наук записку о кометах, где обосновал возможность столкновения нашей Земли с огромной кометой, способной стереть всех нас в порошок. Вокруг тотчас заговорили о конце света. Толпы народу бросились к исповедникам. Мне поручили навести порядок вокруг Нотр-Дам. Зрелище, скажу я вам, оказалось впечатляющим. Представьте себе перепуганную до ужаса толпу, явившуюся с единственным намерением - исповедаться у великого исповедника, единственного, кто уполномочен принять исповедь в случае стихийного бедствия. Ох, сколько же там было всякого народу! До сих пор помню их перекошенные от страха лица. Да, нелегкие тогда выдались деньки!
Движение восстановилось, и вскоре они подъехали к собору. Зимнее небо висело так низко, что дым из каминных труб сливался с туманом, и казалось, что верхушку старинного храма отрезали на высоте фриза со статуями библейских царей. Войдя внутрь и увидев статую святого Христофора, Николя, как обычно, ощутил подъем сил. В воздухе плыли величественные звуки органа. Значит, Бальбастр на месте. Мимо проходил каноник, такой сутулый, что подбородок его касался груди; когда они спросили у него, как отыскать органиста, тот, чтобы разглядеть пришельцев, приподнял лицо рукой. Указав им лесенку, ведущую на хоры, каноник вновь уронил голову на грудь. Когда они добрались до цели, Николя со своим накладным животом был весь в поту, а Бурдо, с побагровевшим лицом, отфыркивался, словно бык. Переводя дух, они принялись разглядывать развешанные на стенах вражеские знамена и болтавшиеся на спускавшихся сверху веревочках кардинальские шапки скончавшихся кардиналов. Тут до них долетел знакомый скрипучий голос, владелец которого явно кого-то отчитывал.
- Вы хотите сказать, сударь, что это называется дрожанием язычка? Дрожание язычка, сударь, наблюдается у вас! В язычковых трубах звук возникает в результате колебания металлических пластиночек. А язычок, как мы именуем эту пластиночку, помещается в специальный корпус, на который насаживается рупор, усиливающий и облагораживающий звучание язычка. Формой этого рупора в основном и определяется тембр язычкового голоса. Исправляйтесь, юный невежда. Что у нас называется сильным тембром или же a vent perdu?
- Мне кажется, мэтр, - раздался тоненький голосок, - что это усиление тембра, производимое при помощи le grand jeu.
- Уже лучше! Но не думайте, что вам удастся так легко отделаться. Дайте мне определение le grand jeu.
- le grand jeu… это… то… что…
- Ни то и ни се! Вы осел в упряжке! Так называется главная клавиатура.
Раздался звучный удар кулаком по столешнице.
- Без главной клавиатуры нет никакой легкости, никакой полноты звука, никакой микстуры…
Бурдо кашлянул. Полдюжины растрепанных головок повернулись в его сторону, но основное действующее лицо не удостоило его взглядом.
- Кто позволяет себе беспокоить Бальбастра, когда тот работает с учениками?
- Мэтр, я в отчаянии, - произнес Бурдо. - Господин Габриэль де Сартин, начальник полиции, поручил мне как можно скорее выразить вам свою благодарность за сведения, сообщенные вами в письме, которое вы имели честь отправить ему по случаю печальных событий на улице Верней, и за которые он вам признателен. Инспектор Пьер Бурдо, к вашим услугам.
Треуголка Бурдо подмела пол. Николя счел такое выражение почтения несколько преувеличенным, однако, чтобы успокоить бдительность музыканта, все средства хороши.
Бальбастр, сидевший во вращающемся кресле спиной к гостям, повернулся и уставился на Бурдо темными бегающими глазками, выделявшимися на бледном круглом лице, обрамленном белокурыми кудряшками парика и покрытым слоем скрывавших морщины свинцовых белил, с румянами на местах несуществующих скул. Жилет цвета желтого нарцисса и штаны до колен, расшитые золотыми нитями, еще больше усиливали сходство их владельца с нелепой куклой-автоматом, восседавшей на приводящем ее в движение механизме.