Воцарилась долгая тишина, на протяжении которой каждый, казалось, соразмерял серьезность и последствия услышанного. Николя почувствовал, как он весь покрылся потом. Ну, вот, подумал он, это последствия моих безумных прогулок в морозные ночи при ледяном ветре. Внезапно пол ушел у него из-под ног, он упал, и бутылка старого токайского, выскочив у него из рук, разбилась вдребезги. Сирюс, пожилой спаниель, дремавший у ног своего хозяина, встрепенулся и разразился громким истошным лаем. Провожаемые тревожным взором побледневшего от волнения Ноблекура, гости бросились к Николя, в то время как прокурор тщетно пытался встать со своего кресла.
II
ПОДОЗРЕНИЯ
Сеньор, - ответил рыцарь, - вижу, мне придется рассказать вам и о своем позоре, и о своих печалях, дабы вы поверили в мою честность.
Роман о Граале
Пятница, 7 января 1774 года
В окружавшем его тумане Николя с трудом различал лица трех старцев; они качали головами и с надеждой взирали на четвертого, который, накрыв голову салфеткой, что-то очень тихо говорил. Маленькая старушка, с лицом, скрытым под густой черной кружевной вуалью, режущим орудием, более всего похожим на серп, рассекла королевский пирог. Когда угощение разложили на тарелки, четверо сотрапезников принялись медленно, словно через силу, поглощать лежавшие перед ними куски. Работа челюстей иногда прерывалась, и тогда жующие исторгали из себя непонятные невнятные звуки. Внезапно тот, у кого голову прикрывала салфетка, издал отрывистый крик, и, запустив руку под салфетку, вытащил черный боб. Пока Николя задавался вопросом, в чем смысл разыгравшейся перед ним сцены, старик с лицом, скрытым салфеткой, тяжело встал и, схватив рукой в перчатке корону, поднял ее и водрузил на голову в ту самую минуту, когда с нее упала салфетка. Николя содрогнулся, увидев коронованный череп, насмешливо скаливший зубы и глядевший на него своими пустыми глазницами. Старушка откинула с лица кружевную накидку, и он в ужасе обнаружил, что голова, венчавшая тощее тело, отделена от туловища; когда же он увидел, как голова внезапно обрела напудренную прическу и очаровательное личико графини дю Барри, он закричал от страха и зажмурился, желая прогнать кошмарное видение…
- Держите его крепче, Бурдо, он так дергается, что того и гляди упадет.
- Господи, да что же это за несчастье такое!
Одной рукой Семакгюс измерил Николя пульс, а другой пощупал ему лоб.
- Ему уже легче. Лихорадка спала, пульс восстановлен. Травы Авы, поистине, бесценны, особенно когда приступ застает тебя внезапно. Я каждый день радуюсь, что, покидая остров Сен-Луи, сделал большой запас.
- Он спит уже двенадцать часов, - проговорил Бурдо. - Время почти час дня.
Бросив взгляд на большие латунные часы, инспектор спросил:
- Вы полагаете, у него хватит сил выслушать неприятную новость?
- Без сомнения. К сожалению, сейчас ему никак нельзя болеть, тем более, вы утверждаете, что его пора будить.
- Сами понимаете, Семакгюс, Сартин, приказавший привезти его как можно скорее, ждет в полицейском управлении. Однако я не уверен, что нам следует предоставить Сартину возможность сообщить ему правду.
- Вы правы, это слишком рискованно, лучше мы сами ему все расскажем. А еще лучше давайте попросим Ноблекура; его мудрость и доброжелательность позволят ему поговорить с нашим другом должным образом.
- К вашим услугам, - раздался за их спинами запыхавшийся голос магистрата, с трудом преодолевшего узкую лестницу, ведущую в апартаменты Николя. - Оставьте нас наедине, но сначала окажите мне любезность, и придвиньте кресло к постели.
- Он открыл глаза, - произнес Бурдо. - Мы вас оставляем.
Николя открыл глаза: знакомые очертания мебели вернули его к действительности. Увидев торжественное и серьезное лицо бывшего прокурора, он встревожился. Он помнил, что именно так смотрел на него каноник Ле Флок, когда, много лет назад, явился к нему сообщить о его отъезде из Геранда. Такая же тревога, такое же нежное внимание читались в чертах склонившегося над ним знакомого лица.
- Добрый день, Николя.
- Уже день? Я так долго спал?
- Гораздо дольше, чем вы думаете. Сегодня пятница, почти два часа пополудни. Вчера вечером вы упали без сознания возле дверей моей библиотеки. Ваша одежда была облита токаем, и наши друзья сказали, что вам бы следовало найти этому прекрасному вину более удачное применение.
- Это был подарок, который я хотел вручить вам в знак искупления своего дезертирства с праздника. Я понимаю, каким я был неблагодарным по отношению к вам.
- Что вы такое говорите? Мы с вами давно понимаем друг друга с полуслова. Здесь вы у себя. На улице Монмартр дует ветер свободы. Помнится, когда вы только перебрались ко мне в дом, я сказал вам, что в этой маленькой Телемской обители царят свобода и независимость.
Легкое покачивание головы сопровождало его слова; на одухотворенном лице играла добрая улыбка, а крупный красный нос морщился от удовольствия.
- Что с вами случилось? - спросил Ноблекур. - Ваш фрак пропах дешевым пойлом. Он был такой грязный и заляпанный, словно шерсть молодого спаниеля, потерявшегося на набережной Пеллетье. Что произошло, господин комиссар? Почему вы вдруг, изменив своим привычкам, позабыли о своем внешнем виде, о приставшей вашей должности опрятности?
- Увы, вы все правильно говорите, - ответил Николя, ощутивший себя нашкодившим школяром, от которого ждет ответа строгий учитель. - Но я не стану утомлять вас рассказом о своих похождениях.
Ноблекур устремил на него проницательный взор, каким некогда во время судебных процессов смущал обвиняемых.
- В общем, - глухим голосом произнес Николя, - должен сказать, что поначалу я отправился на улицу Верней к госпоже Ластерье, куда меня пригласили на ужин. Но так как госпожа Ластерье не оказала мне должного внимания, я от нее ушел и направился во Французский театр, где давали "Гофолию". Просидев первое действие и успокоившись, я решил вернуться к Жюли. Вернувшись и увидев, какое там царит веселье, я понял, что ошибся. Разъяренный и обиженный, я пошел куда глаза глядят и долго бродил по городу, словно блудный сын, а потом отправился на улицу Монмартр.
- Вы, действительно, вели себя как мальчишка. И это в ваши годы, с вашим-то опытом! Скажите, а в театре вы, случайно, не встретили кого-нибудь из знакомых?
- Встретил - моего собрата по ремеслу, дежурного комиссара Шоре.
Николя отвечал, не задумываясь, но в какую-то секунду сообразил, что вопросы Ноблекура напоминают ему допрос подозреваемого, у которого желают узнать, где он находился и что делал, когда было совершено преступление.
- Могу я поинтересоваться, сударь, почему вы об этом спрашиваете?
Белой, как у прелата, рукой, прокурор погладил себя по отвисшей розовой щеке.
- Ваш острый ум вернулся к вам, Николя, и теперь я могу сообщить вам важную и крайне неприятную новость. Уверен, она вас не обрадует, но я прошу вас сохранять спокойствие, ибо оно вам очень понадобится в ближайшие же часы.
- Что означают ваши слова, сударь?
- Они означают, мой мальчик, что сегодня утром, ровно в десять, за вами явился посланец Сартина. Начальник полиции немедленно требует вас к себе. Бурдо, явившийся справиться о вашем здоровье, очень долго тянул кота за хвост, но в конце концов раскололся. Будьте мужественны! Сегодня, ранним утром, госпожу де Ластерье нашли мертвой. Живущий по соседству врач осмотрел тело и высказал предположение, что женщину отравили.
Через много лет Николя вспоминал, что первым его чувством, возникшим прежде, чем печаль ударила его своим кинжалом прямо в сердце, стал вздох облегчения, словно его наконец отпустили на свободу. Затем внутри у него все сжалось, перед глазами стремительно пронеслись воспоминания о соединявшей их страсти, и он закрыл глаза. Он лежал молча, затаив дыхание, и Ноблекур испугался, как бы у него не отнялся дар речи.
- Отравлена! - наконец произнес Николя. - Вы хотите сказать, что испорченная пища или грибы…
- Увы, нет. Все признаки и находки говорят о том, что отравление совершено с преступными намерениями.
- А никому не пришло в голову, что она сама захотела уйти из жизни?
- Если у вас есть доказательства, что она пребывала в таком отчаянии, что могла решиться на самоубийство, вы должны немедленно представить их, прежде чем те, кому поручено вести это дело, начнут задавать вам вопросы.
Приподняв голову, Николя едва слышно спросил:
- Последний раз… Боже!.. я слышал ее - нет, я не видел ее, поэтому я и говорю, что именно слышал - она смеялась во весь голос, и ничто не указывало на ее намерение покончить с собой.
- Вам придется все это рассказать, и каждое ваше утверждение потребует дополнительных объяснений. Не волнуйтесь и не теряйте хладнокровия, ибо неприятности только начинаются. Поэтому приготовьтесь встретить их достойно. Вам не в чем себя упрекнуть… Сейчас же поторопитесь поведать обо всем Сартину. И передайте ему мое почтение.
Ноблекур старательно поправлял бархатную шапочку, прикрывавшую его совершенно лысый череп. Казалось, этим занятием он хотел рассеять возникшую между ними неловкость. Николя почувствовал, как внезапно ему стало совсем плохо. Несформулированный вопрос прозвучал как утверждение. И хотя ему было не в чем себя упрекнуть, с этой минуты он понял, что ступил на неведомую, а потому особенно опасную территорию, где препятствия будут множиться, тая в себе ловушки и капканы. Малейшее невпопад сказанное слово, безобидная фраза, озабоченный взгляд друга станут причинять ему столь болезненные раны, что он перестанет понимать, что происходит на самом деле а что является плодом его воображения…
Сердясь на самого себя, старый прокурор продолжил:
- Постарайтесь действовать аккуратно. Смотрите правде в глаза. Займите позицию зрителя, смотрящего на дело со стороны, как смотрит на него комиссар полиции Шатле, когда начинает расследование. От вас ждут четкого и обстоятельного рассказа о том вечере, когда госпожа Ластерье, по вашему собственному утверждению, казалась излишне оживленной. Обещайте вспомнить все, даже самые мельчайшие подробности. Сартин давно и хорошо знает вас, у него нет оснований сомневаться ни в вашей преданности, ни в вашей невиновности в случившейся трагедии, о которой мы пока ничего толком не знаем. А когда я говорю Сартин, я подразумеваю также и ваших друзей. Не воображайте, что ваши неприятности нас не касаются. Еще как касаются! Вы даже представить себе не можете, как они нас касаются. Поверьте, отныне главной нашей задачей является обеспечить вам нашу поддержку…
Дрожащий голос Ноблекура был исполнен такой удивительной теплоты, что все сомнения, какие могли возникнуть у Николя относительно своего ментора, рассеялись без следа; тем не менее, слыша из уст Ноблекура слово "невиновность", он вздрагивал. Впрочем, он прекрасно понимал, что вскоре его собеседниками станут его противники, обвинители, свидетели или даже судьи, настроенные к нему отнюдь не доброжелательно. И с ужасом осознал, что, удар, нанесенный гибелью близкого ему человека, до конца дела ставит его в положение подозреваемого, иначе говоря, тех, кому все двенадцать лет его работы в полиции приходилось выдерживать его бурный натиск во время расследования.
Дверь в комнату отворилась, и в проеме появилась озабоченная мина Бурдо.
- Прибыл фиакр, присланный господином де Сартином. Вы знаете, что лучше его не злить. Даю вам время, чтобы вы привели себя в порядок, а сам жду вас внизу. Я поеду с вами.
Николя вымученно улыбнулся.
- Полагаю, чтобы я не сбежал?
На лице инспектора отразилось такое страдание, что Николя вскочил и, бросившись к нему, заключил его в объятия.
- Простите меня, Пьер, я не хотел вас обидеть, я все еще сам не свой.
- Поторопитесь, дети мои, - произнес Ноблекур, - и не расслабляйтесь. Николя, идите и приведите себя в порядок. И обещайте, что как только вы освободитесь, вы немедленно прибудете ко мне и все расскажете.
Опираясь на руку Бурдо, почтенный магистрат вышел. Зная, что его начальник обычно оценивал состояние человека по его внешнему виду, насколько аккуратно и благопристойно тот выглядел, Николя постарался одеться как можно тщательнее. Любая небрежность в одежде омрачала настроение Сартина, и он, окинув насмешливым взором неугодившего ему костюмом, начинал подозревать его в самых ужасных преступлениях. Николя тщательно побрился, сделав все, чтобы ненароком не расцарапать щеку. Облачившись в черный фрак, недавно сшитый ему мэтром Вашоном, он обмотал шею кружевным галстуком ослепительной белизны, и, тщательно причесав волосы, где уже поблескивала седина, свидетельствуя о зрелых годах их обладателя, собрал их в хвост и завязал темной бархатной лентой. Парик он надевал только когда отправлялся ко двору, или же когда его служебные обязанности предписывали ему облачиться в тогу и мантию магистрата. Взглянув в последний раз на себя в зеркало, он на мгновение позабыл об ожидавших его неприятностях: после приступа лихорадки лицо его выглядело необычайно молодо. Спустившись во двор и увидев под аркой Бурдо и Семакгюса, он вспомнил о мрачной реальности. Корабельный хирург тотчас подошел к нему.
- Помните, Николя, вы можете просить меня о чем угодно, произнес он. - Я не забыл, кто доказал мою невиновность, и кому я обязан своей свободой.
Николя крепко пожал ему руку, и сев следом за инспектором в фиакр, погрузился в печальные размышления, Внезапно перед взором его предстал хрупкий силуэт Жюли. У него перехватило дыхание, голова закружилась и, согнувшись пополам, он горько зарыдал. Разыгравшееся воображение являло ему ужасные картины: тело, чье тепло он ощущал по-прежнему, брошено на каменный стол мертвецкой, и хирурги во главе с палачом производят вскрытие, а затем колдуют над ним, сообразно нуждам следствия… Бурдо смущенно кашлянул. За окошком бежали улицы любимого города, мелькали дома, напоминавшие декорации отыгранного спектакля, в которых не осталось ни жизни, ни веселья. Они молчали всю дорогу. Наконец карета выехала на улицу Нев-Сент-Огюстен. Поднимаясь по лестнице особняка Грамона, они обменялись приветствиями с полицейскими из службы безопасности. Лакеи, понимающе подмигивая, почтительно кланялись им, а старый дворецкий с улыбкой сказал Николя:
- Не удивляйтесь: начальник изменил своей привычке и прибыл из Версаля в полдень.
Тем временем Бурдо выбрал скамеечку, и, удобно устроившись, приготовился ждать; однако служитель дал ему понять, что ему надо идти вместе с комиссаром.
Когда они вошли в просторный кабинет генерал-лейтенанта полиции, пред ними предстало неожиданное зрелище. На столе, плотно выстроившись в ряд, словно солдаты на параде, стояли надетые на болванки парики. Сартин, проведя сегодняшнюю ночь в Версале, пропустил утреннее свидание со своей любезной сердцу коллекцией. А так как он не намеревался смириться с препятствием, возникшим на пути к его невинным утехам, он перенес свой привычный обход на более поздний час. Именно об этом и предупреждал дворецкий Николя. При иных обстоятельствах зрелище, открывшееся их глазам, наверняка позабавило бы и его, и Бурдо, но сейчас, не увидев начальника, Николя забеспокоился. Неожиданно один из париков зашевелился, и среди неподвижных манекенов возникло сухое личико Сартина.
Лицо начальника полиции в высшей степени поразило комиссара, за много лет привыкшего к любым - в зависимости от обстоятельств - проявлениям чувств и сменам настроения своего начальника. Он приготовился выдержать очередной приступ раздражения, свойственного генерал-лейтенанту всякий раз, когда ему не терпелось выразить свое недовольство подчиненному. Но сейчас Сартин смотрел на него проникновенно, а выражение лица его можно было, пожалуй, назвать даже ласковым, а если добавить немного воображения, то и воистину отеческим.
- Как вы считаете, Николя, где маркиз де Ранрей, ваш покойный батюшка и мой покойный друг покупал себе парики? - начал Сартин, обратившись к нему по имени, что считалось хорошим предзнаменованием. - Помнится мне, его парики прекрасно держали форму, а волосы всегда лежали крупными кольцами.
- Полагаю, сударь, он покупал их в Нанте, в маленькой лавочке неподалеку от герцогского замка.
- Гм! Пожалуй, надо бы мне туда наведаться или послать кого-нибудь. Однако сейчас, к великой нашей досаде, нам надобно уладить одно неприятное дело. Действительно, весьма неприятное, ибо оно касается непосредственно вас, а так как каждому известно, что я вас уважаю и всегда оказываю вам полное доверие, некоторые будут весьма рады посудачить о происшествии, случившимся с "серым кардиналом" начальника полиции.
Когда Сартин хотел подчеркнуть величие своей должности, он всегда говорил с особым нажимом. Перебирая локоны двух париков стразу, поставленных симметрично, словно тисы во французском парке, он многозначительно продолжил:
- Однако пока дела никакого нет. Некая молодая особа скончалась, а какой-то коновал с соседней улицы осмелился утверждать, что она умерла от яда. Primo, кто готов подтвердить, что коновал правильно определил причину смерти? Secundo, если он все же прав, то мы вполне можем заподозрить самоубийство или - что всего проще - несчастный случай, от которого никому нет спасения. А почему бы и нет? Когда же причины смерти будут установлены, остается tertio - выслушать свидетелей. Разве не так?
Николя знал, что такого рода восклицания начальника не требовали ответа; они всего лишь отмечали паузу, во время которой генерал-лейтенант переводил дух, а потом продолжал свою речь.
- Если верить моим осведомителям, на теле нет никаких следов насилия, поэтому его оставили лежать на месте, там, где его обнаружили. Об этой смерти сообщили только квартальному комиссару. Яд не оставил никаких следов; слуг, коих всего двое, заставили дать обещание молчать. На двери спальни, кухни и гостиной наложили печати. Поэтому не стоит терять времени. Бурдо, проследите, чтобы тело без шума отправили в мертвецкую и, хотя у нас сейчас зима, обильно посыпали солью. И как можно скорее призовите Сансона. Как вам известно, оба хирурга, живущие в квартале Шатле, совершенно ни на что не способны; они уже не раз доказывали свою некомпетентность. Попросите Семакгюса, он участвовал в наших расследованиях, пусть и теперь поможет Сансону. Эта парочка привыкла к совместным вскрытиям!
И Сартин ехидно усмехнулся.
- Да, не забудьте как следует все обыскать, все обследовать, включая тарелки и стаканы. Поищите в кухне среди остатков вчерашнего ужина, устроенного, как говорят, госпожой Ластерье в честь Николя.