Тут начальник полиции пристально взглянул на комиссара.
- Останься этот господин… - произнес он, в задумчивости теребя локоны парика.
Потом, тряхнув головой, словно освобождаясь от ненужных мыслей, продолжил:
- Господин комиссар, если вам есть что сказать, говорите, я вас слушаю. Снимите бремя с вашей души, и окажите мне честь, доверившись мне. Не торопитесь, все, что вы сейчас скажете, пойдет в зачет на будущее, ибо, начиная с этой минуты, я ни на шаг не отступлю от избранной мной линии расследования. В самом деле, если кто-то и пользуется моим доверием, то это вы, а там, где я нахожусь, тех, кто пользуется моим доверием, очень мало. Разве не так?
Откровенность вывода смягчила для Николя инквизиторский тон начальника, вполне применимый к любому подозреваемому.
- Сознавая, какую честь вы оказали мне своей откровенностью, я буду с вами не менее откровенен. Вчера вечером я провел у Жюли Ластерье едва ли четверть часа, ибо несправедливое замечание заставило меня покинуть ее дом. Успокоившись, через два часа я вернулся, но, увидев, что праздник в самом разгаре, решил, что присутствие мое лишь нагонит тоску на гостей, и не стал показываться никому на глаза. Жюли я больше не видел. И…
Он в нерешительности умолк.
- Прежде чем прибыть на улицу Монмартр, я немного побродил по городу.
- Об этом я уже слышал от третьих лиц. Что еще вы можете мне сказать?
- Ничего, сударь. Я встретил комиссара Шоре, дежурившего во Французском театре, и немного поговорил с ним.
Сартин нетерпеливо махнул рукой.
- Неужели вы считаете, что я об этом не знаю? Во всяком случае, я еще раз напоминаю вам, что, имея касательство к этому делу, вы ни под каким видом не будете его вести. Занимайтесь вашей повседневной работой, и не приближайтесь ни на шаг, ни на выстрел к тому, что связано с этой смертью. Достаточно того, что расследование поручено инспектору Бурдо, вашему другу…
Он сделал особое ударение на маленьком слове "вашему".
- … который должен навести в нем порядок. Не говоря уж о том, что вскрытие производят также ваши друзья. За все это, как вы догадываетесь, меня могут упрекнуть, а посему я обязан…
- Однако, сударь…
- Никаких "однако"! Я сказал… я обязан держать вас на расстоянии от этого дела. Не думайте только, что я не понимаю ваших чувств, смятения и законного желания принять участие в расследовании причин смерти вашей подруги. Однако мы обязаны подчиняться ходу вещей. Пока загадка не прояснится, любое вмешательство с вашей стороны пойдет во вред разработанному нами плану расследования и поставит меня в неудобное положение по отношению к одному из тех магистратов, которых нынешние веяния возносят все выше и выше, стремясь противопоставить их решения воле короля.
Сартин встал и, продолжая теребить надетый на манекен парик, отчего тот чуть не свалился на пол, обогнул стол. Оставив парик в покое, он направился к Николя, взял его за плечи, развернул и стал медленно подталкивать к двери.
- Если вы мне доверяете, послушайтесь моего совета и на время удалитесь от дел, сделайте перерыв. Почему бы вам не поехать в Версаль засвидетельствовать свое почтение королевским дочерям? Еще вчера Мадам Аделаида справлялась у меня о вашем здоровье. А не хотите к королевским дочерям, поезжайте к графине дю Барри и примите участие в королевской охоте. Короче говоря, будьте благоразумны и станьте на время придворным. Сами знаете, Версаль - это такое место, где нужно постоянно напоминать о себе, иначе вас забудут!
Николя вместе с Бурдо направились к лестнице, как вдруг услышали позади голос Сартина. Подозвав к себе инспектора, начальник полиции обменялся с ним несколькими словами, так тихо, что Николя ничего не услышал, и вернулся к себе в кабинет. Бурдо нагнал Николя, они вместе вышли из особняка и сели в фиакр; за все это время Бурдо не проронил ни слова. Они молча ехали по улицам, тонущим в густом тумане, где время от времени возникали расплывчатые силуэты прохожих. Николя молчал, ему было все равно, куда ехать. Неуемное воображение вновь обрело над ним власть, посылая ему безумные видения, и он никак не мог понять, откуда они взялись, и что они сулят. Его мозг лихорадочно работал, видения возвращались снова и снова, словно шли на штурм крепости его сознания, а в перерывах между атаками в ушах его звучали слова Ноблекура и эхом вторили рассуждения Сартина. А еще где-то в вышине, над круговертью кошмаров, издавал похоронный звон колокол, словно предрекая невидимые опасности, которые, как он внезапно ощутил, окружили его со всех сторон. Причины смерти Жюли еще оставались загадкой, а его уже засыпали советами и призывали к осторожности. И, несмотря на дружбу и доверие, которые ему все усиленно выказывали, он чувствовал, что с ним обращаются как с предполагаемым виновным. Но виновным в чем? Его вина не поддавалась определению, и именно эта неопределенность беспокоила его. Ему казалось, что он скользит по гладкому склону, где совершенно не за что зацепиться, и он точно знал, что если он не найдет ни одной зацепки, он рухнет в бездну. Взглянув на о недвижного Бурдо, он заключил, что тот спит с открытыми глазами. Он хотел разбудить его и поговорить, но из уст его не вылетело ни звука; собственно, а что бы он ему сказал? Одиночество, сопровождавшее его с раннего детства, неожиданно напомнило о себе самым жестоким образом.
Стук колес эхом отозвался под мрачными сводами Шатле. Вновь очутившись в стенах старинной крепости, он погрузился в неизбывную меланхолию, и Бурдо пришлось несколько раз дернуть его за рукав, чтобы он вышел из кареты. Глядя на сгорбившегося господина, тяжелой шаркающей походкой идущего к лестнице, мальчик на побегушках не узнал в нем блестящего кавалера, который, весело улыбаясь, каждый день бросал ему поводья своего коня. Словно манекен, Николя проследовал привычным путем, молча миновав привратника, папашу Мари, приведя оного в неизъяснимое волнение. Обычно Николя никогда не забывал сказать привратнику несколько добрых слов, которые тот ценил особенно высоко, ибо они являлись свидетельствами их дружеских отношений. Они вошли в дежурную часть. Бурдо пролистал текущие отчеты, затем, глядя Николя прямо в глаза, яростно хлопнул ладонью по старой дубовой столешнице.
- Ну, хватит! Возьмите себя в руки! Я никогда не видел вас таким подавленным, а ведь мы работаем вместе уже давно! Вспомните, вам приходилось выдерживать испытания и похуже - в вас стреляли, пытались задушить, похитить, грозились убить.
Николя изобразил улыбку, но она получилась жалкой.
- Действовать? А что вы хотите, чтобы я делал? Меня отправили охотиться и ухаживать за дамами!
- Совершенно верно! Этим вы и станете заниматься. Во всяком случае, Сартин должен думать именно так.
- А что, по-вашему, я должен делать по-настоящему?
Бурдо открыл шкаф, куда они вот уже десять лет складывали костюмы для переодевания, парики и прочие полезные мелочи; в их работе им нередко приходилось прибегать к этому арсеналу. Полицейские использовали костюмы, когда хотели остаться незамеченными во время слежки, или когда отправлялись с особым заданием в опасные уголки города. Инспектор извлек из кучи одежды стеганый жилет, веревочные наручни и мешковатый черный фрак, потертый до основы, с лоснящимися рукавами, отливающими на локтях зеленью; за фраком последовали башмаки на толстой подошве с медными пряжками, круглая шляпа с широкими полями, огромный старый парик, изготовленный, похоже, из гривы серого в яблоках коня, грубая льняная рубашка, белый полотняный галстук сомнительной чистоты, и грязноватые чулки. Отобрав вышеуказанные предметы одежды, он бросил весь ворох на стол.
- Николя, раздевайтесь и натягивайте на себя эти отрепья.
Комиссар покачал головой.
- В какую безумную историю вы хотите меня втянуть? - спросил он.
- Ни в какую, я всего лишь хочу, чтобы друг всегда был рядом со мной. Полагаю, задолго до случившегося до вас дошел слух, что я вам верю; поэтому сейчас я утверждаю, что вы не можете быть причастны к гибели госпожи Ластерье, а следовательно, не вижу причин, почему бы мне не воспользоваться вашей помощью при расследовании этого загадочного дела.
- Господи, но как я смогу вам помочь?
- Представьте себе, что некто, приблизительно вашего роста, одетый в ваш фрак и закутанный в шарф по самые уши, в сопровождении вашего лакея садится в карету. "В Версаль, и поживее!" - приказывает он кучеру. Без сомнения, монсеньору тотчас сообщат о вашем отъезде, и он уверен, что вы исполнили его пожелание. А вы тем временем потихоньку выйдете из дома, дойдете до соседней улицы, где мы с вами встретимся и вместе отправимся на осмотр места происшествия.
- Но кем вы меня представите?
- Да кем угодно! К примеру, осведомителем или приставом. Нет, пожалуй, я придумал кое-что получше: вы станете судебным исполнителем, которому поручено записывать мои выводы. Писарем, любящим прикладываться к бутылке, отчего у него слезятся глаза, и ему приходится надевать темные очки.
И он протянул ему очки с закопченными стеклами. Николя встрепенулся.
- Я никогда не позволю вам совершить такую глупость! - воскликнул он. - Если окажется, что мы действительно имеем дело с преступлением, вы рискуете потерять свою должность. И не исключено, что последствия окажутся еще более серьезными. Нет, я не могу этого допустить.
- А зачем мне моя должность, - отвечал Бурдо, - если тот, кого я согласился признать своим начальником, когда ему было всего двадцать лет, за кем я следовал повсюду и кому не раз спасал жизнь, тот, чей образ мыслей и чье звание я научился уважать, попал в затруднительное положение? И кем станете вы, если отклоните мое предложение?
- Хорошо, - ответил взволнованный до слез Николя, - я сдаюсь.
- Добавлю: если дело окажется более сложным, нежели на первый взгляд, то именно ваше мнение и ваш опыт, как обычно, помогут нам найти правильное решение.
И, хлопая себя по ноге треуголкой, он заходил взад и вперед по комнате.
- Нам надо найти того, кто был бы одного с вами роста и сложения, и вдобавок кому мы бы могли доверять. Мне кажется, Рабуин больше всех подходит на эту роль.
- У него слишком острый нос.
- Неважно, он будет кутаться в шарф. Вдобавок у него есть ценное преимущество. Насколько я помню, он хорошо знаком с одним из этих субъектов в голубых ливреях, что подчиняются Лаборду. Черт, никак не вспомню его имя…
- Гаспар! В 1761 году он оказал мне поистине неоценимые услуги в знаменитом деле Трюш де ла Шо.
- Вот и прекрасно! По вашей просьбе - а вы сейчас напишете ему записочку - он встретит переодетого Рабуина со всем возможным почтением, проводит его в замок и спрячет в комнатах Лаборда. Конечно, ему придется заплатить: он весьма чувствителен к звону полноценных экю.
Бурдо сделал выразительный жест, словно извлекал из кошелька монеты и вкладывал их в протянутую руку.
- Лаборд сейчас ночует в Париже, - продолжал он. - Вчера вечером он сообщил мне, что не едет в Версаль. Говорят - и я склонен верить этим слухам - он увлекся очередной красавицей. Гаспар же, следуя указаниям, станет говорить всем и вся, что "друг моего хозяина, господин де Ранрей, ну, тот самый, который комиссар, заболел и отдыхает". Рабуин снимет ваш наряд и потихоньку вернется в Париж. И все решат, что на время болезни вы затворились в апартаментах первого служителя королевской опочивальни. Сартину, велевшему вам уехать, немедленно об этом доложат. А мы тихонько занимаемся нашим делом.
Под безудержным напором инспектора, казалось, готового на все, чтобы расшевелить его, Николя почел за лучшее обуздать свое слезливое настроение и приступил к исполнению плана, предложенного подчиненным. Надевать грубую одежду, от которой исходил затхлый запах плесени, было достаточно противно. Панталоны оказались ему велики, и пришлось искать шнурок, чтобы подвязать их. Стеганый жилет придал его фигуре несвойственную ей полноту. Парик и черная шапочка вкупе с очками настолько изменили внешность комиссара, что, взглянув на свое отражение в оконном стекле, он не узнал себя.
- Отлично. Иду искать Рабуина, - произнес Бурдо. - В этот час он обычно прогуливается неподалеку отсюда. Как только он облачится в вашу одежду, я отвлеку беседой папашу Мари, Рабуин проскочит у меня за спиной, а вы бесшумно проберетесь в кабинет Сартина: его никогда не запирают. Нажмите на позолоченную резьбу третьей полки книжного шкафа, и перед вами откроется известный вам тайник. Вы спуститесь вниз и упретесь в дверь, выходящую на задворки городской скотобойни, где я вас и найду. А пока сидите тихо. Я лечу за Рабуином, а для вящего спокойствия запру вас на ключ.
Николя услышал звук поворачиваемого в замке ключа. Оставшись один, он попытался избавиться от охватившего его чувства тревоги за Бурдо, но не сумел. Верность и преданность увлекали его помощника на скользкий и опасный путь должностных нарушений, в то время как он был обременен семьей и имел все основания спокойно продолжать свою многолетнюю безупречную службу. Также его обуревали сомнения, вправе ли он обманывать Сартина, в то время как тот проявил великодушие и откровенность? Николя в высшей степени обладал способностью углубляться в лабиринты совести, откуда потом мучительно отыскивал выход, прибегая к хитроумным уловкам, от коих на душе становилось исключительно гадко; он полагал, что это свойство его натуры является результатом воспитания иезуитов, в чьем коллеже в Ванне он обучался в юности. От подобного умственного возбуждения в душе оставались шрамы, и воцарялся совершеннейший разлад. Давно уже он равнодушно, а точнее, с привычным спокойствием взирал на жуткие картины человекоубийств, с которыми ему приходилось сталкиваться во время следствия; но теперь его мучил вопрос: сумеет ли он выдержать зрелище трупа Жюли и беспорядка, устроенного полицией в доме, с которым у него связано столько воспоминаний? Сможет ли он сохранить хладнокровие, непременное условие любого взвешенного решения, в деле, касающемся его напрямую? Может, Сартин, действительно, прав, решив отстранить его от расследования, а Бурдо со своей безграничной преданностью, наоборот, увлекал их обоих на путь, ведущий в тупик?
Когда Бурдо ввел в комнату Рабуина, Николя успел взять себя в руки и написать записку Гаспару. Завернув в нее несколько луидоров, он запечатал ее гербом Ранреев. Не желая вводить в заблуждение старого друга, неизменно оказывавшего ему поддержку на протяжении многих лет, а также ставить в неловкое положение Гаспара, он составил отдельное письмо Лаборду, где известил его о своих замыслах. Стремление проявить деликатность натолкнуло его на размышления о несовершенстве человеческой натуры. Почему он согласился проявить неповиновение начальнику полиции, проигнорировал его настоятельные рекомендации и в то же время не пожелал действовать за спиной первого служителя королевской опочивальни? Без сомнения, рассудил он, потому что субординация предполагает неравенство; к тому же его собственное отношение к генерал-лейтенанту складывалось не только из признательности и восхищения, но и из приправленных горечью воспоминаний о насмешках, на которые Сартин в периоды дурного настроения был исключительно щедр. Впрочем, он решил не углубляться в рассуждения о своих взаимоотношениях с начальником. В конце концов, пусть его неповиновение в чрезвычайных обстоятельствах, сложившихся не по его вине, станет его маленькой местью Сартину.
- Я дал папаше Мари ответственнейшее поручение: пойти и купить бутылку водки, половину которой он может употребить по своему усмотрению. Так что путь свободен. Рабуин все понял, осталось отдать ему записку.
- Сначала он должен пойти к Лаборду и вручить ему это письмо.
Бурдо с тревогой посмотрел на сложенный вчетверо листок бумаги, где, словно капля крови, алела печать.
- А вы полагаете, что…?
- Да, без сомнения. Иначе я отказываюсь.
Когда Рабуин переоделся и приладил короткий парик, все решили, что издали он вполне сойдет за Николя. А когда он закутался в черный шерстяной шарф, высоко поднял ворот плаща и надвинул на лоб треуголку, сходство увеличилось еще больше. Тем временем Николя нацепил на нос затемненные очки и прошелся по комнате.
- Так, выправки никакой, - произнес Бурдо, - походка шаркающая, спина сутулая, плечи опущены. Что ж, недурно… Весьма недурно.
Открыв ящик стола, он достал оттуда стопку бумаги, перья, перочинный ножик, походную чернильницу и протянул вещи Николя.
- Не забывайте про орудия вашей новой деятельности. Эти штучки довершат ваш маскарад. Вы неузнаваемы! Вот только лицо слишком чистое. Снимите очки.
Проведя рукой по крышке шкафа, Бурдо размазал собранную там пыль по лицу комиссара, немедленно обретшему нездоровый цвет и утомленное выражение.
- Путь свободен. Уходим каждый своей дорогой и встретимся там, где договорились.
Инспектор выскользнули за дверь, за ним последовал Рабуин; лицо осведомителя сияло, а сам он был горд как Артабан, ибо ему доверили изображать комиссара, ради которого он по старой дружбе был готов даже прыгнуть в реку. Николя прошел в приемную Сартина. Там царила тишина, и он вспомнил свою первую встречу с генерал-лейтенантом, когда он, юный и наивный, прибыл из провинции в Париж, а следом еще множество подобных встреч как горьких, так и радостных, ибо за прошедшие годы и тех, и других насчитывалось немало. При нажатии позолоченная резьба ушла в стену, и книжный шкаф повернулся, открывая вход на лестницу; снизу доносился городской шум. Пройдя два пролета, он нащупал дверь и вышел на улицу. Смеркалось, вечерняя сырость сулила ночной холод. Ждать пришлось недолго. Вскоре подъехал фиакр, открылась дверца, и он прыгнул в экипаж.
- Удивительный тип этот Рабуин, - изрек Бурдо. - Он в курсе придворных обычаев, словно служит привратником но дворце, а не осведомителем в полиции. Уверен, он прекрасно справится со своей ролью! К тому же, даю вам слово, в ваших тряпках он выглядит совершенно шикарно.
Николя улыбнулся.
- Благодарю за тряпки, коими вы изволили назвать мой костюм! Сразу видно, вы не получаете бесконечных счетов от мэтра Вашона, моего портного! Что же касается Рабуина, то, слава богу, ему всегда удается выпутаться из любой передряги, и не без выгоды для себя.
- Вот вы и улыбнулись, - заметил Бурдо, - значит, все не так уж плохо. И выздоровление не за горами.
Шутливая перепалка успокоила Николя, заставив забыть о том, что их ожидало. На улице Верней они увидели полицейских приставов, карауливших дом. Заметив фиакр без номера и знакомое лицо Бурдо, приставы вздохнули с облегчением. Правда, инспектор, сидевший перед опечатанной дверью, выразил неудовольствие присутствием неизвестного ему писаря, но вовремя произнесенное имя Сартина решило все трудности. Сорвав печати, Бурдо и Николя вошли в жилище Жюли де Ластерье.