- Ты нашел резчика? Почему не привел его с собой? - спросил он, разочарованно глядя на дверь.
Вместо ответа Джованни с изумлением разглядывал стену за спиной Великолепного. Там висела рама, закрытая двумя деревянными створками, - единственный предмет, украшавший голые стены кабинета.
Юноша всегда считал, что в ней находится какой-нибудь святой образ, необходимый его покровителю для молитвы, но сейчас он впервые заметил, что створки раскрыты. Пико машинально пошарил в сумке в поисках рисунка, развернул листок и поднес его к маленькому портрету, висящему на стене. Кисть художника запечатлела в профиль обнаженную женщину, стоящую у окна, за которым виднелся какой-то дикий пейзаж.
- Да ведь это она, та же самая женщина! - пробормотал он, сравнивая изображения.
- Что такое? Что это у тебя в руках? - вскричал Лоренцо, подошел и выхватил листок у Пико из рук.
Бегло взглянув на рисунок, он вздрогнул и перевел глаза на стену.
- И верно… - прошептал он, бестрепетно держа рисунок как раз за то самое место, что было запачкано кровью. - Симонетта… Кто это нарисовал? Фульдженте? Где он?
Пико коротко рассказал о том, что увидел в сенном сарае.
- Резчика, конечно, убили. И похоже, что гибель печатника всего лишь второй акт той же трагедии. Нам ничего не известно ни о целях, ни о средствах, знаем только, что трагедия жестока.
Лоренцо будто не слушал. Его охватила странная тревога. Он перебегал глазами с одного портрета на другой, потом на Пико, молчал и все больше мрачнел.
- А кто такая Симонетта? - спросил вдруг юноша.
Великолепный несколько раз тряхнул головой, провел рукой по лбу.
- Что? Симонетта? Почему?
- Буква "С" на краю рисунка. С нее начинается имя, которое вы произнесли. Здесь записан ее возраст в момент создания рисунка - хоть что-то понятное во всем деле. Вам это о чем-то говорит?
Пико вдруг показалось, что Лоренцо смахнул слезу, но, когда тот отнял руку ото лба, глаза его снова горели.
- Симонетта… Симонетта Веспуччи, sans pareille…
- Несравненная… Она действительно так хороша? - спросил Пико, сгорая от любопытства. - Такая же красивая, как на этих портретах?
- Была, дружок. Так хороша, что сам Господь позавидовал бы. Как ангел, спустившийся с небес, чтобы очаровывать и повергать в отчаяние обожателей.
- Но кто она была? И кто были обожатели? - не отставал Джованни, которого все больше озадачивало смущение Великолепного.
- Симонетта, жена генуэзца Веспуччи. Прекраснейшая в мире женщина, несколько лет озарявшая Флоренцию своим светом. А потом она покинула этот мир, и наш город погрузился во тьму. Что же до обожателей, то ими становились все, кто был с ней знаком.
Пико снова взглянул на рисунки.
- Тебе не верится? - тихо спросил Великолепный. - Или твоя юная душа еще не знала мук любви?
В его голосе прозвучала нотка сарказма.
- Нет, я тоже… - покраснев, горячо начал Пико, но тут же осекся. - Любовь - это порыв души к достижению собственной полноты. Как учит Платон, в женщине мы ищем ту часть самих себя, которую утратили, явившись в этот мир. Для каждого из нас существует только одна-единственная половина, способная заполнить образовавшуюся пустоту. Как же возможно, чтобы многие любили одну и ту же женщину?
- Ты заделался философом, Пико? - с грустной улыбкой спросил Великолепный. - Я не знаю, кто была Симонетта, я обменялся с ней всего дюжиной слов. Но мне достаточно было ее увидеть и ощутить ее запах, чтобы она стала моей даже больше, чем если бы мы были супругами. Не знаю, почему так получается, но есть жизненная сила, что ударами ножа прокладывает себе дорогу к нашим душам и оставляет раны, которые не заживают никогда. Никто из тех, кто присутствовал на пиру Смерти, не позабыл ее.
- На пиру… Смерти? - переспросил пораженный Пико.
- Ранней весной, шесть лет тому назад, здесь устраивали праздник в честь пробуждения молодости года. Были приглашены все знатные дамы Флоренции, состоялись театрализованные танцы. Три самые красивые, во главе с несравненной Симонеттой, изображали граций. И в последний раз наполнили наши сердца нектаром красоты.
- А что случилось?
- Все эти женщины скончались, не прошло и нескольких месяцев. Пир восславлял любовь, а накликал смерть, - сказал Великолепный, подавив рыдание. - Их скосили нежданные недуги. Ее первую. И вот немногое, что от нее осталось… Окровавленный рисунок… - прошептал он, ласково погладив бумагу. - Так говоришь, этот Фульдженте сделал с нее гравюру?
Он вдруг резко вскинулся, словно стряхнул с себя воспоминание.
- Теперь он мертв. И он тоже.
- Он мертв. А вот женщина жива.
- Как? Что ты сказал? - вздрогнул Великолепный.
- Кто бы ни была женщина с портрета, ее видели. Оливеротто клянется, что она появлялась в его гостинице как раз в те дни, когда там остановился резчик.
Лоренцо вдруг прыгнул на него. Пико почувствовал, как пальцы Великолепного вцепились ему в жилетку, и ощутил на лице горячее дыхание, терпкое от бессонной ночи и волнения. Приступ гнева отступил так же внезапно, как начался. Пальцы разжались. Лицо Великолепного озарила робкая улыбка, как у девушки после первого поцелуя.
- Симонетта… Она вернулась… Они нашли слова!
Пико еще не пришел в себя от такой реакции властителя Флоренции.
- Вернулась? Что вы имеете в виду?
- Вернулась из смерти. Как и было предсказано.
- Не может быть, чтобы вы это всерьез… - осторожно начал Пико после некоторого молчания.
Великолепный тем временем принялся мерить комнату огромными шагами. Было видно, что волнение его нарастает. И вдруг, словно истощив все силы, он с шумом сел на скамью.
- Я не спятил, дружок. Тут есть кое-что, о чем тебе лучше узнать, - тихо произнес он. - Я рассказал тебе о пире Смерти и о том, как веселье стало прологом к скорбным событиям. Но не рассказал, что произошло потом, когда еще не остыли погребальные факелы. Все, кто любил ее, собрались у меня в саду Сан-Марко. Мы даже не страдали, настолько нас оглушило пережитое потрясение. Пришли мой брат Джулиано и Сандро Боттичелли. Первый, может быть, и наслаждался ее нежностью, но второй сделал ее нежность фундаментом своего искусства.
- Ваш брат был любовником Симонетты? - наивно встрял захваченный рассказом Пико, не отдавая себе отчета в бестактности вопроса.
Великолепный сжал губы, и юноше показалось, что он услышал скрип зубов. Но вместо гнева на лице Лоренцо отразилась только боль.
- И вот, Боттичелли сквозь слезы бросил нам вызов.
- Вызов?
- Именно так. Всем нам, а может, и самому Богу. Он заявил, что мужчинам негоже смиряться перед лицом такой утраты. И что есть одно-единственное средство вернуть в этот мир ту, которая при жизни была чудом. И долг каждого из нас посвятить все время, отведенное нам на земле, поискам этого средства. Сандро призвал нас попробовать.
- Попробовать что?
- В ту же ночь, прости нас, Господи, мы проникли в капеллу Веспуччи в церкви Всех Святых, где гвозди ее гроба еще не остыли от молотков могильщиков. - Великолепный помолчал и провел рукой по лбу. - Не помню, кто именно - может, тот же Боттичелли - привел с собой одного римского еврея, медика, который жил во Флоренции и которого его народ изгнал, заподозрив в черной магии. Все мы постарались утопить горе в вине, выпили много больше обыкновенного и последовали за ним в слепоте, какую зло обычно набрасывает на людские глаза. Этот колдун совершил перед могилой мрачный обряд, вызывая тень Симонетты, и мы при сем присутствовали.
Пико зачарованно слушал.
- И что?
Великолепный вдруг разразился горьким смехом.
- Да ничего! Этот бездельник уверял, что использует магические заклинания, начертанные в книге его народа, а на самом деле обкурил могилу каким-то зловонным дымом, с полчаса бормотал и завывал на своем непонятном языке. Могильная плита так и осталась замкнутой, как ворота рая.
- А вы ожидали чего-то другого? - с облегчением осведомился Пико.
Лоренцо погрузился в мрачное расположение духа.
- Ожидали? Да, пожалуй, ничего не ожидали. А вот надеяться… нам ведь никто не запрещал. Когда я пришел в себя и понял, куда нас завел Боттичелли со своей экзальтацией, я выгнал проклятого язычника взашей. Тогда еврей сказал еще одну вещь… - Лоренцо смотрел куда-то в пустоту. - И это врезалось мне в память. Тогда я отнес те слова к исключительному бесстыдству его племени, но теперь…
- А что он сказал?
- Что возвращение из теней - путь мучительный. И случается, что душе на это требуется много времени. Но он позвал душу, и она обязательно появится.
- И вы поверили? - вскричал Пико, не в силах скрыть скепсиса.
- Не знаю… - прошептал Лоренцо, обхватив голову руками. - А эта женщина? - крикнул он вдруг, размахивая окровавленным листком перед лицом юноши. - Не может быть, чтобы она была и живая, и мертвая! Погляди на надпись! "С. в двадцать девять лет"! А Симонетте было только двадцать три, когда она умерла, - воскликнул он с болью. - Двадцать девять ей исполнилось бы сейчас!
Джованни поднял руку, пытаясь успокоить Великолепного.
- Может, это и не она, а просто очень похожая женщина. Еще в античности знали чудеса сходства двойников. Не исключено, что природа располагает ограниченным количеством форм и в бесконечном воспроизведении рано или поздно себя повторяет. Разве не верно, что в нашей жизни порой дублируются события и обстоятельства? Почему бы и телам не иметь копий?
Лоренцо снова упрямо помотал головой.
- Конечно, со временем все может повторяться. Но вершина пирамиды каждого из живых существ должна быть единой, иначе получится, что и сам Господь Бог может иметь двойника. Нет, вершины единичны. И Симонетта не могла иметь двойника: она была вершиной красоты. Совершенству не дано повториться дважды!
Пико протянул руку и осторожно отобрал у Лоренцо рисунок.
- А вы видели текст на обратной стороне листка? Похоже на печатную пробу. Наверное, это страница из той самой книги, что Немец вам пообещал. Кто знает, о чем была эта книга?
- Почти ничего невозможно прочесть, печать смазана, слишком много краски… - сокрушенно заметил Лоренцо.
- Да, работа не из лучших… Хотя, если вглядеться внимательно, некоторые строчки вполне можно разобрать. Вот: "Здесь заканчивается книга пятнадцатая… во имя Гермеса Триждывеличайшего, его правило… вернется из теней", - медленно прочел юноша. - Гермес Трисмегист… Это не тот ли античный автор "Герметического корпуса", странного сочинения, переведенного философом Фичино?
- Пятнадцатая книга… подожди-ка, - задумчиво проговорил Лоренцо, подойдя к ларю, вместе с конторкой составлявшему единственное убранство комнаты.
Он открыл дверцу, после коротких поисков вытащил рукопись и начал ее быстро перелистывать.
- Вот труд Марсилио, я обещал его прочесть. Но это не пятнадцатая книга. Их здесь всего четырнадцать! - разочарованно воскликнул он, отрывая глаза от последней страницы.
- Может быть, философ добавил что-то к переводу и думал отдать это в печать на новом станке…
- Нет… Если бы Марсилио отдавал какие-нибудь распоряжения Немцу, я бы знал. Вернется из теней… Марсилио! От моего деда ему достались греческие тексты, и он единственный, кто может дать ответы на все вопросы! - снова возбужденно воскликнул Лоренцо, вскочив с места и громко позвав ожидавшую за дверью стражу.
Следующие полчаса Лоренцо просидел неподвижно, пристально глядя на портрет и не произнося ни слова. После нескольких робких попыток снова повернуть беседу в русло сочинений Гермеса Пико оставил эту идею и погрузился в чтение найденной в комнате "Энеиды".
Грохот на лестнице возвестил о возвращении стражников, посланных за философом. Лоренцо быстро перевернул листок на конторке изображением вниз.
Марсилио Фичино еще не опомнился от сна и от того, что его приволокли по темным улицам прямо в ночном одеянии. Едва войдя, он опустился на скамью, смертельно бледный, с прилипшими к вискам длинными седыми волосами.
Как только он появился в сопровождении двух солдат, которые крепко держали его, как преступника, Великолепный шагнул ему навстречу со словами ободрения, сердечно извиняясь. Разные выражения сменялись на его лице: и желание поскорее получить ответ, и волнение за друга, находящегося в затруднительном положении, а в тревожном взгляде угадывалась искренняя привязанность к старику.
Философ, казалось, был без сил. На ларе рядом с конторкой стоял кувшин с вином и металлические кубки. Пико наполнил один из них и поднес Марсилио, поддерживая дрожащую руку старика, пока тот не сделал несколько глотков.
Лоренцо молча наблюдал эту сцену.
- Налей мне тоже, Джованни, - бросил он, не отрывая взгляда от старика и едва повернувшись к юноше.
Быстро осушив кубок и увидев, что гость немного ожил, он наконец успокоился, покрутил в пальцах кубок, разглядывая капли вина на донышке, и по его тонким губам пробежала улыбка.
- Марсилио, ничто меня так не успокаивает, как твое мудрое слово. Особенно в минуты, когда душа моя в смятении. Мне нужна твоя наука.
- Ты хорошо знаешь, что все мои знания и умения принадлежат тебе и твоей семье, - проворчал Фичино, с трудом скрывая удивление, и его сиплое дыхание стало ровнее. - Наверное, случилось что-то очень важное, - прибавил он, кивнув на стражников, снова застывших у двери.
- По поручению моего деда ты перевел сочинения Гермеса Трисмегиста. Сколько там было диалогов? - спросил Лоренцо, резким движением отсылая охрану.
Философ совсем растерялся. Он поводил глазами из стороны в сторону, словно ища объяснения происходящему.
- Четырнадцать… И чтобы об этом узнать, ты меня сюда притащил?
- Ты уверен? А пятнадцатого не существует? - не унимался Лоренцо, перевернув листок и толчком отправив его Марсилио.
Тот с нескрываемым отвращением взял бумагу, запачканную кровью, и вгляделся в рисунок. Глаза его на миг расширились от удивления. Он поднял взгляд на Великолепного, словно искал подтверждение тому, что увидел.
Тот слегка кивнул головой:
- Да, это она. И мы оба ее узнали.
Лоренцо в нескольких словах поведал другу о том, что произошло в печатной мастерской и в гостинице.
- Посмотри на обратную сторону.
Марсилио перевернул страницу и подскочил.
- Пятнадцатая книга Гермеса!.. Это невозможно! Их всего четырнадцать! Разве что…
- Что, Марсилио? Что тебе известно?
- Пятнадцатая книга… Ритуал Орфея… Закон тени… - прошептал Фичино, снова опускаясь на скамью.
Но тут же губы его сжались, как будто он сказал эти слова против воли и не хотел, чтобы они прозвучали.
- Лоренцо, твой дед связал меня смертельной клятвой. Я поклялся головой…
Его взгляд стал отрешенным. На лице отчетливее проступили черты старости, словно вдруг разом обрушилась лавина времени, до сей поры сдерживаемая его блестящим умом.
- Говори, Марсилио! Или все благоволение нашего рода к тебе кончится в один миг! - закричал Лоренцо, схватив его за руку.
Философ глубоко вздохнул.
- Четверть века тому назад… во времена великого Козимо и согласия с землями Востока… до нас дошли сочинения древних мудрецов… слово Гермеса Триждывеличайшего, как называли греки египетского бога Тота. В его сочинении заключалось знание, которого Запад лишился с ходом времени в результате человеческой жестокости. Твой дед Козимо не пожалел ни трудов, ни денег, чтобы добыть эти документы.
- "Герметический корпус", я знаю. Ты же сам сделал его полный перевод!
Марсилио покачал головой.
- Полный? Да, верно, но те четырнадцать книг, что составляют "Корпус", - это еще не все. Была и пятнадцатая, которую Козимо держал вместе со своими бумагами. Он доверил мне перевод, но оставил ее у себя и взял с меня клятву, что я никому о ней не расскажу.
- Почему?
- Этого он открыть не пожелал. Только несколько слов, когда приготовился запечатать страницы своим перстнем. Он сказал, что это сочинение слишком опасно, чтобы его распространять. На неопределенное время его надо спрятать. Но одну вещь Козимо мне все-таки доверил: это сочинение он получил от человека, которого чтил больше всех на свете, - от Баттисты Альберти.
- Баттиста, архитектор? - удивленно вскричал Лоренцо. - Он был большим другом моего деда…
Лицо Великолепного озарилось. Он на миг перевел глаза в сторону двери, словно кто-то молча вошел в комнату. Марсилио тоже посмотрел туда, и у Пико возникло ощущение, что к ним и вправду присоединилось некое невидимое существо.
- Гениальный человек, острый и ненасытный ум. Математик, геометр, астролог. Всегда в поисках сокровенного в истории или в природе, - тихо сказал философ. - Может, в нашем веке он более других приблизился к идеальной форме, к архетипу, который в Гиперурании Платона соответствует таким жалким копиям, как мы.