Но, конечно, подобная мысль никак не могла прийти в голову обер-полицмейстеру Петербурга. Скорее всего, в его голове вообще тогда ничего не шевелилось.
При этом несомненно и то, что сам Николай Павлович считал себя абсолютно правым и на своём невольном попустительстве воровству внимания никоим образом не акцентировал. Хотя знал, не мог не знать, что его любимчик, светлейший князь Александр Чернышёв покровительствует негодяям, к числу коих принадлежал и Политковский. Не мог не знать Александр Павлович и того, что шеф корпуса жандармов граф Алексей Орлов сам вор, и вообще на руку не чист.
И всё же персональной вины за собой император совершенно не чувствовал. А вот против Павла Николаевича Ушакова страстно негодовал и в душе желал тому самой страшной казни.
Что мог делать в этой ситуации обер-полицмейстер? Принять то, что есть. Что он и делал, хотя старика Ушакова и стало ему жаль, но стоя пред императором, старался не подавать виду.
Николай же Павлович, сказав "туда ему и дорога", счёл разговор об Ушакове исчерпанным и перешёл на другую тему. Он заговорил о Политковском, но не об самом Политковском (о нём говорить он вовсе не хотел), а об его балеринках, однако ж отнюдь не в плане собственных любовных притязаний. Николай Павлович всё никак не мог отказаться от мысли раздобыть дары Политковского своим пассиям-танцовщицам.
Вот на это царь и повернул разговор, и говорил весьма обстоятельно:
"Слушай, Александр Павлович, вот о чём я подумал. А может, стоит всё ж таки продолжать присматривать за этими б…, за этими чёртовыми балеринками? Ну, не мог он им одно лишь дерьмо дарить! Никак не мог! Без сомнения, они что-то припрятали, не могли не припрятать, как только выведали, что начинается следствие. А об этом ведь весь Петербург говорил. Так что пройдохи-девицы не могли не узнать. Вот и припрятали проклятые девчонки, ибо знали, скоро к ним явятся с обыском. С обыском-то явились, но слишком поздно - всё было уже припрятано. Надо бы разоблачить и отыскать бриллиантик, колечки, да браслетики - они ведь приобретались на денежки наших инвалидов. Надо вернуть им то, что причитается".
Обер-полицмейстер Галахов в знак полнейшего согласия кивнул головою и коротко, но чрезвычайно деловито молвил:
"Будет сделано, Ваше Императорское Величество. Приложим все усилия".
"Ну, иди, Галахов. Я очень надеюсь на тебя и очень верю, что мы сможем подсобить бедным нашим инвалидам. А то я думал, что мы вычтем украденную сумму из доходов Ушакова, а у старика чистых денег самый мизер оказался на счету. И не то, что миллиона, но и пятидесяти тысяч не наберётся. Вот теперь вся последняя надежда на балеринок. А об Ушакове и не думай - старик полностию заслужил позорный свой конец".
Тридцать вторая глава. В погоне за балеринами
На сей раз обер-полицмейстер Галазов выделил даже не сотню, а полторы сотни полицейских чинов, дабы присматривать за балеринками, бывшими пассиями Политковского.
И кой-какие находки были сделаны, хоть это было совсем не то, о чём мечтал государь император.
Первая удача ждала Галахова у экс-танцовщицы Волковой, чернявой и довольно безобразной дамы средних лет, давно расставшейся с былой своей субтильностью.
Во дворе флигелька Волковой под яблоней был обнаружен деревянный ящичек, а в нем в тряпицу завёрнута целая кучка бриллиантов, гранатов и изумрудов.
Когда полицейские забирали ящичек, Волкова страшно побледнела, а потом грохнулась в обморок. Однако быстро очнулась и стала истошно вопить, что это у неё единственное, что осталось от любимого Сашеньки.
Галахов не медля отвёз волковский ящичек императору. Его Величество был совершенно счастлив и назвал обер-полицмейстера "истинным сыном Отечества". Галахов прослезился при сих словах.
Ещё более приятная находка была обнаружена у балерины Тимофеевой, последней зазнобушки Политковского.
Это была особа чрезвычайно костлявая. но зато с огненно-зазывным взглядом, сверкавшим и сладострастно и недобро. Говорят, что толстяк Политковский из-за неё чуть не с ума сходил.
Так вот, было установлено, что сия красотуля, неизменно задевавшая в мужских сердцах какие-то важные струнки, каждую неделю наведывалась на кладбище - навещала покойную матушку.
Там, на могиле, за большим деревянным крестом, на деревянной приступочке, находилась икона, дешёвая и грубо намалёванная. Сия Тимофеева неизменно обтирала её тряпочкой и как бы прижималась к ней. После её ухода, один полицейских внимательно изучил сию икону, отодрал раму и обнаружил за ней мешочек с перстеньками, и в каждый перстенёк был вправлен бриллиантик и совсем не махонький. Доложили обер-полицмейстеру. Галахов велел ничего Тимофеевой не объявлять, а мешочек изъять.
В тот же вечер заветный мешочек был доставлен обер-полицмейстером государю. Николай Павлович, всегда такой сдержанный, суровый даже, был просто вне себя от восторга. Обещал даже повысить Галахова в чине.
Была сделана ещё одна находка. У балерины Екимовой, в её квартирке, на антресолях, в сундучке, среди ветхой, вышедшей из употребления одежды, был припрятан тонкий малозаметный пакетик от конфет, а в нём целая связка золотых и серебряных браслетиков. Инкрустированных изумрудами и топазами.
Сия Екимова также, как и Тимофеева, была одной из последних пассий Политковского. Александр Гаврилович, по слухам, необычайно сильно обожал её.
Пакетик вместе со всем сундуком был спущен с антресолей, вынут из сундука и изъят, не смотря на бурное яростное сопротивление Екимовой. Однако ж ей ничего не помогло. Он был изъят и доставлен Галаховым государю. Его Величество слёзно благодарил.
Да, находки самые несомненные, но их всего три. А танцовщиц-то было числом аж до сорока. И находки никак не тянули на железный миллион.
Так что в итоге Николай Павлович был разочарован и даже весьма сильно расстроен.
Да, этим путём дыру в бюджете военного министерства было никак не залатать.
Между тем балеринки, у коих были изъяты драгоценности, всюду стали рассказывать, что их грабят полицейские. Галахов опасался скандала и даже прямых неприятностей для себя по службе.
В общем, кажется, игра не стоила свеч. Но было уже поздно. Не возвращать же изъятые перстеньки и браслетики танцовщицам. Государь их оставил у себя покамест. А тем временем Его Величество придумал ещё вот что.
Он предложил Галахову заложить все ордена Политковского и его расшитый золотом камергерский сюртук, приобщив выручку к той сумме, что была добыта у балеринок…
Обер-полицмейстер так и сделал, весьма выгодно продав заезжим голландским купцам орден Святого Владимира третьей степени, Святой Анны первой степени, Станислава первой степени, но всё-таки до миллиона было очень далеко.
Ну как тут было государю императору не прийти в ярость и даже в бешенство?
И Николай Павлович бушевал, да так, что стёкла в кабинете дрожали.
Однако ж надо было что-то делать. И тогда Его Величество решил просить обер-полицмейстера Галахова, дабы тот заложил многочисленные боевые ордена покойного Ушакова, не сразу, но решил.
И это, по слухам, и было исполнено обер-полицмейстером и было исполнено в частном порядке, разумеется. А у Ушакова была целая россыпь ценнейших орденов: орден святого Александра Невского с алмазами, орден Белого Орла, орден Святого Владимира второй степени, орден Святой Анны первой степени, я уж не говорю о двух Георгиях.
Но и тут миллион никак не набирался.
Громадная дыра в бюджете комитета о раненых военного министерства всё ещё продолжала сиять. Она стала казаться вечной., и это крайне раздражало императора, даже бесило.
Но тут неожиданно у Николая Павловича появилась ещё одна надежда покончить с вопиющей дырой.
Так, во всяком случае, представлялось первоначально Его Величеству. Как известно, утопающий хватается за соломинку. Утопающим был царь. А что за соломинка, мы сейчас узнаем.
Тридцать третья глава. Новые ноходки
Охота за балеринами продолжалась, но находки с какого-то момента совершенно прекратились. Однако люди Галахова наблюдения не снимали, а некоторые из них начали и водить знакомство с танцовщицами. Надеясь что-то нужное выведать у них.
Про себя, Политковского и преподнесённые Александром Гавриловичем дары балетные девицы ничего не рассказывали, но вот одна из них проболталась, что когда покойник был переодет из камергерского мундира в простой фрак и вывезен из Никольского морского собора в убогий храм на Выборгской стороне, то в роскошно обставленной и чрезвычайно поместительной квартире тайного советника Политковского стали происходить решительные перемены. Из неё стали исчезать вещи, а там было чему исчезать.
Об этом полицейский чин, с коим разоткровенничалась балеринка, рассказал Галахову, а тот незамедлительно донёс государю.
Его Величество выразило чрезвычайный интерес к этой истории. Николай Павлович приказал: "Все разузнать досконально и сразу же доложить мне".
Галахов перебросил с десяток полицейских чинов, дабы те следили за квартирой Политковского. И буквально через пару дней императору был представлен подробнейший отчёт.
Рассказ болтливой танцовщицы целиком и полностию подтвердился.
Сперва из квартиры Политковского исчезло всё столовое серебро, бронзовые и серебряные канделябры, золотые и мраморные пепельницы. Это произошло уже 4-го февраля 1853-го года. Исчезли десять полных комплектов сервиза севрского фарфора - обеденные королевский и чайный. И это произошло в тот же день.
5-го же февраля, то бишь на следующий день, из квартиры исчезли семь ящиков монет (пять серебряных и два золотых) - карточные запасы Политковского.
И это было только начало. Великолепная обитель директора канцелярии комитета о раненых продолжала катастрофически пустеть. Более того, к тому моменту, когда этим занялась полиция, квартира Политковского напоминала скорее пустыню.
"Черт! Опять опаздываем!" - с досадой крикнул государь. А потом отдал обер-полицмейстеру Галахову три приказа: Первое - разыскать расхитителей. Второе - вернуть украденное. Третье - всё, что удастся вернуть, заложить, а вырученную сумму перевести в фонд военных пенсионеров и инвалидов.
Галахов со своими подручными тут же принялся за работу. И вот что удалось выяснить, довольно скоро.
Общий сигнал к расхищению имущества Политковского дали его супруга законная (у сего закоренелого развратника была и супруга), племянник, а также домашний секретарь и распорядитель его карточных вечеров - Сергей Голованов. А за этой троицей уже последовали лакеи, камердинеры, горничные.
Все указанные лица были тщательно и беспристрастно допрошены самолично обер-полицмейстером Галаховым.
На квартире племянника Политковского был произведён обыск, давший неплохие и даже отличные результаты: там были изъяты один ящик с золотыми и серебряными монетами и один сервиз. Остальные ящики с монетами и второй сервиз был отыскан в ярославском имении вдовы Политковского.
Камердинеры, лакеи, горничные признались Галахову, что отнесли столовое серебро и кой-какие предметы домашней обстановки Политковского на толкучий рынок и там за бесценок продали; вся выручка была пропита. Это вернуть не удалось. Но то, что было изъято у секретаря Политковского, обер-полицмейстер Галахов заложил, а вырученную сумму вручил императору.
Его Величество был доволен донельзя, но довольно быстро радость улетучилась.
Монеты, содержавшиеся в ящиках, - это 35–40 тысяч рублей. Каждый из сервизов был оценён в 70–80 тысяч рублей. Деньги серьёзные, конечно, но до миллиона ещё очень и очень далеко.
А "воровской квартет", как мы помним, похитил из бюджета комитета о раненых один миллион двести тысяч рублей серебром, и никак не менее.
И всё ж таки это была победа. И государь выразил обер-полицмейстеру Галахову всемерную свою признательность. Было это 18-го мая 1853-го года.
Тридцать четвертая глава. Зачем?
Государь Николай Павлович, как видим, в апреле и мае 1853-го года развил вдруг бешеную деятельность, связанную с поиском и продажей браслетиков да колечек.
Странно? Да. Даже фантастично, пожалуй, что царь до такого опустился, чтобы отбирать у бывших возлюбленных бывшего своего камергера Политковского принадлежавшие им побрякушки.
Между тем в действиях императора были чёткая логика и последовательность.
Конечно, Николай Павлович мог где-нибудь раздобыть миллион и доложить его в бюджет комитета о раненых, мог перебросить этот миллион в фонд комитета из другого ведомства. Мог вообще поручиться заняться новоиспечённому военному министру.
Безо всякого сомнения, мог. Но дело в том, что император вышел на поединок с Политковским.
Мало того, что тот умер и избежал суду. Он ещё и утащил куда-то растраченный миллион рублей серебром. И царь решил во что бы то ни стало стребовать этот пропавший миллион именно с Политковского, и ни с кого иного.
Именно по этой причине была развёрнута целая серия полицейских операций, именно по этой причине едва ли не все бывшие возлюбленные Политковского были опутаны целой цепью доносителей. И об каждом шаге беспутных балеринок весною 1853-го года докладывалось царю лично обер-полицмейстером Галаховым.
Конечно, кой-какие суммы были разысканы, балеринок бессовестно ограбили, но миллиона не было и в помине.
Царь чувствовал, что поединок с покойником он проигрывает, а он ужасно не любил проигрывать.
И тогда император пошёл на ещё одну крайнюю меру. Его Величество решил "загнать" ордена "ротозея и подлеца", как он говорил, Ушакова.
С одной стороны, это окончательно должно было уничтожить память об этом вояке (а он хотел этого добиться, хотел чтобы об Ушакове забыли), вытравить память об этом герое многих военных кампаний. Поэтому надо было продать ушаковские ордена каким-нибудь заезжим купчишкам. Тут чувство место, одолевавшее императора, было бы вполне удовлетворено. А он был ужасно мстителен.
С другой стороны, Ушаков ведь стал невольным сообщником Политковского… Более того, Ушаков так же, как и Политковский, нанёс страшный урон комитету о раненых. И значит, будет правильно, ежели его ордена продать, а выручку внести в финансовый фонд комитета.
В этом была гнусная, солдафонская, но всё-таки логика. Царь так рассуждал и так действовал. Он вообще всегда от слов переходил к делу и переход совершался у него крайне быстро. Даже молниеносно.
И самое интересное, на мой взгляд, то, что император Николай Павлович был свято убеждён: отобрать у балерин побрякушки и распродать боевые ордена Ушакова совершенно необходимо ради торжества исторической справедливости. И что только ради торжества справедливости он идёт на это.
Об аморальности своих поступков царь и не думал. Собственно, он считал, что мораль всегда на его, помазанника божьего, стороне. И что может быть выше такой конечной цели, как одоление негодяя Политковского, положившего лапу на государственную казну?! Ради этого, царь готов был на всё, полагая себя абсолютно правым.
Но битва с покойником для царя явно не закончилась победой. А вот балерины лишились единственных ценностей. Павел же Николаевич Ушаков как был, так и остался заслуженным боевым генералом.
Итак, Политковский остался фактически непобеждённым, украденный им миллион исчез, растворился, государь же Николай Павлович получил несколько добавочных приступов бешенства, которых мог бы избежать, ежели бы не ввязался в сражение с покойником.
Вот, пожалуй, и весь плод энергичнейших императорских усилий в феврале - апреле 1853-го года.
Кажется, выиграл один лишь обер-полицмейстер столицы: Его Величество после похорон Политковского и после апрельско-майских розыскных операций стал исключительно милостив к Галахову и доверял ему уже почти что безраздельно.
И, безо всякого сомнения, счастлив был светлейший князь и председатель государственного совета Александр Иванович Чернышёв, бывший покровитель Политковского, что удалось выскочить сухим из воды, совершенно сухим.
Тридцать пятая глава. Наказание для живых и мертвых
Итак, государь Николай Павлович одержим был идеей праведного возмездия и возжелал забрать у живых и мёртвых преступников наворованные ими суммы и вернуть в комитет о раненых.
В ходе следствия обнаружилось, что от наказания ускользнул не один только Политковский.
Два покойных чиновника канцелярии комитета о раненых Горбунов и Васильев, по доношению надворного советника Рыбкина, также крали.
И император в указе своём решил наказать всех - и живых и мёртвых, и у всех, и у живых и мёртвых, забрать всё, что только можно, и вернуть в финансовый фонд комитета о раненых:
1. Подсудимого надворного советника Рыбкина подвергнуть наказанию гражданскою смертью, лишив чинов, ордена Святой Анны второй степени, всех прав состояния, с отобранием грамот и аттестатов и ссылкою в Сибирь на поселение.
2. Подсудимых коллежского советника Тараканова и титулярного советника Путивинского, лишив чинов, орденов и дворянского достоинства, написать в рядовые без выслуги, с определением на службу по распоряжению инспекторского департамента.
3. Тайный советник Политковский за похищение из инвалидного капитала более миллиона рублей серебром, растрату сей суммы, если бы был жив, подлежал бы наказанию гражданскою смертию, то есть лишению чинов, орденов, отличия беспорочной службы и всех прав состояния и ссылке в каторжную работу в крепостях.
4. Служившие в канцелярии комитета начальником счётного отделения - статский советник Васильев и бухгалтером - коллежскийсоветник Горбунов, в 1849-м году умершие. За содействие Политковскому к сокрытию похищения комитетских сумм подлежали бы, если бы не умерли, лишению по суду чинов, орденов и дворянского достоинства и определения на службу рядовыми.
5. Все имущество, которое окажется бесспорно принадлежащим Политковскому или жене его, равно данное в придание дочери его, также описанное у подсудимых Рыбкина, Тараканова и Путвинского, равномерно имущество жён их, если они законным порядком не докажут, что оно принадлежало им до замужества, а не во время оного приобретено, обратить на пополнение растраченных сумм.
6. Описанное у вдов статского советника Васильева и коллежского советника Горбунова движимое и недвижимое имущество, которое досталось им по наследству после означенных мужей, продать с аукционного торга и вырученные деньги обратить в капитал комитета.
Да, как видим, строгий наш государь и в самом деле решил наказать и живых и мёртвых, и из тех и других извлечь денежные компенсации.
Я специально процитировал текст указа, ибо предполагаю, что иначе мне бы не поверили.
Но царь и в самом деле как решил, так сделал.
Его Величество, как известно, раздумывать ведь особо не любил, сомневающихся и мечтателей не жаловал. А сам действовал всегда решительно, напористо и быстро. Так было и с конфирмацией приговора по делу Политковского и его шайки.