- После налета на банк мы больше не виделись. А встретил я его случайно. Возле Апраксина Двора… Нам не заплатили за работу. Ну, за налет. Точнее, заплатили, но мало.
- Сколько?
- По тридцать рублей.
- Не густо. А в банке взяли сколько?
- Газеты писали - полтора миллиона.
- А вам всего по тридцать?
- Поэтому в кабаке и горевали. Пока эта лярва не подсела. - Китаец помялся, неожиданно спросил: - А по какой статье я пойду?
- Естественно, по политической.
- Как - по политической?.. Я же вор! Какая у меня политика? Круглое таскать, плоское катать! А этих политических сук я терпеть не могу!.. Они, ваше благородие, страшнее даже убийц! Те хоть за дело убивают, а эти за идею. А идея - это что такое? Это вроде запаха от человека!.. Вот, к примеру, не понравился мне ваш запах, я вам немедля в лоб пулю!
Мирон Яковлевич с довольным видом потер ладони, прошелся из угла в угол комнаты.
- Очень хорошо, Иван Михайлович… Будем договариваться.
- О чем? - спросил тот настороженно.
- О сотрудничестве. Вы поможете нам, мы - вам.
- А в чем я могу помочь?.. Я ведь даже не знаю, где кого искать.
- Подумаем вместе, прикинем. Тут главное, без горячки. Не спеша, толково, с расстановкой. А там, глядишь, и вырулим на кого-нибудь из ваших корешей. Правильно я рассуждаю?
Китаец пожал плечами, неуверенно ответил:
- Наверно.
Глава четвертая
Сговор
Жак спал в своей съемной комнатушке крепко, не чувствуя ни жесткого матраца, ни панцирной сетки. Очнулся от того, что в дверь кто-то резко и длинно позвонил.
Вскочил, сбросил ноги на пол и некоторое время не мог сообразить, где он и кто звонит.
За окном было темно.
В дверь комнатушки тут же постучали, и квартирная хозяйка по-вороньи прокаркала:
- Господин Жак!.. Вы дома? К вам пришли!
Жак пятерней разгреб волосы, вытер рукавом ссохшиеся губы, вышел из комнаты. Спросил хозяйку, сморщенную как годовалый соленый огурец:
- Кто спрашивает, мадам Ульяна?
- Мужчина. Стоит на площадке, ждет.
- Одет как?
- По-вашему, я его разглядывала? По-людски одет.
- Не в мундире?
- Вы, господин Жак, или с перепою задаете такие вопросы, или со сна. Открывайте дверь и сами все увидите.
На площадке стоял собственной персоной господин Беловольский.
- Спите, что ли, господин хороший? - недовольно поинтересовался гость и переступил порог.
Выглянувшая из своей комнаты хозяйка изобразила что-то похожее на поклон и исчезла.
Беловольский увидел открытую дверь, направился туда. Жак шел за ним.
- В темноте, что ли, живете? - все тем же недовольным тоном спросил визитер и включил свет.
Оба поморщились от яркости. Беловольский сел на продавленный стул.
Жак опустился на кровать, предварительно затянув ее серым одеялом.
Гость неторопливо достал из внутреннего кармана пиджака плотное портмоне, вынул оттуда две сотенные бумажки, положил на стол.
- Вот развожу дополнительное вознаграждение за проведенную операцию в банке. Чтобы не было нареканий и неудовольствий. Руководство благодарит вас, все было четко и даже отчаянно смело.
Жак взял деньги, сунул их под матрац.
- Благодарю… А мы, грешным делом, даже гневались, что мало заплатили.
- Мы - это кто?
- Мы с Китайцем.
Беловольский удивленно вскинул брови.
- Вы с ним встречаетесь?
- Случайно. Возле Апраксина Двора. Затем даже в кабачишко заглянули.
- То-то днем спите. - Гость поднялся, исподлобья взглянул на Жака. - Рекомендую больше ни с кем не встречаться. С Китайцем в том числе. Мы это пресекаем в корне. Вы меня поняли?
- Так ведь случайно!
- Не приведи господь, чтоб случайность перешла в закономерность. - Беловольский руки подавать не стал, шагнул к двери. На пороге остановился. - Вскоре будет новое дело, вас за день предупредят. - И покинул комнату.
Проводив гостя, Жак вернулся в комнату, остановился напротив иконы Спасителя и Божьей Матери и принялся истово молиться:
- Господи Иисусе Христе… Матерь Божья, Царица Небесная… Защитите меня и спасите от гнева Господня, от руки, зло приносящей, от помысла, в грех вводящего… Грешен, Господи, сильно грешен, за что, недостойный, каюсь и бью челом к ногам Твоим, Господь мой милосердный и справедливый…
В оперетте давали "Веселую вдову".
Народу при входе в театр толпилось предостаточно. Традиционно на ступеньках играл духовой оркестр - в этот раз он радовал публику модными аргентинскими танго, кареты и пролетки сменялись автомобилями, дамы благоухали, мужчины были галантны и предупредительны.
Табба прибыла к театру в пролетке, и узнать ее было практически невозможно. Голову ее украшал роскошный каштановый парик, который вполне походил на естественные отлично уложенные волосы, на переносицу были надеты очки в тончайшей серебряной оправе, платье могло поразить даже самых искушенных модниц.
Расплатившись с кучером, госпожа Бессмертная поднялась наверх по ступенькам в поисках своего партнера.
Барон Красинский, одетый в отлично скроенный вечерний костюм, был уже на месте.
Табба приблизилась к нему, сделала маленький изящный книксен.
- Добрый вечер, барон.
Он не сразу узнал ее, от неожиданности вскрикнул:
- Боже, это вы?
- Я вас предупреждала, - бывшая актриса улыбалась. - Вы могли остаться без дамы, не узнав меня.
- Господи, вы прелестны! - барон все еще не мог прийти в себя. - Вы так прелестны!.. Табба, милая…
- Тс-с-с… - приложила она палец к губам и тихо предупредила: - Здесь нет Таббы, а есть, скажем, мадемуазель Бэрримор.
- А имя?.. Имя какое у нас?
- Жозефина Бэрримор.
- Отлично!.. Мадемуазель, я практически влюбился в вас! Я начинаю терять голову.
- Держите себя в руках, барон. Главное, не потеряйте меня.
Они направились к главному входу в театр, вошли в фойе, которое было знакомо Таббе до мелочей, стали подниматься по широкому лестничному маршу.
Изюмов стоял почти на самом верху лестницы, любезно приглашая гостей в театр, раскланивался, улыбался, за что-то благодарил.
Увидев Красинского со спутницей, он согнулся едва ли не в три погибели, проворковал:
- Милости просим, господа. Уверяю, вас ожидает незабываемое зрелище! Как бы от нашей "Веселой вдовы" не стать "веселым вдовцом"!
Бывшая прима в знак приветствия едва заметно склонила голову, а барон поинтересовался:
- Гаврила Емельянович у себя?
- Должны быть у себя. Как доложить?
- Барон Красинский с дамой.
- Сей секунд!
Изюмов заторопился наверх, барон хотел что-то сказать Таббе, но она опередила его:
- Вы хотите познакомить меня с ним?
- Почему бы нет? Любопытно посмотреть, как этот прохвост будет виться перед вами.
- Думаете, он узнает меня?
- Не приведи господь!.. Вас мать родная не узнает! Он с ума сходит от эффектных дам, а здесь тот самый редкий случай… Вы ведь хорошо знакомы с Гаврилой Емельяновичем?
- Мягко говоря.
- Значит, вам также имеет смысл понаблюдать за этой сволочью.
- У вас к нему счеты?
- Да, пару лет я меценатствовал над театром, вложил в его бездарей не одну тысячу золотых, но обещание, которое давал мне сей прохвост, так и не было выполнено.
- Вы желали молоденьких актрис? - насмешливо спросила Табба.
- Зачем же так? Я желал его связей с премьер-министром, но все оказалось пустой болтовней.
Сверху спускался Изюмов.
- Гаврила Емельяныч ждет вас и вашу спутницу, барон, - сообщил он. - Проводить?
- Нет, любезный, я отлично знаю все дороги в этом храме искусств, - ответил Красинский. Табба взяла его под руку, и они двинулись наверх.
- Благодарствую за прекрасные слова, барон! - выкрикнул тот вслед им.
Гаврила Емельянович при появлении в кабинете барона со спутницей вышел из-за стола, развел руки, двинулся им навстречу.
- Боже… Барон! Сколько студеных зим и знойных месяцев прошло после нашей последней встречи?! - приобнял, заглянул в глаза. - Вы решили вычеркнуть меня из своей жизни?
- Если вычеркну, то только кровью! - отшутился Красинский.
Филимонов громко рассмеялся.
- Это почти как клятва! Да, да! Только кровью! - и тут же перевел взгляд на Таббу. - Я сойду с ума. Барон, что вы со мной делаете?! Кто эта восхитительная барышня?.. Мадемуазель, кто вы?
- Жозефина Бэрримор, - грудным голосом произнесла девушка, подавая руку.
- Вы англичанка?
- По отцу.
- Но вы в совершенстве владеете русским!
- Потому что я выросла в России.
- Но голос… Боже праведный, какой голос! Вы - актриса?
- Слишком много вопросов для первого раза, - улыбнулась гостья.
- Но я все равно не успокоюсь! - Гаврила Емельянович снова поцеловал руку, перевел взгляд на Красинского. - Барон, признавайтесь, кто это чудо и зачем вы разбиваете мое несчастное сердце?!
- По-моему, Жозефина ответила почти на все ваши вопросы.
- Нет, не на все! - воскликнул директор. - В вас, мадемуазель, заложен талант актрисы! По стати, голосу, манерам! Неужели никогда не выходили на сцену?
- В девичестве. В имении папеньки.
Филимонов повернулся к Красинскому.
- Обещайте, барон! Вы дадите мне возможность вывести хотя бы раз вашу прелесть на подмостки! Пусть ощутит запах кулис, оркестровую яму, пугающую глубину зала! И она навсегда останется пленницей театра!
- У вас, Гаврила Емельяныч, таких пленниц более чем достаточно!
- Ах, оставьте! Не добивайте мою раненую душу, барон! Кто? Где они, эти неслыханные голоса и пластика, от которых театр сходил бы с ума?
- Ну, к примеру, ваша новая прима мадемуазель Добровольская. Разве она плоха?
- Без комментариев, разрешите?! Нет, она прелестна! Даже талантлива! Но не то!.. Не то! Разве можно сравнить ее с некогда потрясавшей эти стены госпожой Бессмертной? Вы помните ее?
- Разумеется. Лично ждал с цветами, сходя с ума!
- Да разве только вы сходили с ума? Весь Петербург!.. Россия сходила с ума!
- И где же сейчас ваша любимая прима? - спросила Табба, глядя на директора сквозь изящные очки…
- Бог ее знает, - развел руками Гаврила Емельянович. - Пропала, исчезла, канула! Сочиняется много глупостей, но никто достоверно ничего сказать не может. - Оглянулся, показал в сторону двери. - Видали швейцара на ступеньках?
- Молодой симпатичный господин, - кивнул барон.
- Молодой, симпатичный?.. Мразь! Именно на совести этого прохвоста лежит судьба моей любимицы… Неужели не слышали? Любовь, дикая ревность и в итоге револьвер! Половину лица снес, сволочь!
- Вы взяли его на работу?
- А куда денешься?.. Жалко стало. Просился было снова в артисты, но кто ж его возьмет. Во-первых, бездарен. Во-вторых, вдруг опять в кого-нибудь пальнет!
Послышался третий звонок, директор засуетился.
- Все, господа, пора! Обморока не обещаю, но настроение поднимется. - Проводил до двери, достал из карманчика визитку, шутливо погрозил Таббе: - Смотрите, смертельно обижусь, если не позвоните!.. Обещайте! Вы можете пройти мимо своей судьбы… В этих стенах может родиться новая прима! Позвольте этой прелести откликнуться на мою просьбу!
Тот рассмеялся.
- Для полезного дела, разумеется, позволю. Но не более! Я ревнив до неприличия!
- Ни малейшего повода, барон, для ревности не будет, - приблизил к нему лицо директор. - Вы ведь, сударь, меня знаете. Чист и кристален, как рождественский снег!
- Уж это-то я знаю, - кивнул тот.
Табба взяла Красинского под руку, и они покинули кабинет, сопровождаемые задумчивым взглядом директора.
После спектакля, уже выходя из театра, барон взглянул на рассеянную и как бы отсутствующую Таббу, спросил:
- Вы так потрясены "Веселой вдовой"?
Она пожала плечами, усмехнулась.
- Нет, здесь другое.
- Представили себя на сцене?
- В какой-то степени. Но не это главное. - Она остановилась, помолчала, пропуская обсуждающую спектакль публику. - Я вдруг почувствовала свое бесконечное одиночество. И мне стало страшно.
- Одиночество? У вас нет друзей?
- У меня никого нет.
- А я, ваш покорный слуга?
- Не надо шутить, барон. Я говорю о серьезных вещах.
- Я не шучу. Вы мне нравитесь, я готов быть рядом, когда прикажете.
- Когда любят, не приказывают. Вы мой коллега, барон. Подельник. И, возможно, наши судьбы сложатся так, что наша могила станет общей.
- Табба!.. Какие страшные вещи вы говорите! Кругом жизнь, народ, веселье, а вы в странной тоске. Окститесь, милая!
Она взяла его за лацкан пиджака, приблизила лицо почти вплотную.
- Нет жизни, нет народа, нет веселья. По крайней мере, для меня. Есть только тягостное ожидание конца! Подсасывает под ложечкой, и я знаю, что скоро все закончится.
Неожиданно мимо прошел следователь Гришин, который бросил нечаянный взгляд в их сторону и вдруг замер. Подошел к ним, внимательно посмотрел на девушку, приподнял шляпу:
- Простите, я ошибся, - и зашагал дальше.
- Кто это? - почти шепотом спросил Красинский.
- Следователь из Департамента полиции.
- Мне кажется, он вас узнал.
- Нет, не узнал. Но что-то ему показалось.
- Идемте отсюда. - Барон поддержал под локоток бывшую приму, и они стали спускаться по ступенькам.
Неожиданно она остановилась, с улыбкой сообщила партнеру:
- Но я все-таки навещу еще Гаврилу Емельяновича.
- Я бы этого не делал.
- А вы и не будете. Он ведь только мне сделал предложение.
Господин Филимонов был крайне удивлен, когда на пороге его кабинета в сопровождении Изюмова возник Егор Никитич Гришин.
- Свят, свят… Вы ли это, Егор Никитич?
- Не признали? - усмехнулся тот, проходя в глубь кабинета.
- Признать-то признал, а вот явлению изумился, - ответил директор и махнул Изюмову: - Чего торчишь?.. Ступай, пока не позову!
- Благодарствую, - поклонился тот и исчез.
- Воспитываете холуев? - полюбопытствовал следователь, без разрешения усаживаясь на стул.
- Жизнь без преданных холуев скучна и опасна, - ответил Гаврила Емельянович и в свою очередь спросил: - Вы ко мне надолго?
- Вы торопитесь, Гаврила Емельяныч?
- Есть маленько. Спектакль ведь уже закончился.
- Полчаса, не более, - Гришин закинул ногу на ногу, закурил. - Любопытную мадемуазель на выходе я встретил только что. Нечто бесконечно знакомое, но никак не могу вспомнить, кто она.
- Которая?
- Яркая брюнетка в тонких очечках.
- С бароном Красинским?
- Господина я не знаю.
- Ну как же?! Меценат, промышленник, неутомимый ловелас!.. А барышня с ним ныне была действительно исключительная. По крови англичанка, хотя родилась в России.
- Любопытно, - бросил Гришин, затягиваясь. - А я ведь, Гаврила Емельянович, снова при должности и петлицах.
- Вас восстановили?
- Представьте.
- И вы снова будете морочить мне голову всевозможными подозрениями и расследованиями?
- И этого не исключаю. Но побеспокоил я вас, любезный господин директор, по одному деликатному вопросу, - Егор Никитич загасил окурок. - Могу ли я вам доверять полностью и без опасений?
- Но до этого вы ведь мне доверяли? - воскликнул Филимонов.
- Откровенно, не всегда… Так вот. По моим сведениям, несколько дней тому театр посещал князь Икрамов.
- Да, такой факт имел место.
- Что его привело сюда?
- Любопытство.
- Он заядлый театрал?
- Этого я не заметил, - директор налил себе воды из графина, выпил. - Его интересовала судьба бывшей примы госпожи Бессмертной. Помните такую?
- Ну как же? Дочка знаменитой Соньки. Кстати, где она сейчас?
- Вот этим интересовался и князь.
- Он имел роман с примой?
- По слухам, да. Но я, Егор Никитич, свечку не держал.
- Жаль, что не держали, - усмехнулся Гришин. - Больше бы толку было от разговора.
Лицо Филимонова от обиды побагровело, стало жестким.
- У вас еще какие-нибудь вопросы, господин следователь?
- По некоторым данным, бывшая прима продолжает проживать в доме Брянских.
- Если у вас, господин следователь, есть подобные данные, так проверьте их! Проверьте и не морочьте мне голову!
Егор Никитич поднялся, взял шляпу.
- Невежливо после стольких лет отсутствия, Гаврила Емельянович. Невежливо… Но я все-таки буду навещать вас. А вдруг мы окажемся полезны чем-нибудь друг другу! - едва поклонился и покинул кабинет.
Директор выждал какое-то время, резко позвонил в колокольчик.
- Изюмова ко мне! - приказал заглянувшей в кабинет секретарше.
Налил четверть рюмки коньяка, залпом выпил.
Николай приоткрыл дверь нерешительно, с опаской.
- Звали, Гаврила Емельяныч?
- Войди.
Тот прикрыл дверь, возле стола остановился.
- Помнишь этого господина, который только что вышел от меня?
- Так точ… Вернее, помню. Следователь из Департамента полиции.
Филимонов подошел к нему.
- Вбей в свою безмозглую костяную голову. Ни единого слова, никакой информации о себе, о театре, об актерах, обо мне. ТЫ меня понял?
- Понял, Гаврила Емельяныч. Буду молчалив, как сфинкс на стрелке.
- На какой стрелке? - не сразу понял Филимонов.
- Ну, на Васильевском острове!.. Сфинкс!
- Ладно, ступай отсюда, сфинкс!.. И думай о задании, какое я тебе определил.
- Из головы не выходит, Гаврила Емельяныч. - Николай плечом нажал на дверь и вывалился из кабинета.
Заметно потеплело, снег стал рыхлее и принялся прямо на глазах оседать, воронье ожило и заполнило пространство громкими криками.
Было почти темно, когда Сонька пришла в лачужку Михеля. Он услышал шаги, вышел навстречу. Воровка прошла мимо него, опустилась на нары, молча уставилась перед собой.
- Соня… Ты чего? - прошепелявил Блювштейн. - Чего такая?
Она не ответила, продолжала смотреть в одну точку.
- Что-нибудь с дочкой?
- С дочкой, - кивнула она.
- Начальник?.. Он что-то сделал с ней?
Она наконец повернулась к нему, глухо произнесла:
- Миха беременна.
- Что?!
- У нее будет ребенок.
- От поручика?
- Ну не от тебя же.
- Я убью его!
Сонька придержала шагнувшего к выходу мужа, с кривой ухмылкой объяснила:
- Я бы сделала это раньше тебя. Но этим делу не поможешь.
- Он пакостник!.. Подстерегу и задушу!
- Я за советом пришла, а не за расправой. Присядь.
Михель сел рядом, помолчал какое-то время, потом спросил:
- Когда это случилось?
- Случилось!
- Он ее… насильничал?
- Нет, по согласию. По любви.
- А он?
- Говорит, тоже по любви.
- Нужно бежать. Погода на весну повернула.
- Куда бежать, если девка с брюхом? - хмыкнула воровка.
- Может, и хорошо, что с брюхом.
- Чего ж в этом хорошего?