Ну что ж… Зачем настаивать? Кадзэ счел за лучшее вновь переключиться на кашу с соленьями.
Дзиро - тот ел и на самурая, над миской склонившегося, поглядывал. Большой какой. Не то чтоб сильно высокий - среднего роста, но зато уж коренастый да мускулистый - донельзя. Литая грудь и широкие плечи прямо кимоно распирают, неприлично даже как-то. Крепок - с ума сойти. И как при этом легок на ходу! Дзиро ж обалдел прямо, когда самурай оленем молодым слетел с горы на перекресток. Красивый парень. Черты лица - резкие, сильные. Глаза - яркие, веселые. Скулы - высокие, брови - темные, точеные, насмешливо сходящиеся к высокому переносью. Смугловат, конечно, для настоящего красавца, но это ж загар, присущий лицу воина, привычного к долгим странствиям. И не выбривает Кадзэ, на лад старомодный, ни лба, ни темени. Причесывается, как новая, чисто ронинская мода подсказывает, - попросту собирает роскошные смоляные волосы в высокий хвост. Смотрит Дзиро, любуется… хорош, ох, как хорош гость, - смерть красоткам!
Одно вот непривычно в самурае захожем, и не знает, право, Дзиро, что на сей счет подумать. Держит воин по имени Кадзэ меч свой сколь возможно ближе к руке - точно ждет, что вот-вот нападет на него кто-то. Нет, угольщик, конечно, не в лесу глухом вырос. Знает отлично - благородные воины катаны свои берегут, словно души. Но все едино - дико, как Кадзэ не выпускает, считай, меч из рук! А еще труднее понять - отчего ж это у господина Кадзэ не два меча, как по сословию его благородному положено, а один лишь - большая катана! Где ж его малый меч - вакидзаси? Меч, что служит оружием в поединках чести и прерывает жизнь самурая, решившегося на ритуальное самоубийство - сэппуку, или, на простонародный лад, харакири? Ведь не зря зовут воины именно малый меч "хранителем чести"! А у господина Кадзэ вакидзаси нет. С чего бы?
Ну да ладно. Светлейшего князя обсуждать неприлично и опасно. О чем с гостем говорить? Вроде как не о чем. Но говорить-то надо! Дзиро с великим трудом пытался поддержать застольную беседу. Удавиться впору, однако долг хозяина, хоть и простолюдина, - развлечь благородного гостя. А со странным этим самураем беседа вроде и не в муку!
- Давно ли благородный господин путешествовать изволит?
- Слишком давно для жизни счастливой.
- А откуда, позвольте спросить, вы родом?
- Теперь уж ниоткуда, старик. Я ронин, и нет у меня ни дома, ни господина. Ровно волна океана, ронин не зовет своим домом ни единый берег. Бьется о камни морская вода и в океан отступает. Вот так и воин свободный - нигде не осядет, нигде не найдет любви и семьи. У неких скал слегка задержался - и вновь унесен океаном к иным берегам…
Дзиро сроду красно говорить не умел, а тут - до чего ж легко да прекрасно гость изъясняется, странно даже! Вон как словами играет, ибо "ронин" и значит буквально "человек-волна". Но это - единственное, что угольщик из речи его уяснить сумел, прочее же - вне понимания простого крестьянина. Слушать, конечно, приятственно… только грустно как-то.
- Как красиво господин изъясняется! Мне, жалкому, ни в жизнь до такого не додуматься.
- Не столь красиво, сколь правдиво. Хотел бы я никогда подобных слов не произносить…
И как изволите отвечать на подобное? Слов у Дзиро недостало. Вздохнул испуганно, головой покачал… а потом позволил себе дерзость улыбнуться гостю. Тот не осердился. Напротив, улыбнулся в ответ, - и ровно солнцем дом осветило!
- А скажи-ка мне, старик… - произнес Кадзэ негромко.
- Что благоволите услышать?
- Много ли хуторов у вас в горах - поблизости от деревни?
- Мало, господин. Да там, почитай, никто и не живет-то. С чего? На каждом шагу - разбойники.
- А все-таки. Знаешь кого-нибудь из крестьян, что на хуторах обитают?
- Знаю, господин.
- Мне интересно - покупал ли недавно кто-нибудь из хуторян маленькую девочку? Ее по идее в услужение продать должны были. Красивая. Одета в шелковое кимоно с фамильным гербом в виде трех цветков сливы.
- Шутите, господин? Откуда в наших местах у крестьян такие деньги? Ныне лишь бандиты богаты. А вольные молодцы девушек не покупают - просто берут, кого захотят. Прислужниц же в наших краях и вовсе никто не имеет - кроме господина судьи и самого светлейшего князя.
- Давно ли ваш край страдает от нашествия бандитов?
- Их в наших местах всегда хватало, господин. Горы все ж таки, знаете ли… Но в последние два года от них просто удержу не стало!
- В последние два года, говоришь? А почему вдруг?
- Знать не знаю, господин, - насторожился угольщик.
- Знать не знаешь? И не догадываешься?
- Нет, господин. Просто уж года два, как житья нам нет от разбоя.
- Сколько ж шаек разбойничьих в ваших горах осело? Несколько? Или одна?
- Одна, господин, но большая. Вольные молодцы из той шайки прочих бандитов иль порубили, иль в свой отряд вступить уговорили. А правит бандитами человек по имени господин Куэмон. Страшный, рассказывают, злодей!
Кадзэ задумчиво опустил на пол пустую миску. Дзиро руками замахал, к горшку потянулся - может, гость высокородный добавки желает? Самурай только головой покачал - сыт, мол. Отодвинулся в угол - и прямо на голых досках принялся устраиваться на ночлег. Дзиро засуетился, одеяло поднес, тюфяк, - нет, не пожелал самурай бедной постелью крестьянской воспользоваться. Дивился угольщик - и сам же в то время смекал: и во сне благородный воин меча из рук выпускать не намерен.
Враги его преследуют, что ль? Впрочем, к чему гадать?
Дзиро задул огонь и тоже отправился спать.
- Да как же вы, господин? Может, хоть тюфяк все же взять соизволите? - сказал он робко. Стыдно, сам-то постель себе постелил!
- Оставь, старик. Спать на земле мне привычно.
- Как вам угодно. Но… вот еще… господин, я рано поднимаюсь. Надо ж уголек по дворам разнести-то…
- Пустое. Я и сам просыпаюсь на заре. Впрочем, вот еще что, - скажи мне, старик, давно ли новый господин стал князем вашей провинции?
- Да уж года два будет…
Вот произнес Дзиро эти слова - и враз как-то понял, почему и о чем спросил захожий воин. Да. Не зря он говорить не любит, не зря. Ведь самую невинную фразу порой произнесешь - а там вдруг и осознаешь: сказал куда больше, чем следовало бы…
Дзиро проснулся раным-рано, солнышко еще и восходить не думало. Лежал тихонько, прислушивался к ровному дыханию спящего самурая. Спит или притворяется? Да кто ж его разберет. Нет, вроде спит все ж таки. Дзиро бесшумно поднялся. Как можно тише подполз к дверям. Темно - хоть глаз выколи, гостя спящего не видно - только зря, что ль, родился он и вырос в этом доме? Каждую щербинку в полу с завязанными глазами найдет. У дверей угольщик снова помедлил. Вслушался. Нет, спит ронин, как убитый, и дышит тихо, спокойно. Ну и славно. Дзиро повеселел. Словно помолодев в одночасье, легко раздвинул скользящие в пазах дверные панели, захлопывавшиеся на ночь. И мышкой вышмыгнул наружу.
После первым делом снова задвинул двери - все столь же аккуратно. А потом торопливо побрел прочь со двора - и совсем в другую сторону от селения.
Кадзэ дышал по-прежнему ровно и сонно - пока не услышал, что Дзиро наконец ушел. Может, по нужде угольщик отправился? Того и следовало ожидать. Уборная обычно к югу от дома крестьянского располагается. И здесь тоже Кадзэ успел заметить куст нантен, росший к югу от дома Дзиро. А нантен едва ль не всегда перед уборными высаживают, дабы очистить место, где люди свои надобности естественные отправляют. Может, там и все службы хозяйства Дзиро находятся? Но тогда отчего угольщик идет не на юг, а на запад? По всему получается - в лес ближний старика понесло. Вот только зачем?
Впрочем, стоит ли лезть в чужие дела? Кадзэ лежал, пытался расслабиться, концентрируясь на своем дыхании, и весьма сурово понуждал себя позабыть о таинственном ночном исчезновении Дзиро. Он почти тысячу вдохов и выдохов насчитал - и тут наконец угольщик воротился. Крадучись раздвинул дверные створки и прополз в дом. Не зажигая света, добрался до своей постели в дальнем углу платформы, повертелся - и вскоре заснул, себя не помня от радости, что удалось ускользнуть и вернуться, не разбудив высокородного гостя.
Следующим утром Кадзэ и Дзиро завтракали. Благородный воин увлеченно хлебал горячую похлебку мисо, заедал холодными остатками вчерашней каши - и ни словом, между прочим, не похаял убогую крестьянскую еду. Кадзэ и вообще ел молча. Раздумывал - спросить угольщика, куда это его вчера под утро носило, или не стоит? Нет, верно, все же не стоит. Он доел. Натянул носки-таби и принялся затягивать конопляные шнурки на сандалиях.
- Снова по селению пройтись желаете, господин? - спросил Дзиро, надо признать, не без любопытства.
- Нет. Деревню вашу я уже повидал. Теперь, пожалуй, отправлюсь в соседнюю.
- Уже покидаете нас? - перепугался Дзиро.
- Да. А к чему мне здесь оставаться?
- Но наш господин еще не отдал распоряжений в отношении вчерашнего убийства, - торопливо залепетал Дзиро, совершенно ошалевший от ужаса.
- Убийство - дело ваше. Я тут ни при чем.
- А господин судья-то?! Он так настойчиво советовал вам остаться здесь, господин!
- Ваш господин судья - осел и ничтожество. Не ему мне указывать. Он болван, неспособный даже понять, что у вас здесь вышло. Никогда не найдет он убийцу… Ладно. Спасибо, старик. Прими мою благодарность за кров и пищу - и прощай. Храни тебя боги.
- Но господин судья-то! Он же в ярость придет, узнав, что вы удалиться изволили!!!
Кадзэ ответить не позаботился - лишь повел равнодушно литым плечом.
- А на дороге, господин?! Вы ж на бандитов напоретесь!
- Такова, стало быть, моя карма. Спасибо - и удачи.
Самурай небрежно заткнул катану за пояс и ровным шагом вышел из дома Дзиро. Угольщик так и застыл у дверей, глядя, как уходит загадочный воин по тропинке, ведущей за околицу деревни, - вроде и не спешит, а споро движется! Сразу видно, не первый день в пути, знает, как делать долгие переходы, особо себя не утомляя. Страшно! Ушел самурай - и что Дзиро теперь делать? Хотя… ничего, верно, уж не поделаешь, не караул же кричать.
Осталась позади деревенька. Скоро Кадзэ уже с наслаждением вдыхал сладостный, чистый горный воздух, приправленный пряными ароматами сосновой смолы, хвои и недавно скошенной травы. Чего еще желать? Тепло. Солнечно. О девочке пропавшей он, конечно, ничего еще не узнал, однако особого разочарования не испытывал. С чего? В деревне ее не оказалось - значит, и мест, которые следует обыскать, стало на одно меньше. Если малышка жива, он ее найдет. Раньше ли, позже, но найдет.
В священных книгах написано: просветленный отец Дарума, индийский монах, открывший людям путь Дзен, девять лет упражнялся в искусстве созерцания, недвижно сидя в пещере и медитируя на стену. Сэнсей Кадзэ этой историей в глаза тыкал всякий раз, когда недоставало его ученику терпения в занятиях либо упражнениях воинских. Но сказать по чести, Кадзэ этот пример никогда особо не вдохновлял. Нет, если понадобится, он вполне мог замереть, словно каменный, - но вот от ничегонеделания с детства с души воротило.
Вот уж два года странствует он в поисках девочки. Повидал с тех пор несчетно городов и селений, бесчисленно - больших и малых дорог, коих столь много в земле японской, и нигде не задерживался подолгу. Терпения у Кадзэ хватало. Бездействие - вот что угнетало его несказанно, оттого-то и оставлял его сердце равнодушным пример просветленного Дарумы. Но… ведь видел он похищенную девочку в последний раз аж два года назад, а дети в таком возрасте растут столь быстро, что и не вообразить! Да узнает ли он ее теперь, даже если встретится лицом к лицу? Возможно, в лице ее останется хоть малая частица сходства с ее благородным отцом? Или, быть может, однажды лицо незнакомой девушки поразит его сиянием знакомой красоты, унаследованной от матушки? Или случится так, что разминутся они однажды на пыльной сельской улице, а он и не поймет даже, что прошла мимо него та, кого искал он столько лет?
Как часто победу в бою отделяет от поражения и погибели лишь краткий миг! Вот так и в жизни - шаг от удачи до беды. Можно случайно отвернуться - и пролетит мимо стрела из вражеского лука или пуля из мушкета. А отвернись секундой позже - и все, ты уже в лучшем из миров. Допустим, девочка даже и сохранит сходство с отцом или матушкой. Но разве не может случиться так, что где-нибудь в шумном городе Кадзэ завернет за угол именно тогда, когда она отворит дверь и выйдет из дома? А возможно, ее и вовсе совсем недавно перевезли в какую-нибудь из деревень, в которых он успел уже побывать? Слишком многое зависит от случайности, слишком неверна судьба… но одно Кадзэ понимал ясно: нельзя просто сидеть, сложа руки, и надеяться на случай. Верно в народе говорят: кто удачи ждет, смерти дождется. Нет, надобно, надобно действовать!
Размышляя этак, Кадзэ шел по дороге - а сам все посматривал на клочки небесной синевы, то там, то сям проглядывавшие сквозь частый переплет древесных ветвей. Красивый, постоянно меняющийся узор, - чем-то похоже на изысканные синие орнаменты, украшающие драгоценный фарфор "сацума", коего он немало повидал в дни юности. Нелегко ему будет исполнить свой долг, тяжкую он взял на себя ношу, - но, право, и такая жизнь не лишена приятности. Вот, например, до чего же славно идти в одиночестве по тихой, пустой дороге, вдыхая тонкий аромат приближающейся осени и прислушиваясь к шороху своих сандалий по опавшей хвое, ковром устилавшей землю! Кадзэ уже принялся рассеянно мурлыкать старинную крестьянскую песенку и вдруг остановился как вкопанный, устремив пристальный взор куда-то в сторону деревьев на обочине дороги. Что-то там было явно не так…
Глава 5
Спорхнул мотылек
На лист, трепещущий тихо.
Краткое совершенство!
Видно было не слишком хорошо, однако Кадзэ привык полагаться на свое зрение. Деревья на той стороне дороги росли густо и пышно, да еще и вперемежку с кустами, но все равно где-то там, в лесу, Кадзэ прекрасно различил вспышку алого, а затем и золотого. Вгляделся получше - может, увидит эти необычно яркие пятна снова? Нет. Ничего, кроме темных переплетенных ветвей.
Кадзэ споро сошел с дороги и углубился в лес. Опытный охотник, он с давних пор умел передвигаться совершенно бесшумно. Вот и теперь ни разу не наступил на сухую ветку, не переломил сучка. Осторожно, как дикая кошка, пробирался сквозь древесные кущи - очень быстро и очень тихо.
Пройдя совсем недалеко от дороги, он замер. Там, между деревьями, обнаружилась большая поляна. Трава в центре была аккуратно подстрижена - примерно на ширину восьми татами. А на траве в полном одиночестве стоял актер театра но!
Тонкий и стройный, он был одет в фантастически роскошное, алое с золотом кимоно. Багряный шелк густо усеивала вышивка в виде осыпающихся золотых кленовых листьев, асимметрично сбегавшая от воротника вниз, наискось к рукаву. А сквозь этот прекрасный листопад на спине кимоно справа проглядывала изумительно вытканная коричневым шелком лань - робкая и нежная, с огромными, ласковыми глазами. Собственно, яркость великолепных одежд актера, мелькавших за деревьями, и привлекла внимание Кадзэ.
Лицо актера скрывала "ко-омотэ" - традиционная театральная маска юной девы. Овальное, лишенное выражения личико маски было ярко раскрашено белым, что создавало приятный контраст с пунцовыми губами и высокими, выразительными черными бровями. Дополнял маску черный парик из настоящих человеческих волос - длинных и густых, уложенных в искусную прическу. Создавалась полная иллюзия того, что актер но - в действительности, несомненно, мужчина - молодая и прелестная женщина.
Актер закружился в медленном танце. Движения - плавные и грациозные, каждый жест - точный, продуманный, изысканно стилизованный. Кадзэ, которому в последние годы не доводилось посещать представлений театра Но, застыл, как зачарованный. Вообще-то классические составляющие пьесы но - танец, драма и музыкальное сопровождение. В беззвучной пантомиме, которой он воровато любовался сейчас, не было ни музыки, ни точно соответствующего древним канонам пения, ни текста, однако изумительное искусство танцора заставляло позабыть обо всем.
Незнакомец шаг за шагом прочерчивал стороны невидимого треугольника, и внезапно Кадзэ четко осознал: да перед ним же отрывок из "Додзедзи", старинной пьесы но, в основе которой лежит сюжет о церемонии освящения огромного бронзового колокола храма Додзедзи! Прекрасная танцовщица сирабиеси бредет к горному святилищу, а впоследствии выясняется, что во образе ее скрывается злой и мстительный дух, который, когда служители храма заманивают под колокол, принимает обличье ужасного змея. Эта роль трудна даже для опытного актера - чего стоит одна необходимость мгновенно сменить костюм под прикрытием колокола и в несколько мгновений превратиться из обольстительной и нежной девы в сверкающее, страшное чудовище! - да зато и запоминается она навсегда.
Снова и снова шел таинственный танцор по сторонам зримого лишь для него треугольника, чуть изменяя траекторию движений. Да, безупречное исполнение той части пьесы, где сирабиеси совершает долгий путь через горы к святилищу, - а оно и в обычной постановке пьесы длится долго, минуту за минутой. Много искусства и таланта требуется исполнителю этой роли, чтобы ни на миг не упустить внимания зрителей, и незнакомцу, на которого смотрел сейчас Кадзэ, не занимать было ни того ни другого. Ронин лишь диву давался, любуясь, сколь много мелких, неожиданных и всегда красивых изменений вносит актер в каждое из повторяющихся движений танца.
Чудо закончилось так же внезапно, как и началось. Человек в маске выпрямился. Замер. Кадзэ понял - нет, никто здесь не собирается исполнять пьесу но. Просто тренируется зачем-то незнакомец, совершенствуется в изящном древнем искусстве. Но каков дар, каков стиль?! Рехнуться можно, честное слово. Кадзэ, верно, и рехнулся. А не то с чего бы ему выскакивать на поляну, да еще и орать при этом восторженно:
- Изумительно! Неповторимо! Никогда еще не видел, чтобы танец из "Додзедзи" исполнялся столь прекрасно!
Застигнутый врасплох незнакомец вздрогнул. Изумленно обернулся в сторону пришельца.