- Эй, Дзиро! Спишь, старик? Гость твой самурай воротился! Отпирай, пусти переночевать!
Тотчас он услышал - зашлепали по полу босые крестьянские ноги. А там уж и руки хозяйские вынули, почти без колебаний, дубинку, служившую дому угольщика задвижкой.
Приоткрылись деревянные створки - впрочем, не сказать, чтоб намного.
- Дзиро? Эй, Дзиро!
Кадзэ позвал еще несколько раз, но ответа так и не дождался. Подождал малость, но - нет, больше в доме никто и не шелохнулся. Кадзэ напрягся. Бесшумно выхватил меч из ножен, принял боевую позицию… Ничего. Он перехватил катану одной рукой. Другой рывком распахнул дверные створки.
А в доме у Дзиро все шло, как заведено. Пылал весело в очаге уголь, кипела, пускала пузыри в горшке аппетитная каша, благоухали соленья в горшках… Только вот самого хозяина не было. И никого другого, насколь мог узреть изощренный глаз Кадзэ, не наблюдалось тоже.
Тьма. Тишина.
Осторожно, следя за каждой тенью, Кадзэ вошел в дом.
- Дзиро! Эй, старик!
На голову его упала сверху прочная сеть. Захлестнула и меч, и державшую оружие руку. Кадзэ собрался с силами. Протиснул меч сквозь ячейки сети и стал прорывать их - одну за другой. Тогда на голову его и обрушился первый удар. Крепко били - верно, тисовая дубинка была. Тяжелый удар повалил Кадзэ на одно колено. Он попытался встать, неизвестный ударил еще, а потом - еще. Самурай выворачивался, как мог, но сеть сковывала по рукам и ногам, не позволяя избежать града безжалостных ударов. Пока они приходились в основном по затылку и плечам, терпеть еще было можно. Но тут нападавший попал Кадзэ в висок, да так, что искры из глаз посыпались. И в себя еще самурай прийти не успел, а невидимый враг поспешил добавить. И тогда на Кадзэ наконец снизошла бархатная чернота милосердного беспамятства…
Глава 7
Следы моих ног
Лижет, стирает прибой.
Прошлое - след на песке…
Кадзэ очнулся от шума. Совсем рядом кто-то мучительно стонал от боли. Не враз удалось ему понять, что эти тихие стоны слетали с его собственных губ. Вот позор, только этого и не хватало! Он немедленно взял себя в руки. Замолчал. Глубоко вдохнул и попытался навести порядок в мыслях.
Он сидел, скорчившись, в деревянной клетке, пожалуй, слишком тесной, чтоб человек его телосложения смог устроиться в ней поудобнее. Ну, тут все ясно. Кадзэ ощупал избитое лицо, морщась, когда случалось наткнуться на особенно основательные ссадины. Ничего, жить будем. Избили его, конечно, здорово - не только лицо, но и шея, плечо, рука - сплошь в синяках и царапинах, но ничего не сломано, и то ладно.
Он огляделся. Клетка стояла посреди маленького зала суда. Рядом - другая, точно такая же. В ней Кадзэ без особого удивления обнаружил угольщика Дзиро, сжавшегося в комок и уткнувшего лицо в колени.
- Здравствуй, приятель! - бросил Кадзэ негромко, надеясь привлечь внимание старика.
Дзиро медленно поднял голову. На морщинистом лице - выражение глубокой тоски и мрачной покорности судьбе. Кадзэ бы пожалеть беднягу, а он вместо этого отчего-то разозлился. Дзиро явно сдался на милость обстоятельств и бороться за свою жизнь не собирался.
- Как и почему мы здесь оказались? - спросил Кадзэ, демонстративно не понижая голоса.
Дзиро не ответил. Только головой с отчаянием покачал и снова уткнулся лицом в колени.
Кадзэ фыркнул с насмешливым отвращением и принялся осматривать свое узилище. Старая была клетка, но работы отменной, прочная - на века. Подняв ногу, Кадзэ со всей силы саданул пяткой в дверь клетки. Ничего не произошло. Он еще раз оглядел клетку - ну должно же в ней быть хоть какое-то слабое место! Однако пришлось мрачно признать: сколь ни пытайся вырваться, толку особого не будет. Подождать придется, но ведь выпустят же его, самурая благороднорожденного, рано или поздно из клетки этой. Тогда и подумаем, как дальше быть… А когда выпустят? Может, завтра? Может, через неделю? Покуда ему следует сделать лишь одно - обжиться в четырех решетчатых стенах. Расслабиться. Начать понемногу восстанавливать силы…
Кадзэ смежил воспаленные веки. Поневоле задумался - что бы сказал о ситуации, в которой он оказался, его мудрый сэнсей, суровый и справедливый учитель.
- Дурак! Кретин невозможный! На девчонку деревенскую загляделся! Видел, что в доме - ловушка, и все равно туда сунулся! Как мальчишка, в сеть головой полез! Смотреть противно.
- Вы правы, сэнсей. Но откуда я мог знать про эту сеть?
Ох, как бы на него сейчас сэнсей посмотрел! Убил бы презрительно-спокойным взглядом! Под взглядом таким Кадзэ во дни своего ученичества только и смог бы, что пасть на колени да склониться в глубочайшем земном поклоне.
- Из каждой новой ситуации следует извлечь урок, - сказал бы сэнсей. - Какой урок ты извлек из данной ситуации?
- Всегда ожидай того, чего не следует ждать…
- Само собой. Какое же ты проявил легкомыслие!
Сэнсей умел произносить слово "легкомыслие" так, что оно резало уши сильнее, чем самые отборные ругательства, какие Кадзэ доводилось слышать от развеселых ронинов - наемников, режущихся спьяну в кости в придорожном кабаке. Чем ответить на подобное? Кадзэ и помыслить не смел. Одно оставалось - ждать в покорном молчании и всем сердцем молить о прощении. А прощал беспутного ученика сэнсей всегда. Рано или поздно, но прощал.
- Ответь, мальчик, почему мне должно тратить немногие оставшиеся годы на такого идиота?
Так начинал обычно разнос сэнсей. А потом он просто усаживал Кадзэ рядом и спокойно разъяснял ему, как не совершать столь вопиющих стратегических и тактических ошибок в будущем. Ошибка тактическая: Кадзэ поленился как следует осмотреть дом угольщика, где его вполне могла поджидать засада. Ошибка стратегическая: в селении вообще не надо было задерживаться. Нужны ли странствующему воину лишние проблемы? Есть у него некая цель - ей и надо следовать! А для этого необходимо - что? Сконцентрироваться на чувстве долга и делать лишь то, что долг повелевает! Ибо никакой долг не в силах потребовать от самурая ввязываться в чужие трудности и помогать каким-то нелепым крестьянам…
Кодекс Бусидо гласит: "Соверши то, что обязан, и не думай о прочем".
Ах, сколько бы отдал Кадзэ, чтоб сэнсей его еще жил в этом изменчивом мире! Как нуждался он в мудрости учителя… а ныне и совет-то полезный получить негде! Стыдно, позорно было бы бросаться в ноги сэнсею, умоляя его объяснить, как оказался ученик его в столь печальном положении, но с каким наслаждением принял бы Кадзэ этот позор, чтоб только услышать ядовитые и умные советы престарелого наставника!
Главное сейчас - не открывать глаз… Делал Кадзэ вид, что дремлет, сам же напряженно прислушивался, не появится ли кто в поле его зрения. Никто, впрочем, не появлялся, и душа плененного самурая уносилась все дальше, к дням, когда они с сэнсеем только повстречались…
Было ему тогда восемь. Он и еще несколько мальчишек примерно его же лет с трудом карабкались по узенькой горной тропинке. Уши закладывало от разреженного воздуха, в сердце пел ветер свободы и приключений. Стояло самое начало зимы - не то чтоб холодно, но мерзко до невозможности, да и на земле лежит тонкий и мокрый слой свежевыпавшего снега. А над извилистой тропинкой тянутся, точно тощие руки нищих, голые черные ветви. Страшновато, однако… но плетущимся вверх мальчишкам все нипочем. Знай себе болтают - нервные, возбужденные, полные самых радужных надежд!
- А я слыхал, что он - величайший из мастеров искусства меча, равно владеющих стилями "куми-учи" и "тачи-учи"! - восхищенно кричит один из юных странников.
- Уж не знаю, в каком стиле он сражается, но точно великий мастер! Говорят, он в четырнадцати поединках бился и всех четырнадцать противников в честном бою сразил. А потом уж прискучил поединками и стал отшельничать в этих горах…
- А я сотню противников поражу! Стану учеником, которому удалось превзойти учителя! - Звонкий яростный голосок.
- А мне вот говорили, он уже много лет учеников брать не соглашается, - снизил общие восторги Кадзэ.
Сын и наследник князя Окубо, коему предстояло стать куда более высокопоставленным самураем, покосился на Кадзэ весьма презрительно. Процедил сквозь зубы:
- Тебя, может, мастер учить и не станет. А вот меня - станет как миленький! Ибо великая честь для всякого учителя - быть наставником будущего князя из рода Окубо…
Кадзэ уже и раньше случалось тренироваться вместе с юным Окубо. Так что спорить с ним просто лень было. И зачем? Тот годом его старше, но не было ни единого упражнения, в котором Кадзэ его бы не превзошел. Включая, между прочим, их первые, мальчишечьи еще поединки на храмовом дворе, что разрешали им вести монахи, когда они заканчивали переписывать бесконечные сутры да наставления. Папашу Окубо положение таковое угнетало бесконечно, но чем он мог сынку своему помочь? Разве что снова и снова внушать ему мысль о грядущем высоком, княжеском статусе!
- А далеко ль еще до хижины горной, знает кто? - пропыхтел толстяк Ешие. Тоже мне - сын самурая! Разбаловали его родители до невозможности, раскормили, тренироваться не дозволяли, оттого и трудно ему теперь по тропинке узкой карабкаться.
- Понятия не имею, - отвечал честный Кадзэ. - Полагаю, в конце пути, где ж еще-то?
- Ой, скорей бы добраться, сил нет, - вздохнул Ешие. - Жрать хочется до невозможности. А еще - у очага отогреться… Здорово, да?
- Ты что, вчера из-под камня выполз? - хмыкнул Окубо. - Когда мы доберемся до хижины, придется склониться в земном поклоне и на коленях ждать у двери сэнсея, пока он не позовет. Так будущие ученики дают учителю понять, что более всего на свете жаждут чести признать его своим наставником. Может, нам вообще там до утра на коленях простоять придется - в знак серьезности своих намерений!
- Как - до утра?! - охнул Ешие.
Ответом Окубо не озаботился, лишь сморщил нос в знак презрения и ускорил шаг. Прочие мальчишки (и задыхающийся Ешие - тоже) заторопились следом. Быстрее? Отлично! Кадзэ это даже нравилось, только портила все удовольствие железная уверенность: Окубо не столько торопится, сколько помучить бедного Ешие хочет.
Наконец юная компания вышла на более широкий участок дороги - ровный, покрытый свежим снегом, точно только что вычищенным, мягчайшим футоном. Но идти по этому снегу приходилось трудно, увязая по щиколотку. Бранились. Шипели. А потом Кадзэ вдруг сказал:
- Слушайте, постойте, пожалуйста…
- Ну, что еще?! - резко обернулся Окубо. - Когда этот свин Ешие ноет, я еще понимаю, но ты? Если на каждом шагу останавливаться станем, вообще никогда никуда не дойдем. Чего тебе?
- Гляди!
Кадзэ указал куда-то вперед, на дорогу.
Там, далеко от места, где стояли мальчишки, девственная, мягкая белизна теряла свою нетронутость. На снежном покрове явственно чернела цепочка следов.
- Ничего не вижу, - хмыкнул Ешие.
- На дорогу гляди, - негромко посоветовал Кадзэ.
Ешие посмотрел. Потом посмотрел еще, попристальнее. И наконец уныло признался:
- Да откуда мне знать, на что мне на дороге этой проклятой смотреть надо?!
- А вон - следы там. Прошел кто-то. Видишь?
- Ах, это? Ясное дело, вижу!
- А я никак понять не могу, кто ж это прошел?
Мальчишки, собравшись в кучку, с неподдельным интересом уставились на один из следов. И верно, странный какой-то! Длинный, узкий. Спереди - три когтя, а сзади, близ пятки, еще один, точь-в-точь - шпора у бойцовского петуха. Все будущие воины в сельских усадьбах выросли на природе, преотлично и в приметах погодных разбирались, и в следах птичьих да звериных. Едва не с пеленок выезжали на охоту с отцами, родичами и прочими достойными мужами своих кланов… Но ничего подобного тому, что красовалось ныне пред ними на снегу, сроду не видывали.
- Слышь, а может, все же птица?
- Ты когда-нибудь про таких птиц огроменных слышал?
И верно - в длину таинственные следы, пожалуй, превосходили лезвие средней катаны!
- Слушайте, парни, а может, ящерица это?
- Да уж. Удумал так удумал! Почище пташки будет. Что за ящерица такая? Судя по следам, размером с дракона!
Страшное слово "дракон" зависло в холодном воздухе. Воцарилось каменное, исполненное ужаса молчание…
Кадзэ нервно осмотрелся:
- Глядите, парни… Следы - они во-он с той стороны идут. Потом по дороге тянутся, притом довольно долго. И после вот к той роще уходят, впереди. Точно, ага! Может, сходим, проверим?
- Ты что, последнего ума лишился?! - взвыл Ешие.
- Чего ты? Я сроду не видал ничего подобного. Охота ж поглядеть, чьи это следы!
- Совсем одурел! Не пойду я неведомо куда за этой тварью!
- И я не пойду, жизни лишаться неохота!
- Куда мы вообще путь держим, друзья мои? - совсем по-взрослому принялся урезонивать товарищей Окубо. - К хижине сэнсея! Откуда мы знаем, далеко ли еще до нее? А хотелось бы, право, добраться до темноты.
- А ты думаешь, и до темноты не доберемся? - ужаснулся Ешие.
- Полагаю, возможно и такое. Откуда ж нам знать, как до нее еще далеко?
- Все. - Ешие решительно развернулся. - Хватит с меня. Я в город возвращаюсь. Батюшка с матушкой, хвала богам, в средствах не стеснены, станет их и в городскую школу кэндо меня отправить! Не собираюсь я подыхать в этих страшных горах, чтоб отыскать какого-то безумного отшельника, что, по нелепым слухам, владеет потаенными секретами искусства меча!
Как ни странно, возмущенное заявление Ешие особых возражений не встретило. Окубо - и тот почему-то не стал покрывать позором "толстого маменькиного сынка", при первых же трудностях нацелившегося воротиться в город. Ешие, здорово приободренный отсутствием ожидаемого вала всеобщего презрения, принялся гнуть свое:
- Я возвращаюсь. Кто-нибудь со мной идет?
Несколько мальчиков переглянулись. Помолчали. Помялись. Наконец раздался неуверенный первый голос:
- А чего? По мне, так Ешие дело говорит!
- И правильно! Я так же считаю!
- И я согласен!
- Вот и славно, - выдохнул Ешие, все еще не совсем вошедший в новообретенную роль выразителя общего мнения. - Правда, пошли назад, что ль? Была радость - шляться в темноте по холоду! Одни боги знают, что за твари в здешних горах прячутся, только ночи, между прочим, и ждут!
Засим толстяк, не озаботясь формальными словами прощания, резко развернулся и споро почесал вниз по горной тропинке - надобно заметить, со скоростью куда большей, нежели та, с которой он недавно карабкался вверх.
Мальчишки, порешившие вернуться вместе с ним в город, обменялись насмешливыми взглядами, но через несколько мгновений припустили следом.
- Трусы несчастные! - заорал вослед беглецам Окубо. - Удрали, увидев жалкие следы на снегу! Вы - позор своих предков!
Он покосился на Кадзэ и ехидно полюбопытствовал:
- А почему бы тебе, сопляк, не поторопиться? Еще успеешь составить им компанию!
- С чего вдруг? - очень ласково ответствовал Кадзэ. - Именно я следы эти на снегу и увидел. И не припомню, чтоб я сказал хоть слово о возвращении домой.
- Славно. Значит, хоть ты не намерен бежать вместе с этими никчемными трусами?
Кадзэ молча пожал плечами. Взглянул Окубо в глаза - спокойно и холодно.
- Чего молчишь, недоросток?
- А что говорить-то? Жду, пока ты заткнешься и мы наконец дальше пойдем.
- Может, полагаешь, и я струшу?! - зашипел Окубо.
Кадзэ склонил голову к плечу. Обдал его откровенно ироничным взором. Снова пожал плечами, а после неторопливо пошел вперед, не удостоив недруга даже словом. Окубо покосился на остальных ребят (с Ешие не ушли всего-то трое) и торопливо последовал за Кадзэ. Шли они в тяжелом, взрослом молчании. И следа не было недавних мальчишеских шуточек и смешков. Черные ветви, только что казавшиеся просто по-зимнему оголенными, ныне словно предвещали беду. От кустов и деревьев тянулись по белому снегу мрачные тени. Юные путешественники все теснее сбивались в стайку, все более испуганно перешептывались. Где-то в темнеющем небе хрипло каркнул ворон. Мальчишки - все до единого - подскочили от неожиданности. Потом в унисон захихикали, с истерическим восторгом тыча пальцами в летящую птицу.
Примерно за полчаса до того, как на горы обрушилась полная тьма, они доплелись все ж таки до конца дороги. Там, и верно, стоял исхлестанный непогодой маленький домик. Лохматая крыша из почерневшей соломы. Грубые бревенчатые стены. Спереди красовалась большая, кое-как сбитая из неровных досок дверь. Окон, похоже, в домике не было вовсе. Кошмар и ужас. Под столь непритязательной кровлей, возможно, и стал бы обитать юный лесоруб или бедный углежог, - но и помыслить было невозможно, чтоб сия жалкая хижина стала приютом для великого мастера благородного искусства меча!
- Это… оно? - тихонько, ровно в никуда, спросил Окубо.
- Кто ж его знает? Вроде мы до конца дороги дошли.
- Нам чего - прямо тут кланяться? - полюбопытствовал один из мальчиков.
Окубо не ответил. Просто пал у дверей домика на колени и склонился в нижайшем земном поклоне. За ним последовали остальные. Кадзэ, поудобнее устраиваясь на коленях, тоскливо смотрел Окубо в спину. А на что там особо смотреть? Разве - на фамильный герб, белеющий у него на затылке, почти под самым воротником черного верхнего кимоно? На паука похоже. В центре - бриллиант, а вокруг - склоненные стебли бамбуковые. Прочие мальчишки тоже скучали, коленопреклоненные. С тоски Кадзэ подумал - может, медитацией заняться? Она вроде и душу, и разум очищает. Конечно, медитируй хоть как, теплее на холоде зимнем не станет, зато, уйдя в себя, можно этот холод уже не ощущать!
Ночь пала, как то и бывает в горах, - внезапно и жестоко. Морозец пощипывал коленки и локти мальчишек, забирался под кимоно и хакама. Дрожали. Стучали зубами. Однако терпели. Вовсе новичками они не были, - не раз случалось участвовать в военных учениях. Хоть и не всерьез - а все жизнь воинская, какова есть. Ночевали и в шатрах, и просто под открытым небом, - и зимой тоже. Да ведь и рождены все в деревне! С малолетства в горах охотились! В общем, попривыкли к холоду да ветру. Непривычно другое - на коленях в снегу стоять. Тем более так долго. Противно, утомительно и на душе тяжко. Одно слово - достойный конец утомительного похода!