3
Дверь открылась, и санитар вкатил кресло с пациенткой профессора Вольфганга Грунера. Она была босая, в простом больничном белом платье. Женщина сидела, наклонив голову вперед так, что длинные темные волосы падали ей на лицо. На скамьях амфитеатра расположились доктора - их было больше пятидесяти. Как только в аудитории появилась женщина в кресле-каталке, по рядам пошел шепот.
Либерман громко вздохнул и сгорбился, скрестив руки на груди.
- Макс?
Он поднял глаза на своего друга и коллегу доктора Штефана Каннера.
- Что?
Каннер поправил манжеты своей рубашки, чтобы были видны золотые запонки, потом привел в порядок галстук-бабочку. Запах его одеколона был приторно-сладким.
- Не начинай опять, Макс.
- Штефан, я не думаю, что смогу выдержать это еще раз.
Он хотел было встать, но Каннер схватил его за руку и усадил обратно.
- Максим!
Либерман покачал головой и прошептал:
- Это настоящий цирк.
Человек, сидевший на скамье перед Либерманом, бросил на него через плечо сердитый взгляд.
- Довольно, - прошипел Каннер, толкнув Либермана локтем в бок. - Может, это один из друзей Грунера!
- Грунер уже знаком с моей точкой зрения.
- И именно поэтому твое положение здесь с каждым днем становится все более неустойчивым.
Санитар поставил шаткое кресло-каталку рядом с профессором Грунером. Вместе они подняли женщину на скромное подобие сцены, перенесли к большому деревянному стулу, похожему на трон, и усадили ее на него, аккуратно поставив ее ноги и положив на колени руки. Затем профессор подсунул под стопы женщины металлическую пластину, а санитар убрал каталку и встал у дверей.
- Господа, - произнес профессор. Его звучный голос наполнил аудиторию. Все присутствовавшие замолчали. Стало слышно, что ветер за окном уже утих, а яростная дробь дождя о стекло сменилась легким постукиванием.
Грунер был высокий и внушительный мужчина с длинной бородой и копной непокорных, уже начавших редеть, седых волос. С его лица никогда не сходило выражение легкого недовольства, отчего высокий лоб профессора рассекала вертикальная складка.
- Господа, - повторил профессор, - разрешите представить вам синьору Локателли.
Женщина выпрямилась и убрала с лица волосы. Посмотрев на нее, Либерман решил, что ей около двадцати пяти. Ее трудно было назвать красавицей, но что-то в ее внешности притягивало взгляд. У нее были темные, глубоко посаженные глаза и резкие черты лица. Она оглядела зал, а потом посмотрела на Грунера, который наклонился вперед и улыбнулся, - но не более чем на долю секунды.
- Эта синьора, - продолжил Грунер, - жена итальянского дипломата. Три или четыре месяца назад у нее начали появляться симптомы, говорящие о развитии нервного заболевания. Через некоторое время местный врач поставил соответствующий диагноз. Она слабела все больше и больше, потеряла аппетит, а сейчас страдает очевидным и, возможно, полным параличом обеих ног. Проведя обследование, мы не обнаружили ничего, указывающего на травму или болезнь.
Грунер повернулся к синьоре Локателли:
- Синьора, вы подтверждаете, что не можете ходить?
Женщина кивнула.
- Простите, - сказал Грунер, - боюсь, я не расслышал вашего ответа.
Женщина сглотнула и ответила с легким акцентом:
- Да, я не могу ходить.
- Вы чувствуете боль в ногах?
- Я ничего не чувствую. Они… - ее лицо перекосило страдание, - мертвы.
Грунер снова обратился к аудитории.
- К сожалению, в настоящее время, особенно в Вене, в нашей профессии существует пагубная тенденция объяснять возникновение нервных расстройств с точки зрения психологии. - Грунер медленно повернул голову и со значением посмотрел на Либермана, который сохранял невозмутимое спокойствие. Либерман понимал, что под этим взглядом он должен был занервничать и смутиться. Однако он гордо выдержал атаку и даже слегка улыбнулся. Грунер продолжил: - Господа, я настоятельно рекомендую вам усомниться в правомерности такого подхода и в здравости рассуждений его сторонников. Нервное расстройство - это болезнь, вызванная органической слабостью нервов. Эту слабость можно легко и быстро вылечить с помощью электротерапии.
Грунер указал рукой на аппарат, стоявший на столе рядом с синьорой Локателли.
- Сегодня я продемонстрирую, как работает устройство из Соединенных Штатов Америки. У меня создалось впечатление, что оно лучше тех, которые производят у нас.
Либерману приходилось видеть "устройства" Грунера. Внешне все они были очень похожи, но этот аппарат был намного больше. Грунер подошел к столу и погладил полированную поверхность деревянного ящика. Он открыл две медные застежки и аккуратно поднял крышку, обитую изнутри красной кожей, на которой красовалась надпись золотыми буквами "Чикагская компания по производству батарей гальванического и фарадического тока, Иллинойс, США". Внутри ящика было множество кнопок, роликов и циферблатов. Грунер вынул два блестящих металлических стержня с деревянными ручками, которые соединялись с установкой длинными проводами.
- Для тех, кого интересуют технические характеристики этого устройства, сообщаю, что оно имеет стандартную конструкцию. Работает от шестивольтовых сухих батарей, которые безопасны и просты в обращении. Выходное напряжение можно легко менять с помощью перемещения сердечника по индукционной катушке.
Грунер щелкнул выключателем, и комнату сразу наполнило громкое гудение. Он пригласил одного из собравшихся помочь ему. С места поднялся мужчина средних лет.
- Благодарю вас, герр доктор, - сказал Грунер. - Не могли бы вы встать по другую сторону от пациентки? - Мужчина поднялся на помост и встал по стойке "смирно" рядом с женой дипломата.
- Синьора Локателли, могу я попросить вас приподнять край вашего платья?
Женщина руками стала собирать ткань своего одеяния, край которого начал приподниматься, обнажая ее худые лодыжки и икры.
- Синьора, - продолжил Грунер, - нужно приподнять платье выше колен. - Женщина покраснела и собрала руками еще больше ткани, полностью обнажив ноги. Либерман отвернулся и с негодованием посмотрел на коллег, большинство из которых подались вперед. Почувствовав движение своего друга, Каннер еще раз пихнул его локтем в бок и кивнул в направлении помоста.
Грунер шагнул вперед и провел металлическими стержнями по ногам синьоры Локателли.
- Вы что-нибудь чувствуете?
- Нет.
- Совсем ничего, даже щекотки?
- Нет.
Грунер обратился к аудитории:
- Сейчас я увеличу заряд.
Он взял оба стержня в одну руку и стал крутить в ящике валики и переключатели. Гудение стало выше на октаву. Затем Грунер вернулся к пациентке и еще раз провел металлическими стержнями по ее ногам. Женщина не шелохнулась, глаза ее по-прежнему смотрели куда-то вверх и вдаль. Либерман заметил, что ее взгляд был прикован к бюсту какого-то давно забытого светила медицины.
- Синьора, сейчас вы должны что-то чувствовать. Возможно, покалывание?
Жена дипломата не повернула головы и продолжала смотреть в одну точку.
- Синьора, - повторил Грунер с раздражением, - что вы чувствуете?
- Я чувствую… - женщина помедлила, - что надежды нет.
Грунер тряхнул головой:
- Синьора, пожалуйста, воздержитесь от абстрактных ответов. Чувствуете ли вы что-нибудь в ногах?
По-прежнему не шевельнувшись, она мягко ответила:
- Нет, я ничего не чувствую… - А потом, после еще одной паузы, добавила: - В ногах.
- Очень хорошо, - произнес Грунер. Он передал оба стержня своему помощнику и погрузил руки в электрический аппарат. Гул стал громче: ужасное глиссандо такой высоты, что у Либермана заболели уши. Грунер снова взял стержни.
Было ясно, что он значительно увеличил заряд, аудиторию охватило напряженное ожидание. Даже Либерман поймал себя на том, что с большим вниманием наблюдает за происходящим. "Надежды нет" - эти слова тронули и заинтриговали его, столько в них было разных смыслов.
Грунер вытянул руки и, после секундного колебания, приложил стержни к ногам синьоры Локателли. Она открыла рот и издала крик не просто боли, а муки. Он был слабым, но глубоко взволновал Либермана. Этот звук напомнил ему оперное всхлипывание, полное отчаяния и тоски. В тот же момент правая нога женщины сдвинулась вперед.
- Хорошо, - сказал Грунер. Он снова приложил стержни.
Ноги женщины задрожали.
- Встаньте, синьора.
Дрожь усилилась.
- Встаньте! - скомандовал Грунер.
С перекошенным лицом синьора Локателли с силой оперлась на ручки деревянного трона и мгновение спустя встала, дрожа всем телом. Грунер отступил в сторону, чтобы каждый в аудитории смог увидеть и оценить его успех. Он поднял металлические стержни как трофеи.
- Обратите внимание, господа, пациент стоит. Теперь вы понимаете, в чем тут дело. Если бы нервное расстройство было психологической болезнью, тогда то, что вы сейчас видите, было бы невозможно.
Либерману казалось, что синьора Локателли с трудом сохраняет равновесие. Она вытянула руки в стороны, как акробат, балансирующий на канате высоко в воздухе. Она не выглядела удивленной или обрадованной своим достижением. Вместо этого страх и смущение исказили черты ее лица.
- Синьора, - сказал Грунер, - может, вы попробуете сделать пару шагов?
Верхняя часть ее тела качнулась и задрожала. Ноги отказывались реагировать. Возникло ощущение, что ступни пациентки приросли к полу.
- Давайте, синьора. Один маленький шажок.
Собрав все свои силы, жена дипломата с криком передвинула левую ногу вперед и сразу же, потеряв равновесие, упала. Помощник доктора подхватил синьору Локателли под руки и осторожно усадил в кресло, и она, тяжело дыша, откинулась на спинку. На лбу женщины выступили капельки пота.
Грунер положил стержни в ящик и выключил аппарат. Гудение прекратилось, уступив место необыкновенной тишине, которую нарушало лишь шумное дыхание синьоры Локателли.
В аудитории раздались редкие аплодисменты, становившиеся сильнее и сильнее по мере того, как к ним присоединялось все больше зрителей. Сидевший перед Либерманом человек неожиданно встал и выкрикнул:
- Браво, герр профессор!
Либерман повернулся к Каннеру и сказал, пытаясь перекричать аплодисменты:
- Я не собираюсь больше присутствовать на этих абсурдных, варварских и унизительных демонстрациях.
Каннер наклонился к другу и сказал ему на ухо:
- Тебя уволят.
- Ну и пусть.
Каннер пожал плечами:
- Ну, тогда не говори, что я тебя не предупреждал.
4
Центральная аллея, по обеим сторонам которой безмолвно застыли статуи муз, спускалась к нижнему каскаду - гигантской каменной раковине, которую держала группа тритонов и морских нимф. Балюстрады лестниц, окружавших фонтан, населяли круглолицые амуры, за ними виднелся первый из знаменитых сфинксов Бельведера.
- Ты испугалась бури?
- Макс, я не ребенок. Конечно нет.
Земля была еще влажной, и Либерману пришлось вести Клару по островкам между многочисленных луж. Он не мог не обратить внимания на ее сапожки, такие маленькие и элегантные.
- А Рахель закатила истерику.
- Правда?
- Да, она стучала в мою дверь и просилась ко мне.
- И ты впустила?
- Конечно. Я сказала ей, что бояться нечего, что буря скоро пройдет. Но это, похоже, не особенно помогло. Она забралась в мою постель и накрылась с головой одеялом.
- И долго она так просидела?
- Пока гроза не закончилась.
Преодолевая очередное водное препятствие, Либерман предложил Кларе руку, которую та приняла без колебаний.
- А чего Рахель испугалась? Что, по ее мнению, могло случиться?
- Не знаю. Возможно, тебе следует проанализировать ее поведение, хотя это не поможет. Рахель не станет слушать тебя.
Либерман когда-то объяснял Кларе, что психоанализ заключается скорее в том, чтобы слушать, а не говорить, но удержался от искушения поправить ее.
- Верно. Но ты тоже не слушаешь!
Клара засмеялась, выдернула руку и, повернувшись лицом к Либерману, стала идти вперед спиной.
- Осторожно, - предупредил Либерман, - ты можешь оступиться.
- Нет, не оступлюсь. Так лучше - я любуюсь видом.
На Кларе было длинное пальто с меховым воротником и шапка-папаха. Этот костюм подчеркивал ее утонченность. В ее лице, укутанном в соболий мех, казалось, было что-то от первозданной красоты.
Была ли это та самая женщина?
После встречи с Менделем в "Империале" Либерман не мог думать ни о чем, кроме прогулки с Кларой. Он ждал ее с горячим нетерпением. Каждая секунда, отделявшая его от этого события, становилась длиннее - особенно во время демонстрации Грунера, - минуты превращались в часы. Разбушевавшаяся стихия угрожала нарушить его планы, однако буря утихла, и теперь препятствий не было. Он прочистил горло, готовясь говорить.
- Ты знаешь, что сказал отец сегодня утром? - внезапно спросила Клара.
Благоприятный случай исчез так же быстро, как возник.
- Нет, а что он сказал?
- Он сказал, что летом мы поедем в Меран.
- Правда? Надолго?
- На месяц или два… Он думает, что Рахель с ее астмой там будет лучше.
- Он прав. Тирольский воздух очень полезен при бронхиальных заболеваниях.
Клара остановилась, снова повернулась и протянула руку подошедшему Максу.
- Ты когда-нибудь там был, Макс?
- Да, - ответил Либерман. - Я работал в Меране, когда был студентом. Позволь дать тебе полезный совет, избегай всего, что якобы имеет целебные свойства, особенно если про средство говорят: "это помогает".
- А что это?
- Местное снадобье, обожаемое добрыми жителями Мерана. Его готовят из молочной сыворотки, выжатой из творога, добавляют белое вино и сахар.
Клара сморщилась.
- Фу, звучит совершенно отвратительно.
- Так и есть, но местные жители очень рекомендуют его. Хотя если вы поедете летом, вероятно избежите назойливого внимания местных знахарей. По-моему, это сезонное "лакомство", и подается, в основном, весной.
Холодный порыв ветра с востока заставил их инстинктивно придвинуться ближе друг к другу.
- Как думаешь, мне там будет скучно?
- Может быть, немного. Впрочем, в Меране бывают ярмарки и базарные дни. И очень много приезжих из Вены - ты обязательно встретишь знакомых…
Впереди стал лучше виден дворец. Огромное белое здание в стиле барокко располагалось между двумя павильонами, увенчанными восьмиугольными куполообразными крышами. И выглядело это так, словно гарнизон турок разбил палаточный лагерь на дворцовой крыше. Конечно, это причудливое архитектурное украшение было призвано напоминать зевакам о великой осаде.
Клара стиснула руку Либермана в своей.
И снова Либерман спросил себя, подходящий ли это момент. Нужно ли остановиться, взять Клару за руки и попросить стать его женой.
- Сегодня приходил герр Доннер.
Звук ее голоса вывел его из задумчивости.
- Прости, что?
- Герр Доннер, мой учитель фортепиано.
- Ах да, конечно… И чему он тебя научил?
- Мы играли дуэт Брамса. Вальс.
- Какой?
- Не знаю, я забыла.
- А как он звучит?
Клара попробовала напеть мелодию, но скоро запуталась в сложных мелодических переходах.
- Нет, - сказала она, - совсем не так. - Она попробовала снова, на этот раз ее мурлыкание походило больше на колыбельную.
- Я знаю эту вещь. Это один из вальсов опуса 39. Номер пятнадцать, я думаю. Может быть, попробуем сыграть, когда вернемся?
- О, боже, нет! Он слишком сложный… Мне надо попрактиковаться.
Клара продолжала рассказывать, как прошел ее день: визит к Бломбергам с матерью, покупка штор для гостиной, недостатки новой горничной. Либермана мало интересовали домашние дела Вайсов, но он получал огромное удовольствие, слушая знакомые интонации речи Клары и ее мелодичный смех. А больше всего ему нравилось быть рядом с ней, чувствовать тепло ее тела и вдыхать тонкий аромат ее духов.
Было что-то завораживающее в их медленном восхождении, в приятной размеренности шага, в тихом шорохе мокрого гравия под ногами. Казалось, этот мягкий ритм перенес их в другой мир. Словно двое заснули наяву и оказались за порогом реальности.
Либерман оглянулся. Они были в парке совершенно одни, вокруг никого, кроме сфинксов. Очевидно, суровая погода отпугнула других посетителей. Поднявшись на последний склон, они остановились, чтобы полюбоваться видом.
У подножия, по ту сторону садиков с разросшимися живыми изгородями, фонтанами и статуями, располагался относительно скромный нижний дворец. Дальше, на фоне волнистой линии синих холмов, растворялись шпили, купола и особняки города. Легкий туман смягчал пейзаж и усиливал непроницаемую тишину. Гордая столица отсюда казалась нереальной, странно прозрачной.
- Красиво, правда? - восторженно спросила Клара.
- Да, - ответил Либерман, - очень красиво.
Наконец он понял, что подходящий момент настал. Весь день Макс повторял про себя отрывки из поэм, постепенно растущее напряжение которых заканчивалось красивым объяснением в любви. Но внезапно все эти слова показались ему лишними. Это были фальшивые проявления чувств, раздутые пустые фразы.
- Клара, - он говорил тихо и четко, - я очень тебя люблю. Выходи за меня замуж.
Он взял ее маленькую руку в перчатке и поднес к губам.
- Пожалуйста, скажи "да".
На лице Клары промелькнула нерешительность, череда других эмоций. Наконец она прошептала, почти выдохнула:
- Да, Максим. Я согласна.
Либерман нежно приподнял ее подбородок и тронул губы Клары легким поцелуем. Она закрыла глаза, а он обнял ее, притянув внезапно ослабевшее тело девушки к себе. Когда они разомкнули объятие, Клара улыбалась. Она всхлипнула, и первая слезинка скатилась по ее сияющему лицу.
Либерман никогда раньше не видел ее плачущей, поэтому на его лице появилась тревога.
- Все в порядке, - сказала Клара. - Правда. Просто я очень счастлива.
5
Карл Уберхорст посмотрел на инспектора сквозь овальные стекла своего пенсне в серебряной оправе. Это был человек невысокого роста с короткими каштановыми волосами и густыми усами, зачесанными вниз так, что они закрывали верхнюю губу. Райнхард уже заметил, что большинство невысоких мужчин, чтобы как-то восполнить недостаток роста, держались всегда прямо. Но с Уберхорстом было не так: его плечи были сутулыми, спина сгорблена, а голова вытянута вперед. Что-то в его внешности смутно напоминало Райнхарду черепаху. Уберхорсту было, вероятно, тридцать с чем-то лет, но из-за сутулости и консервативной манеры одеваться он выглядел намного старше.
Уберхорст был вторым "гостем". Первой прибыла молодая женщина по имени Натали Хек - привлекательная особа с большими темными глазами. Она расположилась на стуле у столика розового дерева, где до этого сидела Роза Зухер.
- Остальные скоро будут здесь, - сказал Уберхорст. - Обычно они очень пунктуальны.
Маленький мужчина избегал смотреть на тело, но предлога оттягивать этот момент у Райнхарда уже не было. Посмотрев на Хаусмана, он произнес: