Присс вышла первой из дымного зальца "Голубого колокольчика" туда, где дворы и лабиринты трущоб навалились на них тенями темной сепии, заслоняя небо. Со стороны реки темный воздух ночи веял легким смрадом. Мусор, сваленный в сырых углах, курился сладковатым запахом гниения; в темноте шуршали крысы. Среди теней двигались силуэты: шлюхи, карманники, подстерегая неосторожных. По соседней Бредфорд-стрит прогромыхала карета, ее чугунные колеса стучали по булыжнику: где-то вблизи раздался резкий приглушенный смех.
Она провела его в узкий, хорошо ей знакомый проулок возле конюшни, где высокие стены с обеих сторон обеспечивали им подобие уединенности, а фонарь, еще горящий над покачивающейся вывеской конюшни, давал достаточно света, чтобы что-то видеть. Присс не терпела возни в полной темноте: ее искали люди, прячась от собственной уродливости, если они были старыми или в рубцах язв.
Она остановилась под стеной и выжидающе посмотрела на него. Он поглядел по сторонам, потом провел рукой по черным волосам.
- Боже мой, - сказал он, - это же сущий ад.
Присс испугалась, что вот-вот потеряет его, и сказала поспешно:
- В это время ночи в "Голубом колокольчике" полно народа. Я подумала, что вы хотите выйти наружу. Конечно, вы к такому не очень привыкли, но тут тихо, и никто ничего не скажет. Никто нас не увидит.
- Никто? - Он внезапно схватил ее за плечи, и она увидела, что лицо у него почти побелело от изнеможения. - Даже звезды?
Присс засмеялась.
- Господи, мистер. В Лондоне звезд и не видно никогда. Из-за туч и дымища из всех этих труб.
Он все еще пристально смотрел на нее, но почему-то ей почудилось, что он ее не видит.
- Иногда она следит за мной, - прошептал он. - Селена, Селена. Она ревнива и не хочет никого, кроме меня.
Присс отшатнулась. Селена?! Господи Боже, он бредит. Если бы не обещанные пять шиллингов, она бросила бы его стоять тут, бормоча себе под нос. Опий, не иначе. Кожа на его выпирающих скулах была туго натянута, а зрачки - меньше булавочной головки. У нее одно время была подруга, которая слишком пристрастилась к опийной настойке. Она продавалась всякому, кто ее брал, и подхватила французскую болезнь; потом воровала на улицах, и ее повесили в Ньюгейте.
Присс сказала резко:
- Никакой Селены тут нет. Коли вы передумали, так вернемся в кабак. Все ведь чин чинарем, верно?
Он поднял дрожащие руки, чтобы прикоснуться к длинной пряди ее рыжих волос, выбившейся из шпилек. И сказал словно с усилием:
- На минуту ты мне напомнила ее. Прости.
Присс презрительно следила за ним.
- Вы дадите мне пять шиллингов, как мы уговорились?
- Да.
Присс пожала плечами и начала расстегивать корсаж, торопясь заработать свои деньги и вернуться в зальце. Ночной воздух холодил ей кожу, вызывал дрожь. Бог свидетель, он либо сумасшедший, либо на пути в Бедлам; ну, так он же иностранец, а Джош говорил, что все иностранцы бормочут невесть что.
Ну, во всяком случае, француз теперь перестал лопотать, а занялся тем, ради чего они сюда пришли. Он дергал кружевную обшивку ее корсажа и хватал груди. Присс уловила его спешку, занялась застежками его панталон, выругавшись на свою краткую неуклюжесть.
- Иисусе, - пробормотала она, когда он почти в исступлении задрал ее юбки до талии. - Полегче, полегче, мистер…
Он был очень распален, этот француз; она полуожидала, что у него мало что получится из-за того, чего он набрался, но она ошиблась. Теперь он причинял ей боль, и она протестующе вскрикнула, но он придушил ее крики поцелуями и получил свое удовольствие быстро и круто. Потом, когда его хватка ослабела, она слепо отшатнулась и ухватилась за стену, чтобы не упасть, думая: а Джош верно говорил, от них всегда неприятности, от таких вот одиночек.
- Мои деньги, будьте так добры, - потребовала она, натягивая корсаж на груди.
Он медленно застегивал сюртук, понурив голову, будто внезапно совсем устал. Она увидела, что его лоб залоснился от испарины.
- Да, - сказал он, поднимая голову и глядя на нее. - Разумеется, тебе нужны деньги. - Он уже сунул руку в карман сюртука, и Присс испустила легкий вздох облегчения. Она очень быстро узнала: если они готовы заплатить, то все в порядке. Она протянула руку навстречу его сжатому кулаку.
- Вот, - сказал он. - Бери.
И монеты одна за другой упали на протянутую ладонь Присс, тяжелые и холодные, поблескивающие в слабом свете фонаря.
Золотые монеты. Иностранные монеты. Иисусе сладчайший, подумала Присс, а говорят, что почти все эти жалкие французы ничего не имеют, кроме того, что на них надето. Она уставилась на деньги, не веря глазам.
- Нет, - прошептала она, - нет, вы ошиблись… - но усомнилась, что он вообще ее услышал, так как он уже ускользал в мутную тьму, поглядывая туда-сюда, будто опасаясь, что их кто-то выследил.
Присс снова посмотрела на горсть золотых монет и в недоумении покачала головой. Внезапно ей пришло на ум, что он мог быть не просто под воздействием опия; что, если он поражен какой-то хворью - недаром его глаза так горели в бледности его лица, пока он бормотал про звезды и какую-то Селену. В ней снова всколыхнулся страх, потому что она не хотела умереть или стать безобразной, как ее подруга с французской болезнью, та, которую повесили в Ньюгейте. Ведь воровство - единственное, что ей останется, как только ее красота пропадет.
Присс смотрела в ту сторону улицы, где он исчез в темноте. Золото мягко поблескивало в ее руке.
Шорох, донесшийся из ближних теней, заставил ее подскочить. Наверное, кошка роется в мусоре, быстро сказала себе Присс, или крысы, но ее сердце по-прежнему колотилось. В отдалении компания солдат, несомненно, вернувшихся домой из Нидерландов, где все они получили хорошую взбучку, брела пьяная по переулку Тэтчет-Хаус, распевая одну из своих грязных песен.
Начал накрапывать дождь. Присс взбодрилась и быстро зашагала назад к шуму и огонькам свечей, которые так приветливо светили из закопченных окон "Голубого колокольчика".
Ей было послышались шаги в темноте у нее за спиной, и она пошла быстрее. Потом посмотрела на свое золото и громко засмеялась.
III
Причина перемены всегда некая Тревога: ничто так не толкает нас к перемене Состояния или на какое-то новое Действие, как некая Тревога. Вот великая причина, которая воздействует на Разум, побуждая его к Действию.
ДЖОН ЛОКК. "Эссе Касательно Человеческого Понимания" (1690)
Между десятью и двенадцатью часами того же вечера Джонатан Эбси, усталый агент Министерства внутренних дел, вынужден был сидеть в кишащем блохами низкопробном приюте пьяниц и картежников, носящем не слишком подходящее название "Ангел". Ему сказали, что там могут прятаться французские шпионы, и потому он отправился в этот притон в Кемпс-Корте, почти рядом с Пиккадилли, где за бутылкой вина и карточной игрой устроился высматривать их. И действительно, в заведении было полно французов, самых неимущих: они пили скверное вино и все больше разнюнивались, оплакивая свое изгнание и осыпая проклятиями республиканцев в Париже. Но Джонатан Эбси не услышал ни революционных песен, ни каких-либо намеков на заговоры. Наоборот, они заплатили фальшивящему скрипачу, чтобы он пиликал старинные мотивы их родины, и некоторые пытались неуклюже танцевать под них и петь.
Avril, le parfum des Dieux,
Qui des deux
Sentent l’odeur de la plaine.."
Он испытывал жалость, к которой примешивалось раздражение. Бесспорно, в их желтовато-бледных сентиментальных лицах он не находил никаких признаков революционной крамолы. Он продолжал играть в засаленные карты с угрюмыми английскими картежниками, которые выглядели и пахли так, точно работали на рынке скота. Затем он почал новую бутылку вина и проиграл еще несколько монет. И все это время он старался не упускать из вида своего юного помощника Абрахема Лакита, которого поставил у двери следить за происходящим. Лакит, которому только-только исполнилось девятнадцать, рекомендованный ему стражниками караульни Ганновер-стрит, предположительно имел как зрение, так и слух поострее, чем сорокапятилетний Эбси, и мог способствовать своему начальнику в розыске тех, разыскивать кого Министерство внутренних дел поручило Эбси: шпионов, французских шпионов и прочих врагов государства. Но судя по тому, что видел Джонатан - а высмотреть паренька по пшеничным вихрам, торчащим, как щетина щетки, особого труда не составляло, - его юный подручный главным образом смотрел на смазливых бабенок, которые оказывались в поле его зрения.
Джонатан испустил раздраженный вздох. Пока новые клубы омерзительного трубочного табака терзали его ноздри, а его монеты продолжали исчезать в могучих кулаках сидящих рядом картежников, он мысленно прикидывал, что, пожалуй, в такого рода работе он не слишком силен. Обычно он искал шпионов не по грязным кабакам и притонам, а в своем служебном кабинете в Уайтхолле. Официально он был просто мелким чиновником, носящим неясное название "младший сборщик и передатчик государственных бумаг", но неофициально его обязанностью был сбор жизненно важных сведений. На его служебный стол ежедневно из разных концов страны прибывали вороха писем, отправленных, как подозревалось, вражескими шпионами. На его стол, кроме того, ежедневно поступали жалобы, что слишком много писем того рода, какие ему и его коллегам полагалось перехватывать, не встречали никаких задержек.
Весной и в начале лета 1795 года, когда Англия шаталась после поражения, которое потерпела в Нидерландах от французского врага, считалось само собой разумеющимся, что мастера шпионажа затаились повсюду и особенно здесь, в Лондоне. На министра внутренних дел обрушилась критика всех членов кабинета за то, что его министерство не сумело воспрепятствовать утечке секретных сведений; вину эту он переложил на своего заместителя, который, в свою очередь, сделал выговор начальнику канцелярии. Затравленный начальник канцелярии обрушил грома на старших чиновников, а старшие чиновники - на младших. Короче говоря, весь штат Министерства внутренних дел был выгнан отчаявшимся министром на улицы, чтобы сделать хоть что-нибудь.
- Теперь говорят, что французские шпионы тайно встречаются в кабаках вокруг Пиккадилли, - расстроенно сообщил начальник канцелярии Джонатану утром этого самого дня, когда застиг его в холле министерства, где он складывал письма в курьерские сумки. - Скажите, Эбси, вам эти места знакомы?
Джонатан мгновенно оторвался от писем. Вильям Поллок был усердным, преданным своему делу чиновником пятидесяти пяти лет и занимал должность начальника канцелярии тринадцать лет: Джонатану он нравился, он его уважал.
- Я слышал упоминание про некоторые, сэр, - сказал он. - Например, "Белый медведь". Но разве за этими местами не ведется наблюдение?
- Не так хорошо, как следовало бы. - Поллок почесал седую голову и поднес к окну копию письма, которое Джонатан счел было зашифрованным, но которое при ближайшем рассмотрении оказалось всего лишь сообщением о ценах на скот, отправленным из одного рыночного города в другой. - Магистраты утверждают, что держат эти места под наблюдением, но мне сдается, что слишком уж много беженцев крайне сомнительных приверженностей собираются в этих харчевнях. Они оплакивают свое изгнание и нищету, в которую впали. Но, сдается мне, некоторые из них не те, за кого себя выдают, - их карманы набиты добрым французским золотом, золотом того качества, которого злополучные люди в их собственной стране в глаза не видят, - монетами, которые будто с помощью колдовства перелетают через море из тайных подвалов Парижа в Лондон. Золото покупает секреты. Я ручаюсь, Эбси, найдите запас этих золотых монет, этих louis d’or, и вы найдете шпиона. Эти беженцы отсылают жизненно важные сведения о наших военных планах только Богу известно, какими дьявольскими способами, прямехонько своим языческим хозяевам в Париже, а мы заглядываем в письма! Всегда от нас требуют только заглядывать в письма. А теперь скажите мне, будут эти коварные шпионы отправлять свои предательские послания по почте? Будут?
И Вильям Поллок сильно встряхнул одну из курьерских сумок Джонатана и затянул шнурок с такой яростью, будто затягивал его на шее французского шпиона.
Джонатан сказал:
- Они ведь посылали по почте зашифрованные сообщения, сэр, и мы их изымали.
- Но сколько писем остались не перехваченными, Эбси? Сколько отправлялись с тайными гонцами по пустынным дорогам в пустынные места на побережье, чтобы уплыть на рыбачьем суденышке? Нам необходимо скрутить этих негодяев здесь, в Лондоне, где скапливаются все их шпионские сведения, - скрутить прежде, чем их проклятые письма будут вообще написаны. Эти предатели собираются в публичных местах с полной безнаказанностью. Не далее как нынче утром я выслушал доносы о заведении под названием "Ангел" на Пиккадилли. Прежде оно было известно главным образом своими шлюхами, а теперь там собираются еще и французы, и позавчера ночью слышали, как они распевали революционные песни и пили за здоровье предателя Томаса Пейна. Это измена, не более и не менее, и товарищ министра приказывает нам положить конец этим непотребствам, пусть даже нам самим придется выйти на улицы!
Поллок, распаляясь все больше, был вынужден умолкнуть, чтобы перевести дух, и тут Джонатан сказал поспешно:
- Я пойду туда, сэр.
Поллок посмотрел на него с недоумением:
- Но это же не ваша обязанность, Джонатан!
- Вы же сказали, что мы все должны делать все, что в наших силах. "Ангел", вы говорите? В Кемпс-Корт? Я пойду туда сегодня же вечером.
Вошел рассыльный - Поллока вызвал товарищ министра. Однако Джонатан недолго пребывал в одиночестве: едва шаги Поллока затихли, как в холл вошел Ричард Кроуфорд, еще один чиновник Министерства внутренних дел. Кроуфорд был надутым самоуверенностью замухрышкой, страдал несварением желудка и постоянно терял свои очки. Его педантичная скаредная подловатость равнинного шотландца и аккуратные пастырские темные костюмы раздражали Джонатана свыше всякой меры.
Кроуфорд посмотрел вслед удаляющемуся Поллоку, затем вновь обернулся к Джонатану и поднял брови.
- Итак, друг мой, - объявил он. - Положение наше прискорбно. Французы повсюду нас опережают, а мы не можем изловить ни единого шпиона.
- Похоже на то, - пробурчал Джонатан, разбирая бумаги и желая, чтобы Кроуфорд убрался подальше.
Но Кроуфорд подошел поближе.
- Так вы пойдете в этот кабак? В этот "Ангел"?
Он, очевидно, подслушал гораздо больше того, что говорил Поллок, чем устраивало Джонатана, который, все еще наклоняясь над бумагами, неохотно проурчал "да".
- Пойти одному может быть опасно, - не отступал Кроуфорд, чье дыхание пахло кислым от несварения желудка. - Я тоже пойду.
- Со мной все будет хорошо, - ответил Джонатан, пожалуй, слишком уж резко и сложил бумаги в стопку. - Со мной для помощи будет Лакит. Идти туда нам всем не имеет смысла.
На краткий миг выражение вкрадчивого подобострастия исчезло с лица Кроуфорда, сменившись невольной краснотой уязвленной гордости, почти гнева. Джонатан мысленно вздохнул: он устал проливать бальзам на оскорбленные чувства обидчивого шотландского фитюльки.
- Но мы скоро пообедаем вместе, а, Ричард? - сказал он поспешно. - Я слышал про новую ресторацию вблизи Стрэнда. Может быть, вы не откажетесь быть моим гостем как-нибудь вечерком?
Кроуфорд снова фыркнул и сказал только:
- Иногда, сдается мне, вы не шпионов высматриваете, друг мой. А если так, то снова и снова посещать эти заведения вам никакого толка нет. Совсем никакого. - Он повернулся на каблуках и ушел, а у Джонатана мучительно сжалось сердце: он совершенно точно знал, что подразумевал этот намек.
Три года назад пятнадцатилетняя дочь Джонатана Элли сбежала из дома. Она грезила о том, чтобы стать актрисой, но подобно многим и многим другим бесследно исчезла в темных улицах столицы. Вечер за вечером Джонатан рыскал по театрам и питейным заведениям вблизи них, ища ее.
Год спустя был найден ее труп. Ее задушили в проулке вблизи Хеймаркета, и Джонатан узнал, что она вела жизнь шлюхи.
Быть может, именно тогда жизнь Джонатана в корне изменилась. После сокрушительной яви смерти дочери он замкнулся в себе, одержимый одной мыслью. Лишившийся сна, он обходил кабаки и харчевни близ того места, где убили его дочь. Угрюмая решимость найти убийцу Элли пожирала его энергию и все его свободное время. Горькая ожесточенность еще больше возрастала по мере того, как он мало-помалу осознавал, что правоохранительная система не располагает ни временем, ни ресурсами расследовать преступление, когда отсутствуют улики и свидетели, а уж тем более если жертвой была шлюха. И все-таки Джонатан не оставлял своих усилий. Едва его длинный служебный день подходил к концу, он отправлялся обходить улицы, задавать вопросы. Он нанимал профессиональных поимщиков воров, тратя на них немногие деньги, которыми располагал. Но постепенно, пока попытки найти ниточку раз за разом завершались неудачей, пока угасала - нет, не скорбь, а надежда, что убийство будет отомщено, - он начал искать по вечерам не дружеских бесед с коллегами, но забвения в вине. И круг его прежних друзей мало-помалу распался.
И только Кроуфорд из всех его бывших приятелей в министерстве еще выказывал какую-то привязанность к нему. Вдвоем они провели немало вечеров в разных питейных заведениях, где Джонатан лишь изредка ронял два-три слова, очередная бутылка кларета сменялась другой, и демоны у него в голове давали себе волю. Изредка, если Джонатана вдруг охватывало недоумение, чем объясняется такое участие к нему Кроуфорда, он от него отмахивался, полагая, что Кроуфорду приходится иметь дело с собственными демонами.
Кроуфорд занимал очень невысокое положение. А ведь он прежде был приближен к Ивену Непину, заместителю Генри Дандеса в дни, когда Дандес возглавлял Министерство внутренних дел. Тогда Джонатан часто видел издали, как Кроуфорд, хлопотливый клерк, важно сновал туда-сюда, выполняя распоряжения своего начальства, усердно переписывал и подшивал. Но когда прошлым летом Генри Дандес возглавил новосозданное Военное министерство, забрав с собой самых способных своих помощников Непина и Хаскиссона, Кроуфорд ко всеобщему изумлению, включая и его собственное, к ним присоединен не был. В растерянности, с ощущением горестной утраты, он остался занять место у самого низа кучи, подчиненной новому главе Министерства внутренних дел герцогу Портлендскому. И его обязанности теперь исчерпывались переписыванием распоряжений расположенному поблизости Артиллерийскому управлению касательно выдачи оружия и боеприпасов милиции и колониям. Да уж, смиреннейшее положение.