- Никого у нее нет, - ответила женщина. - Никаких родственников. Не видела ни одной живой души за все время, пока живу здесь. Никто не приходит в их дом. Никто…
Она сделала многозначительную паузу, словно предлагая мне продолжить.
- Кроме кого? - спросил я.
- Священников! - выпалила она. - Католических священников! Богохульных паразитов! А теперь еще и полиция засуетилась…
- Насколько я понимаю, вы не принадлежите к церкви вашей госпожи?
Глаза служанки сузились, как будто я только что обвинил ее в самом чудовищном преступлении из всех возможных.
- Я пиетистка! - запротестовала она. - Все жители Кенигсберга - пиетисты. Каждый вечер я хожу на чтение Библии, чтобы очистить свои христианские легкие от мерзкого католического воздуха, который я вдыхаю в этом доме. Я говорила хозяину. Говорила ему прямо, без обиняков. "Я хожу на чтения Библии, герр Тифферх, - сказана я, - и ничто мне не может помешать". А теперь за ней некому присматривать. И что мне прикажете делать?
- Вы зажгли здесь свечи? - прервал я поток ее гневной речи, опасаясь, что он может превратиться в настоящий потоп.
- У меня не было другого выхода, - пробормотала старуха. - Только так ее можно успокоить. Ей нравятся свечи. Всем католикам они нравятся. Языческая мишура!
- В чем состоят здесь ваши обязанности? - спросил я, собрав остатки терпения.
- Во всем. - И она начала перечислять, загибая пальцы: - Мыть ее, убирать за ней, одевать, причесывать, кормить. Я нарядила ее в черное на случай, если придет кто-то из кровососов.
- Ну и что же? Появлялся кто-то из этих "пиявок"? - спросил я.
- Чертовы паписты! - процедила она сквозь зубы. - Пока Бог миловал.
- Вашего хозяина убили три дня назад, - продолжал я. - Поздно вечером. Он сказал вам, куда направляется, когда выходил из дома?
Старуха подняла глаза к потолку, выпятила вперед и без того длинную челюсть и усмехнулась:
- Хозяин никогда ни с кем ничем не делился. И я ведать не ведала, что у него там на уме. Всегда был темной лошадкой.
- Насколько я могу понять, работал он на дому. Какие клиенты приходили к нему в тот день?
- Не знаю. Я за ними не следила. Парадная дверь всегда открыта. С семи до пяти, с понедельника до субботы. Всякие ходят.
Я решил испробовать другую тактику.
- Вы слышали какие-нибудь крики или пререкания из кабинета господина Тифферха?
- Я на кухне сижу, - ответила она. - Там намного теплее.
- Были ли у вашего хозяина враги? - спросил я.
Агнета Зюстерих несколько мгновений обдумывала вопрос.
Затем взглянула на меня с улыбкой, и у меня вновь пробудилась надежда.
- Только хозяйка, - заявила она. - Всякий раз, когда видела его лицо, орала благим матом.
Ее ответы ничего не прибавили к тому, что мне уже было известно. Кто бы ни нанес адвокату Тифферху страшные раны и порезы, это, совершенно очевидно, была не его жена.
- Не случилось ли в день его гибели чего-то из ряда вон выходящего? - продолжил я попытки доискаться до истины.
Агнета Зюстерих громко вздохнула, ее раздражение становилось все более ощутимым с каждым моим новым вопросом.
- Утром он работал. Как обычно. Потом обедал с женой. Тоже как обычно. Затем сидел у себя в кабинете до пяти. А я, как обычно, пошла в Грюстерштрассехаус…
- Это что такое?
- Пиетистский храм. Оставила для них холодный ужин. Как всегда. А вернулась в половине восьмого, ко времени, когда я укладывала хозяйку спать. Ну, в общем, как обычно. И его я не видела, но в том не было ничего необычного. Он каждый вечер уходил…
- И куда он уходил? - перебил я ее.
Уродливую физиономию старухи исказила гримаса отвращения.
- Я могу только гадать, - ответила она. - Сколько раз я видела, как он с трудом поднимается по лестнице по утрам! И на лице у него написано настоящее страдание. Как будто его только что мерин саданул по яйцам. А иногда вообще в течение нескольких дней едва мог стоять на ногах! Этих католиков хлебом не корми, дай согрешить! А ихний поп за пару талеров отпустит им любые грехи.
- Вы хотите сказать, что часто слышали, как он возвращается по ночам? - спросил я, сделав вид, что у меня першит в горле, чтобы подавить смех от услышанного зловещего описания враждебной религии.
- Я молюсь и ложусь спать. С чего мне дожидаться дьявола? А в ту ночь тем более, потому что приходил он всегда к утру. Ночная стража будит нас еще до крика первых петухов.
- Где находится его кабинет?
- В том коридоре, через который вы проходили, там четыре двери, - ответила старуха. - Одна - моя, одна - ее и одна - его. А четвертая ведет наверх в спальни.
- Проведите меня в рабочий кабинет вашего хозяина, - попросил я.
Перед тем как покинуть гостиную, я снова повернулся к вдове. Она была столь же неподвижна и безмолвна, как и гипсовая скульптура в углу. Когда мы вошли в комнату, фрау Тифферх не подавала ни малейших признаков жизни, и теперь, когда мы выходили из комнаты, она казалась такой же безжизненной.
Агнета Зюстерих ткнула пальцем в сторону закрытой двери в противоположном конце коридора.
- Там он работает, - выпалила она. - Дверь заперта.
- А у вас есть ключ?
- Он был только у хозяина.
- Но вы ведь наверняка убирали его кабинет?
- Он сам его убирал. Герр Тифферх туда никого не пускал. Только иногда, когда сам там был. Принимал клиентов. Ну, давайте, взламывайте дверь, - с вызовом произнесла она. - Ведь вы же полиция, не так ли?
Кох вышел вперед, держа в руке складной нож.
- Попробую, сударь?
Я кивнул, сержант опустился на одно колено и засунул лезвие в старый замок. Он некоторое время возился с ним, а служанка стояла рядом и внимательно наблюдала за его действиями, словно он был вором, и покачивала головой с отвращением, которое она, по-видимому, чувствовала ко всему человечеству. С внезапным треском дверь наконец распахнулась.
- Я вижу, у вас талант взломщика, Кох! - воскликнул я.
- Надеюсь только, что ему удастся ее опять закрыть, - пробормотала старуха, как будто герр Тифферх мог в любой момент вернуться и призвать ее к ответу за сломанный замок.
Комната нотариуса была обширнее гостиной, из которой мы только что вышли. В центре ее находился рабочий стол. Перед ним стояли два стула с высокими прямыми спинками. По словам служанки, у нотариуса никогда не было секретарей, все дела он вел сам. Вдоль стен выстроились книжные шкафы с остекленными дверцами. За ними виднелись многочисленные свитки документов, перевязанные лентами разных цветов. Разложенные в алфавитном порядке, они производили впечатление аккуратности и трудолюбия.
- Хозяйке нужно переодеться, - сообщила служанка из-за двери, бросив опасливый взгляд в кабинет, словно он для нее до сих пор оставался запретным и опасным местом.
Не дождавшись от нас разрешения, она исчезла, и вскоре мы услышали ее крики, долетавшие до нас из гостиной. В ответ фрау Тифферх тоже начала кричать. Некоторое время нам пришлось выслушивать их чудовищные вопли.
- Да, нелегкая была жизнь у господина Тифферха, - заметил Кох.
- Зажгите свечи, - попросил я. - Я все-таки надеюсь узнать кое-что о его жизни, прежде чем мы уйдем отсюда.
В течение двух следующих часов мы занимались тем, что просматривали пыльные документы, собранные в кабинете нотариуса. Внимательно проглядев и не найдя ничего важного или интересного, мы их снова сворачивали и складывали в шкафы. Некоторым из них было уже по меньшей мере лет тридцать. Бумага пожелтела и истлела от времени. В основном это были юридически заверяемые акты самого разного сорта: брачные контракты, списки продаж, расписки о приобретении или доставке, завещания, заявления о правопритязаниях. По-видимому, все они имели какое-то значение и были важны для упомянутых в них лиц. Однако нам не удалось отыскать ничего, что было бы напрямую связано с гибелью адвоката, никаких указаний на то, что его смерть могла иметь какое-то отношение к другим убийствам, совершенным в последнее время.
Документы по последнему делу, с которым работал Тифферх, были аккуратно разложены у него на столе. Арнольф фон Роойстерс, богатый бюргер, оставлял все движимое имущество своему дворецкому Людвигу Фронтиссену. Очевидно, родственники пытались оспорить законность данного завещания, однако у Тифферха имелся документ, подписанный рукой покойного в пользу слуги, и это все решало. Я уселся за рабочий стол Тифферха, решив повнимательнее прочесть упомянутые бумаги. Кох занимался свитками в противоположном конце комнаты.
- Герр Стиффениис, - окликнул меня он, - здесь буфет, и он заперт.
Отыскав большую связку ключей в одном из ящиков стола, я швырнул ее сержанту.
- Посмотрите, может быть, какой-то из них подойдет, - сказал я.
Пока я продолжал чтение переписки по поводу тяжбы между родственниками фон Роойстерса и дворецким, до меня доносились звуки безуспешной возни сержанта с ключами. Потомки покойного обратились в Берлин к какому-то министру, а тот написал Тифферху с намерением выяснить, как в точности обстоят дела. Тифферх настаивал, что закон, без сомнения, на стороне удачливого дворецкого. Министр Ашенбреннер, который приходился фон Роойстерсу дальним родственником, согласился с Тифферхом, но с тем, чтобы положить конец спорам, выдвинул компромиссный вариант. В соответствии с ним Тифферх предложил членам семейства фон Роойстерсов половину его наследства, каковым счастливый дворецкий был вполне готов поделиться. Даты на некоторых из документов указывали на то, что с начала названных переговоров прошло уже два года, и Тифферх практически завершил дело к обоюдному удовлетворению сторон. В документах не содержалось никаких намеков на какой-то неразрешенный конфликт, который мог бы стать причиной убийства.
- Ничего не получается, сударь, - прервал мои размышления Кох. - Ни один из ключей не подходит.
- Ну что ж, в таком случае, - ответил я, - поступайте так, как вам рекомендовала служанка.
- Сударь?
- Взломайте замок, сержант. Если он спрятал ключ, значит, скорее всего хранил там деньги и ценности.
Кивнув, Кох принялся за замок. Через несколько минут сержант издал торжествующий возглас. Затем последовало молчание.
- Ну что, Кох? - спросил я с нетерпением в голосе, оторвавшись от бумаги, которую читал в тот момент. - Что вы там нашли?
- Подойдите и посмотрите сами, сударь, - ответил он.
Я хлопнул в ладоши, стряхнул пыль и прошел к нему в дальний угол комнаты. Кох поставил свечу на один из стульев, чтобы осветить буфет, оказавшийся глубоким и темным. На верхней полке стоял фарфоровый бюст улыбающегося Наполеона Бонапарта. Я протянул руку, чтобы взять статуэтку, и чуть не уронил ее, когда коснулся пальцами основания. Большим пальцем я случайно надавил на пружину - шляпа императора подскочила, и из волос у него на голове появились два рога.
- Какая забавная игрушка! - воскликнул я, рассмеявшись. - Что еще здесь есть?
На следующей полке лежали брошюры и листовки, которые у нас с Кохом по мере просмотра вызывали все больший интерес. Это были эротические и даже откровенно похабные сочинения, в которых в совершенно скабрезных выражениях характеризовался император Франции. Если верить анонимному карикатуристу, Бонапарт демонстрировал явное сексуальное предпочтение к животным. В особенности же он любил ослов, хотя на одной из картинок был изображен совокупляющимся со слонихой. Все язвительные комментарии к изображениям были на немецком языке. Кох первым обратил внимание на то, что непристойности были изготовлены на ручном печатном станке с использованием деревянных печатных форм, давно вышедших из употребления.
- Интересно, где он все это приобрел, - сказал я, просматривая листы с карикатурами.
- Вы полагаете, он мог принадлежать к какой-то политической группировке, сударь? - спросил Кох.
- Скорее пользовался услугами какой-нибудь подпольной библиотеки скабрезной литературы. Хотя кто знает… Создается впечатление, что герр Тифферх вел активную тайную жизнь.
И я задался вопросом, не могли ли лежавшие передо мной бумаги со странными изображениями быть причиной его семейных проблем. Возможно, его жена как-то случайно наткнулась на отвратительные шаржи и так никогда и не сумела преодолеть шок, испытанный ею в то мгновение? Внезапное осознание того, что ее всеми уважаемый супруг на самом деле является омерзительным извращенцем, способно в одну минуту превратить женщину с твердыми религиозными убеждениями в живую статую.
Живую статую…
У меня перед глазами вновь возник образ матери. Капельки пота выступили на лбу, а нервный тик в горле вызвал приступ кашля.
- Здесь, наверное, слишком пыльно, сударь, - заметил Кох. - Может быть, принести стакан воды?
- Нет, не нужно, в этом нет необходимости, - поспешно ответил я. Призрак матери с ее обвиняющим взором мгновенно исчез от звука его голоса.
- Вы думаете, нам следует просмотреть все брошюры, герр поверенный? - спросил Кох, не скрывая нежелания заниматься подобным, с его точки зрения, крайне предосудительным делом.
- Боюсь, что да, Кох, - ответил я. - Мы не можем оставлять без тщательного изучения никакие материалы.
- Понимаю, сударь, - произнес Кох и поспешно вернулся к тому делу, которое мгновение назад с такой готовностью хотел завершить, не доведя до конца.
Я постарался облегчить его задачу. Теперь мы просматривали листовки спереди и сзади лишь в поисках каких-либо имен. Мы не нашли ничего, за исключением нескольких noms-de-plume явно фантастического и франкофобного происхождения: Cul de Monsieur,Seigneur Due de Pore,Milord Mont de Merde и тому подобное. Мы вернули материалы на место и перешли к следующей полке буфета. Стоявшая на ней большая коричневая, обитая бархатом шкатулка была заперта на маленький замок. Прибегнув вначале к помощи связки ключей и потерпев полное фиаско. Кох по моему приказу вскрыл шкатулку складным ножом. Она открылась, и нашему взору предстала семейная миниатюра из воска и дерева: Бонапарт и его возлюбленная - Жозефина Богарне. Они расположились лицом друг к другу: император стоя, а императрица сидя рядом на стуле. На прелестном лице Жозефины застыло странное выражение: рот и глаза широко открыты, так, словно императрица пребывает в состоянии неописуемого ужаса. При прикосновении к жезлу у основания статуэтки штаны Наполеона спадали до колен, член его вздымался вертикально - а по длине он не уступал его ногам - и конец его зависал где-то у самых губ дамы. Рычаг с противоположной стороны автомата заставлял голову женщины наклониться и совершить такие отвратительные и извращенные вещи, на которые не способна никакая уважающая себя французская императрица.
- В высшей степени необычное чувство юмора, - неуверенно пробормотал Кох.
Даже не взглянув на него, я почувствовал, что он покраснел.
А что, если Тифферха убили сторонники Наполеона в Кенигсберге? Конечно, мужчина может хранить подобные игрушки в тайне от жены и служанки, но с друзьями-то он обязательно поделится. А с друзьями в такие опасные времена, как нынешние, нужно обходиться с большой осторожностью. С начала революции во Франции многие граждане Пруссии успели растерять свой патриотизм.
- Насколько сильны профранцузские симпатии в городе, сержант?
Перед тем как ответить, Кох задумчиво погладил подбородок.
- Из-за политических событий последних месяцев Пруссия оказалась в изоляции. У нас очень немного союзников, и Бонапарт стремится к тому, чтобы у нас их совсем не осталось. И тогда он, вне всякого сомнения, нанесет удар. И у него, конечно же, есть сторонники в Кенигсберге. У него они есть по всей Европе… - Он замолчал и взглянул на меня: - Неужели, сударь, вы действительно полагаете, что какой-то фанатик убил господина Тифферха за его непристойности в отношении императора Франции? А как тогда объяснить шрамы на теле нотариуса?
- Не знаю, - ответил я с тяжелым вздохом. - Не вижу никакой связи. В отчетах Рункена нет упоминаний о следах побоев на телах других убитых, но, по-видимому, он все-таки полагал, что у убийств была политическая причина. Он подозревал, что за всеми этими преступлениями скрывается какой-то заговор, хотя и не мог сказать, какой точно. А все, что мы обнаружили здесь, - добавил я, указывая на материалы, собранные в буфете, - ведет нас в том же направлении.
И тут в комнату проник солнечный луч. Подобно пучку света, пронзающему тьму внутри "камеры-обскуры", луч на мгновение задержался на связке, завернутой в темно-лиловый шелк и лежавшей в глубине нижней полки. Не исключая того, что она может преподнести нам еще один из посмертных фокусов господина Тифферха, я осторожно извлек сверток и протянул Коху, чтобы тот смог осмотреть его. Он оказался длинным и толстым, словно датская острая сырокопченая колбаса.
Положив сверток на стол нотариуса, мы с предельной осторожностью развернули его. В течение нескольких мгновений мы в полном молчании смотрели на его содержимое, не веря собственным глазам.
- Да, здесь, наверное, мы и найдем объяснение того, почему Тифферх спускался к завтраку с выражением боли на лице, - заметил я.
- Мне никогда не доводилось видеть ничего подобного, - произнес Кох глухим голосом.
Я поднял плетку из темной кожи и помахал ею в воздухе. Три длинных "хвоста" с заостренными концами взвились вверх зловещим каскадом.
- Теперь по крайней мере нам известно, что явилось причиной ран на теле Тифферха, Кох. Старые рубцы, новые шрамы…
После увиденного Кох не без труда обрел способность говорить.
- Вы думаете, сударь, он делал это сам себе?
- Без сомнения, - ответил я. - Но для того ли, чтобы наказать себя за грехи, или как источник сексуального удовлетворения, вряд ли мы сможем теперь выяснить определенно. Возможно, для того и другого одновременно.
- Неужели нечто подобное могло существовать в Кенигсберге? - По выражению шока на честном, простом лице Коха было ясно, что он очутился в совершенно новом для него и страшном измерении. - Я слышал, что во Франции чем-то таким занимаются. В Париже. Но здесь, в Пруссии?