- Не делайте резких движений, прошу вас. С одной стороны, сказанное объясняется исключительно заботой о вас. С другой - исключительной симпатией к вам… Вы ведь не можете не замечать, что я влюблен в вас.
- Влюбленность не есть наличие серьезных намерений, - едко заметила актриса.
- Ну отчего же?.. Хотите, чтобы я предложил вам руку и сердце? Я готов!.. Правда, обстановка не совсем подходящая. Но в следующий раз вполне! Вы подождете?
- Не надо ерничать.
- Я не ерничаю. Я говорю совершенную правду. Как в отношении себя, так и в отношении господина поэта.
Актриса снова взяла вилку, наколола ломтик ананаса, но есть не стала.
- А с чего вы взяли, что господин поэт столь опасен?
Граф налил вина, сделал маленький глоток.
- Не я говорю. Говорят господа, знающие толк в подобных вещах.
- Вы служите в охранке? - едва скрывая раздражение, спросила актриса.
- Я служу вашей милости.
Петр хотел поцеловать ее, но она оттолкнула его, поднялась и, ни на кого не обращая внимания, пошла к выходу.
Анастасия заметила резкий демарш примы, покинула свое место, двинулась ей навстречу.
- Здравствуйте, - сказала она тихо и виновато. - Я узнала вас. Вы ведь госпожа Бессмертная?
- Предположим. Что желаете?
- Желаю засвидетельствовать свой восторг и счастье, что вижу вас.
- Не время и не место. Вы кто?
- Я дочь покойного князя Брянского.
- Примите мои соболезнования… Но восторг лучше выражать в театре во время спектакля, а не на поминках! - сухо сказала Табба и решительно отвернулась от девочки.
Артист Изюмов стоял навытяжку возле двери, директор по обыкновению вышагивал по роскошному толстому ковру, о чем-то сосредоточенно думал. Заметил, что артист продолжает стоять, кивнул на кресло.
- Садитесь, милейший. Уж если в жизни правды нет, то в ногах тем более.
Изюмов послушно сел, не сводя с директора внимательных и напуганных глаз. Тот остановился напротив, спросил прямо в лоб:
- Вы ведь влюблены в мадемуазель Бессмертную?
Артист на миг смутился, затем кивнул.
- Так точно.
- Только не надо здесь по-военному! - поморщился Гаврила Емельянович. - Едва только подумали об армии, а уже "так точно".
- Да, Гаврила Емельянович, влюблен с первого дня и до отчаяния безнадежно, - уже по-человечески ответил Изюмов.
Директор снова прошелся, согласно кивая своим мыслям, присел в кресло рядом с влюбленным.
- Постарайтесь быть откровенным, господин Изюмов.
- Буду стараться, - кивнул тот.
- Вы ведь желаете остаться в театре?
- Весьма. И даже очень. Лишь бы видеть госпожу Бессмертную.
- Следовательно, в трудной ситуации вы с радостью способны ей помочь?
- Жизни не пожалею, Гаврила Емельянович.
- Что ж, похвально, - пожевал толстыми губами директор и вдруг решительно сообщил: - Я восстановлю вас в труппе, господин Изюмов, но с одним условием!
- Как? - задохнулся артист. - Я буду снова в театре?!
- Именно так. Но от вас кое-что потребуется.
- Готов-с, Гаврила Емельянович.
- Вижу… Вы станете тенью госпожи Бессмертной. Будете следить за каждым ее шагом и обо всем извещать меня.
- А если они обнаружат и разгневаются?
- Постарайтесь, чтоб не "обнаружили и не разгневались"… Встречи, знакомства, любовные приключения…
- Мне будет тяжело… Я, Гаврила Емельянович, очень ревнив-с. К тому же крайне влюблен.
- Это славно, - кивнул директор. - Влюбленность сделает вас по-настоящему истовым. А ревность придаст вашему глазу необходимую остроту.
- Буду стараться.
- Старайтесь. И чтоб каждый день у меня на столе лежала ваша соответствующая записочка.
- Так точно!
- Перестаньте, - поморщился Гаврила Емельянович. - Тоже мне, защитник Отечества, - и распорядился: - Ступайте и пишите прошение о восстановлении в театр.
Номер в гостинице "Европа" был по-настоящему шикарен. Несколько комнат, изысканная мебель, золотистые портьеры и подобранные в тон шторы. И, конечно, большие окна, выходящие на Итальянскую площадь.
Соньку узнать было невозможно. Ее голову украшала восхитительная "башня" из светлых волос, ресницы поражали длиной и томностью, а струящийся по фигуре, ласкающий тело халат делал ее необычайно стройной и изящной.
Михелина тоже изменила свой обычный облик. Темный парик, деликатно подрумяненные щеки, длинная тонкая шейка в стоячем воротничке.
Сонька сняла телефонную трубку, набрала номер и на хорошем французском языке произнесла:
- Здравствуйте. Я бы желала услышать мадемуазель Анастасию… Ах, вы плохо говорите по-французски? - перешла она на неплохой русский. - Хорошо, я постараюсь по-русски. Я могу поговорить с мадемуазель Анастасией?.. Это говорит ее двоюродная тетя из Франции. Почему не может?.. Но я специально прибыла из Парижа в связи с бедой ее папа́… Да, пожалуйста… Отель "Европа". Я приехала не одна, а с дочкой… с кузиной Анастасии, которую зовут Мари… Запишите, пожалуйста - Матильда и Мари Дюпон!.. Благодарю.
Воровка повесила трубку, улыбнулась дочке, сидевшей на подоконнике.
- Что? - спросила та напряженно.
- Будем ждать звонка.
- Мам, мне как-то не по себе. А вдруг все пойдет совсем не так, как мы себе нарисовали?!
- Вот поэтому надо расслабиться. Сейчас мы покинем отель и прогуляемся по Невскому, как настоящие француженки!
- А если филеры? - неуверенно спросила дочка.
- Они уже есть! - Сонька подошла к дочке, показала вниз на двух мужчин в черном. - Видишь, караулят.
- Нас?
- Скорее всего. Но мы никого и ничего не боимся. Мы - иностранки!
В выходной Невский жил праздничной шумной суетой. Прогуливался народ, проносились кареты, повозки и автомобили, важно прохаживался городовой, играли в нескольких местах шарманки, показывали фокусы цирковые с мартышками, приставали к прохожим нищие и цыгане, горланили продавцы газет и сластей.
Сонька и Михелина, весьма заметно выделяясь одеждой и степенностью, неспешно шагали в этом головокружительном бедламе, с улыбками вертя головой и разглядывая людей и дома и одновременно замечая, что за ними метрах в пятидесяти тащатся два филера.
Также они заметили в толпе вора Кабана, который неотрывно и ненавязчиво следовал за ними, время от времени покупая то газеты, то сласти.
Вдруг Сонька увидела бредущую им навстречу Ольгу-Слона. Бывшая прислуга была одета в то же самое тряпье, которое было на ней и раньше, голос ее был жалостливый и крикливый, рука протянута в надежде, что в нее что-либо кинут.
Михелина тоже увидела Слона, легонько толкнула мать в бок.
- Не смей ей ничего подавать!
Слон подковыляла к ним, завопила еще более жалостно и протяжно:
- Господа милостивые! Вижу, что не русские, только все одно, поймите горе одинокой бабки, у которой все сгорело - и дом, и дети, и все добро…
Сонька достала из сумочки денежку, брезгливо сунула в грязную ладонь, сказала по-французски:
- На твои похороны, свинья.
Ольга принялась бить поклоны, слезливо приговаривая:
- Благодарная и тебе, и твоей доченьке… Красивые вы какие и нарядные! Глаз не отвести! И голос даже какой-то знакомый, хоть и не русская! Низко, до земли кланяюсь.
Сунула денежку в карман, с какой-то озадаченностью посмотрела им вслед, повернулась было идти и тут натолкнулась глазами на вора Кабана. От неожиданности на момент присела, но тут же нашлась, заголосила:
- Люди добрые, люди божьи!.. Не отвернитесь, не пройдите мимо несчастной бабки… - Оглянулась вслед Кабану, подобрала подол и заспешила к городовому, стоявшему на обочине.
Городовой, похоже, ее знал, поэтому спросил лениво и с раздражением:
- Ну, чего опять?
- Вор там идет, - заспешила Слон. - Соньку когда-то охранял. Сама не раз видела. Держите, а то уйдет!
- Это который?
- За двумя тетками… за нерусскими топчется. Видать, дернуть чего-то желает. Держите!
Городовой коротко свистнул, к нему тотчас вынырнули два шпика. Он что-то сказал им, показал рукой, и шпики ринулись вперед.
Кабана они обошли сзади и спереди. Он в последний момент понял, что его берут, рванулся было в сторону, но на него уже набросились, завернули руки за спину и потащили к подкатившей повозке.
Сонька и Михелина, привлеченные каким-то шумом сзади, оглянулись и увидели, как Кабана уже заталкивали в повозку, и мать коротко бросила дочке:
- Так живут русские… Идем дальше.
Допрашивал Кабана следователь Потапов, с виду большой и добрый, а по слухам - чистый зверь. Он вошел в комнату, где сидел в наручниках вор, с тонкой папочкой в руке, обошел вокруг Кабана, как бы приглядываясь, с какого боку начать, грузно сел на стул напротив.
Протокол допроса вел младший полицейский чин Феклистов.
- Имя, - шумно выдохнул Потапов.
- Иван Григорьев.
- Род занятий.
- Рабочий.
- Какого завода?
Кабан взглянул на следователя, усмехнулся.
- А какого еще?.. Путиловского.
Потапов чиркнул что-то себе в блокноте, промурлыкал:
- Путиловский. Это мы проверим, - поднял на задержанного глаза. - Чем занимались на Невском?
- Как чем? - удивился вор. - Гулял.
- С какой целью?
- Не понял… господин… не знаю, как вас…
- Господин следователь.
- Хороший день, господин следователь, вот и решил прогуляться.
- По Невскому?
- По Невскому.
Потапов неторопливо развязал шнурочки на папочке, достал оттуда фотографию, протянул Кабану.
- Вам знакома эта дама?
Тот внимательно посмотрел на изображение, обрадованно улыбнулся.
- Кажись, знакома.
- Кто она?
- Эта дама?.. К нам приходил топтун, показывал ее. Велел, чтоб если что, сразу хомутнуть.
- Хомутнуть?
- Верно, хомутнуть.
- И кто же она, сия особа?
- Кажись, Сонька… Сонька Золотая Ручка. Знаменитая воровка.
Следователь забрал снимок, сунул его обратно в папочку.
- Все верно. Молодец. - Поднял на задержанного глаза. - А в каких отношениях вы с Сонькой Золотой Ручкой?
Кабан даже опешил.
- Я?.. Да вы че?.. Какие у меня могут быть отношения с этой… шмохой? Тем более с такой!
Потапов строго посмотрел на вора, медленно произнес:
- По нашим сведениям, вы отлично знали эту "шмоху", потому как были ее личным кнокарем.
- Я?.. Кнокарем Соньки?
- Вы атасили ее.
- Да вот вам крест! - истово перекрестился Кабан. - Это даже не придумать такое!.. Вот гляньте на мои руки - они железо пилят!
- Пилят, - согласился следователь. - Когда сейфы ломать надо. - Взгляд его становился все тяжелее. - Что ты, мразь, делал на Невском? У кого канал на хвосте?
- Ни у кого не канал!.. Ливеровал себе, и всех делов!
- Сонька в городе?
- Да не надо мне баки вколачивать, господин следователь! Почему я должен про Соньку гнать фуфло?
Потапов оглянулся на дверь, позвал:
- Введите!
Дверь открылась, и в комнату неуверенно, с опаской вошла Ольга-Слон.
- Знаешь этого чмыря? - кивнул следователь на Кабана.
- А как же! - кивнула та. - У Соньки был атасником.
- Ты сама у Соньки кем была?
- Прислугой.
- Значит, его видела, и не раз?
- Как только с кареты Сонька с дочкой выныривали, так они за ними тенью и шныряли.
Следователь повернулся к вору.
- Что, будем и дальше играть в непонятки?
- Господин следователь, - приложил большие ладони к груди Кабан. - Ни вас, ни эту бабку, ни тем боле Соньку я никогда не видел и видеть не желаю!.. Отпустите меня домой, там женка с детворой жрать хотят!
- Ступай, - махнул Потапов Слону, поднялся, остановился напротив вора. - Подумай и не спеша ответь… Сонька все еще в Питере?
- Господин следователь…
Договорить вор не успел - Потапов ударил его по лицу с такой силой, что голова Кабана резко дернулась назад, а сам он свалился со стула. Следователь принялся бить лежачего сапогами в живот и делал это так умело и сильно, что вор не успевал уворачиваться и только стонал от боли.
Ночь была лунная, безветренная.
Ольга-Слон, довольна пьяная, нетвердо шагала вдоль Карповки, басисто напевая полюбившуюся ей песню:
Боже, царя храни…
Увидела идущих навстречу двух мужиков, привычно протянула руку и заголосила:
- Господа хорошие, не пройдите мимо. Подайте милостыню одинокой, никому не нужной бабке… Сама из погорельцев, что под Великим Новгородом… Дети задохлись, муж спился…
Мужики - это были Улюкай и Артур - приблизились к ней, огляделись.
- Сейчас поможем тебе, сука…
Ольга от испуга шарахнулась, коротко вскрикнула, но воры крепко схватили ее, зажали рот, подняли над чугунными перилами Карповки извивающуюся тушу и бросили в мутную быструю воду.
Вокруг стояла тишина, лишь где-то вдалеке играла тальянка и подсвистывал веселый и хмельной народ.
При лунной и безветренной погоде дома Петербурга кажутся особо темными, пугающими, таинственными, а грохот проносящихся по булыжнику повозок делает город еще более тревожным.
Марк Рокотов сидел в карете недалеко от входа в ресторан "Бродячая собака" и терпеливо ждал появления желанного господина.
И он вскоре появился. Это был пан Тобольский.
Пан привычно толкнул тяжелую деревянную дверь и скрылся в подвальном помещении.
Поэт сунул извозчику деньги и не спеша зашагал к входу в ресторан.
Ресторан этот слыл любимым местом богемы, поэтому здесь было шумно, дымно и суетно.
Швейцар вежливо поклонился поэту, виновато объяснив:
- Просим прощения, сударь, но мест свободных нет.
- Меня ждут, - коротко ответил тот, отдал швейцару шляпу и направился в глубину зала.
По пути его узнавали, он кому-то пожал руку, кого-то просто поприветствовал издали, увидел в самом углу, за пустым двухместным столом, пана Тобольского, двинулся к нему.
- Добрый вечер, - произнес он, любезно поклонившись. - Мест свободных нет, поэтому не позволите ли разделить ваше одиночество?
Пан удивленно посмотрел на него, с иронией заметил:
- Вообще-то я люблю одиночество, и если разделяю его, то исключительно с дамами.
- Тем не менее мне бы хотелось провести какое-то время с вами за одним столом, - не сводя с поляка глаз, густым баритоном попросил поэт. - Позволите?
Тобольский без особого желания кивнул на свободный стул, поэт сел, бросив подошедшему половому:
- Кофе. - Поставил локти на стол, внимательно посмотрел в лицо Тобольскому. - Мы с вами знакомы.
- Да, я вас помню, - ответил тот.
- Я - поэт.
- И это я знаю.
- Вы мне нужны.
- Вы мне нет.
- Вы нужны нашему общему делу.
- У нас с вами не может быть общих дел, - коротко и жестко ответил Тобольский.
Марк откинулся на спинку стула, снова какое-то время внимательно смотрел в бесстрастное лицо поляка.
- Однажды я забрался к вам в карман, вытащил из него гостиничную визитную карту и выкрал в вашем номере бумажник с серьезной суммой.
- Мне и это известно, - кивнул пан Тобольский, наливая себе вина.
- Почему вы не заявили в полицию?
- Зачем?.. От украденного я беднее не стал, а лишний скандал мне совершенно ни к чему. - Пан сделал глоток. - Любопытно, зачем вы все это проделали, тем более впутав в историю прелестную девушку.
- Мне необходимо было обратить на себя ваше внимание.
- Таким образом?
- Да, таким образом. Простое знакомство мне ничего не дало бы. Мне нужен был скандал.
- Но он не получился.
- К сожалению. Тем не менее я сижу с вами за одним столом.
- Без моего приглашения, - засмеялся пан.
Половой принес кофе и удалился. Рокотов сделал глоток, глаза его светились.
- Хорошо, я иду ва-банк.
- Если не боитесь.
- В этой жизни я вообще ничего не боюсь. - Поэт снова отпил кофе. - Я - поэт. Известный, модный поэт. Это мое призвание… Так я думал до недавнего времени. Теперь же все переменилось. Поэзия, искусство, культура - все пустое. Пошлое, ничтожное НИЧТО!.. Тем более в такое время, когда на кону судьба Отечества! Скоро грянет война, скоро падет трон, скоро день станет ночью!.. И это потому, что все сгнило, истлело, развалилось!.. Нет больше страны!.. Нет народа! Нет будущего!.. Поэтому надо силой уничтожить эту систему. Надо бунтом поднять народ! Надо сжечь и пустить все в прах! Надо строить будущее… Да, на крови, на жертвах, на несчастьях! Но это будет новая, другая Россия!.. Это будет то Отечество, которым я буду гордиться и которое проложит путь грядущим поколениям. Поэтому некогда ждать, нельзя терпеть! Надо действовать сегодня, сейчас, немедленно!
Закончив речь, Рокотов продолжал смотреть на Тобольского все теми же пылающими очами.
- Однако, - качнул головой Тобольский, налил вина, выпил. - И что же, вы решили на поэзии поставить крест?
- Да, именно так. Во имя будущего, во имя истории.
- Жаль, - сказал печально поляк. - Жаль, что свой талант вы готовы променять на некую химеру.
- Знаете, - поэт нагнулся к пану, взял его руку, - я выбился из самой простой семьи. Я - смерд!.. Но судьба улыбнулась мне. Я стал знаменит!.. Меня знают, мной восторгаются, в меня влюбляются. Но мне не нужны ни слава, ни деньги, ни женщины! Нет, вру! Деньги нужны. Но не мне! Для дела! Для великого будущего дела!
- Я вам для этого понадобился? - усмехнулся Тобольский.
- Да, именно для этого. Потому что вы, как и я, не состоялись в этой жизни. Вы в своем. Я в своем! Признайтесь, вы счастливы?
Пан убрал руку поэта, рассмеялся.
- Посмотреть со стороны, между нами любовные отношения.
- Господин Тобольский, вникните в мои слова: мы можем быть счастливы только в одном - в будущем нашего Отечества.
Пан закурил, выпустил густое облако дыма, с прищуром посмотрел на поэта.
- Вы входите в какую-нибудь организацию?
- Да. "Террор во имя будущего". Нам катастрофически не хватает средств. Иногда приходится воровать самым недостойным образом.
- Я это почувствовал на себе. - Тобольский снова помолчал под внимательным взглядом поэта, кивнул. - Дайте мне несколько дней, я подумаю.
Рокотов поднялся, склонил голову, скрыв под длинными волосами лицо.
- Благодарю вас, - и двинулся к выходу.
- Минуточку, - остановил его пан.
Тот вернулся к столу, Тобольский с усмешкой поинтересовался:
- У вас действительно роман с мадемуазель Бессмертной?
- Это у нее со мной роман, - ответил поэт. - Мне же она понадобилась исключительно для добывания денег.
- В таком случае просьба. Не ломайте девушке судьбу. У нее должно быть достойное будущее.
- Приму к сведению, - ответил поэт и вдруг нервно спросил: - Можете ответить мне честно?
- Попытаюсь.
- Это правда, что госпожа Бессмертная - дочка Соньки Золотой Ручки?
- Неожиданный вопрос. Зачем вам это?
- Просто так. Праздное любопытство.