- Та шо?.. - пожал плечами Гоцман, закуривая. - После мореходки пил несколько лет. Как шальной. Батя меня и бил, и стыдил - не помогало… Мать плакала, просила опомниться… А на меня как нашло и не отпускало… Ну, раз пошел за водкой, уже выпивши. Мне не дали. Я немного понервничал. Завели дело… - Он усмехнулся своим воспоминаниям. - Из магазина отписали: мы претензий не имеем… Марк приехал. Пришел прям на допрос. Он тогда первый орден получил, Красную Звезду. За бомбометание свое… Герой! Сверкает цацкой!.. Стал на следователя кричать. Ну, я его и выкинул.
- Как выкинули? - улыбнулась Нора.
- Так. Взял прям за цацку и - до свидания. А шо?.. Виноват, так надо отвечать. Следователь мне говорит: любите по справедливости? Да, говорю, люблю. А не хотите к нам стажером? У вас образование. Кадров не хватает. Дело закроем штрафом. Пойдете на курсы рядового и младшего начсостава… - Он ухмыльнулся. - Марк потом год со мной не разговаривал.
- А потом?
Улыбка медленно сползла с лица Гоцмана. Он сильно затянулся папиросой, выдохнул.
- А потом война. Следователя того в июле сорок первого бомбой убило… Марк инвалид… Теперь и Фимы нет… Вот и живи как знаешь… - Он нашарил во внутреннем кармане початую поллитровку, нерешительно взглянул на Нору. - Давайте помянем. Вы ж не были на поминках…
- Давайте…
Нора встала, вынула из стенного шкафчика три граненых стакана, попутно сняв с керосинки закипевший чайник. Давид разлил водку, один из стаканов накрыл ломтиком хлеба.
- Пусть земля тебе будет пухом, Фима, - тихо произнес он, глядя перед собой. - Спи спокойно, дорогой, Одесса-мама тебя не забудет. И мы тоже…
- Да, - эхом откликнулась Нора, поднимая свой стакан.
Глава восьмая
У дверей сберкассы встал постовой милиционер. Одернул белую летнюю гимнастерку, воинственно положил руку на кобуру нагана. Вид его гласил, что задание, которое он выполняет, имеет высшую степень государственной важности.
Из подворотни напротив одновременно вышли Чекан и Толя Живчик. Они двинулись в разные стороны - Живчик свернул за угол, где сел в припаркованный у тротуара "Додж-три четвертых" , а Чекан, рассеянно посвистывая, направился к входу в сберкассу.
У самых дверей он замешкался. Его слегка задел плечом крепенький паренек в белой футболке и шикарных блатных клешах. Второй паренек, точная копия первого, только в полосатой футболке, шился рядом.
- То вы заходите? - вежливо осведомился первый паренек у Чекана.
Тот равнодушно кивнул.
- Проходим, граждане, проходим, - насупился постовой, - нечего тут стоять.
В сберкассе, несмотря на разгар рабочего дня, народу было порядочно. Отчаянно доказывал что-то инвалид на деревяшке, а стоявший за ним в очереди плотный мужчина в коричневом железнодорожном кителе с погонами техника-лейтенанта его урезонивал. За стеклянной перегородкой толстая дама в роговых очках не обращала на шум внимания - она сосредоточенно заполняла ведомость, время от времени шаря по столу в поисках промокашки. На большом пожелтевшем листе, вывешенном на стене, было косо выведено чернилами: "Граждане! Компенсации за неиспользованные во время войны отпуска выплачиваются ТОЛЬКО по предъявлении подтверждающих документов!" Стрекотали арифмометры, гремели деревянные счеты. Духота.
Посвистывая, Чекан обежал глазами помещение, подошел к пыльному окну. Так и есть. На противоположной стороне улицы торчали, держа руки в карманах, еще двое - щуплый носатый парень, тот самый, который так неудачно принял его за фраера и попытался увести кошелек, и тип постарше в военной гимнастерке без погон. Выслушав парня, тип кивнул и неспешно двинулся к сберкассе. Чекан скользнул глазами направо - двое блатных, столкнувшиеся с ним у входа, старательно изучали обтрепанный плакат, призывавший опасаться карманников.
Чекан усмехнулся. Охлопал карманы пиджака, огорченно, на публику, покачал головой - эх, забыл бумажник, надо же! - и неторопливо вышел на улицу. Боковым зрением заметил, что блатные, растерянно переглянувшись, устремились за ним.
Взвизгнули тормоза. Рядом со сберкассой остановился крытый тентом, несмотря на жару, "Виллис", из которого выпрыгнули двое с автоматами. Не ответив на приветствие вытянувшегося постового, один из них грубо отпихнул Чекана - не видишь, кто идет?.. Блатные вежливо посторонились перед инкассаторами, давая им дорогу.
Еще раз усмехнувшись, Чекан свернул направо и, сунув руки в карманы, двинулся по улице. Он даже не взглянул на проехавший мимо "Додж-три четвертых". Толя имел голову на плечах и правильно понял обстановку- операция сворачивается, не начавшись. "Додж" миновал сберкассу и, постепенно набирая скорость, скрылся.
Блатные парнишки и человек в военной гимнастерке без погон - это был Иона - прибавили шагу, глядя, как Чекан заворачивает за угол. В руке Ионы блеснул узкий нож. Сейчас свернет в подворотню, а там ищи-свищи. Ну да не на таких напал, мы ведь и сами парни не промах…
Это была последняя мысль Ионы. Он шел первым, и именно ему выстрелил в живот Чекан, молниеносно перехватив руку с ножом. Ствол пистолета был вплотную прижат к телу, и оттого звук получился глухим, ватным. И ничего Иона не успел сказать или сделать, потому что умер…
Блатной паренек в белой футболке схватился было за карман, но тут же рухнул на мостовую от страшного удара рукояткой "парабеллума" по голове. Пареньку в полосатой футболке Чекан, сильно сжав зубы, всадил взятый из теплой руки Ионы нож прямо в сердце, пробив татуировку с пронзенным кинжалом Уголовным кодексом…
Потом выхватил из кармана платок, обмотал им рукоятку ножа, выдернул его из трупа и вонзил в сердце корчившегося на земле первого блатного. Белая футболка мгновенно окрасилась красным.
Когда через десять секунд постовой милиционер оказался на месте происшествия, он увидел три распростертых на земле трупа.
Мимо на большой скорости промчался "Виллис" с инкассаторами.
Майор Кречетов ожидал Тоню на самом банальном и самом красивом месте встреч одесситов и гостей города - в тени Дюка. Смотрел на простершего словно в благословении бронзовую руку герцога Ришелье и пытался представить себе апрельский день далекого 1828 года, когда эта площадь, еще новенькая, только отстроенная, была запружена празднично разодетой публикой, а внизу, в гавани, гремели пушки - это корабли салютом приветствовали открытие первого одесского памятника… Кречетов много читал об истории Одессы, да и с воображением у него все было в порядке. Задумчивая улыбка осветила лицо офицера, он даже забыл о том, что Тоня опаздывает уже на двадцать минут.
- А вот и я! - раздался свежий голос Тонечки. В легком летнем платье, кокетливой шляпке, надвинутой на одну бровь, и туфлях-"москвичках" она была просто очаровательна. - Фу, какие противные цветы!.. И почему все мужчины так похожи друг на друга - чуть что, сразу розы?.. - Она капризно надула губки, принимая от майора пышный букет.
- А по-моему, это абсолютно ваш цветок, - парировал Кречетов. - Вы и сами похожи на алую розу.
- Алая роза, белая роза - это что-то из древней истории, да?.. Не успели пригласить девушку на свидание и уже начинаете блистать эрудицией?.. - Она задорно улыбнулась.
- Рядом с вами блистать при всем желании невозможно, - улыбнулся Кречетов, - ваше сияние, Антонина Петровна, затмит решительно все… А война Алой и Белой розы - это не такая уж древняя история, как вам кажется.
Тоня взяла майора под руку.
- Во-первых, в знак особого расположения разрешаю вам звать меня Тоней и на "ты", - заявила она, - а во-вторых, после репетиции и общения с тираном Шумяцким я жутко устала и хочу есть. Только не вздумайте меня везти в ресторан на троллейбусе или трамвае, слышите?.. А за что у вас орден? - Она коснулась пальчиком ордена на кителе Кречетова.
- За образцовое выполнение важного задания командования, - строгим и одновременно таинственным тоном пояснил майор и рассмеялся. - Ну что же, поедемте ужинать?.. Дальнейшую программу обсудим в ресторане… Такси!..
На площадь очень вовремя въехал один из немногочисленных одесских таксомоторов - трофейный красавец-кабриолет "Штевер-Аркона". Кречетов махнул рукой, останавливая машину.
- Где вы будете ехать?..
- В гостиницу "Красная"!
- В "Бристоль"? - хмуро отозвался водитель. - Так бы и говорили…
Глаза Тони просияли - в "Красной", которую одесситы упорно продолжали величать "Бристолем", был один из лучших ресторанов города.
Двор, где жил Гоцман, давно не видел такого погрома. И устроил его, конечно же, Эммик Два Больших Расстройства, чтоб он был здоров. Внизу, на лавочке, уютно устроился дядя Ешта. А сам погром творился на галерее, опоясывающей дом. Нарядно одетый Эммик хотел, прямо скажем, немногого - всего-навсего спуститься по лестнице во двор. Но мать была с ним несогласна.
- Не пущу! Не пущу! - клокотала тетя Песя, загораживая своим внушительным бюстом путь на лестницу. - Шо хочешь со мной делай, а не пущу!
Эммик не щадя сил бился за свое счастье. Его вишневые глаза были полны неподдельной страсти. Белая выходная рубашка насквозь промокла от боевого пота.
- Мама, я зарежу себя ножиком! - в отчаянии завопил Эммик, убегая в комнату. Видимо, он понял бессмысленность простого штурма и решился на военную хитрость.
- Режь! - патетически отозвалась тетя Песя. - Режь, делай маму сиротой!
Утирая слезы, она присела на истертые ступеньки лестницы. Из комнаты Эммика доносились грохот и звон вперемежку с воинственными криками. Пожалуй, даже ударник из оркестра, в котором играл Рудик Карузо, не смог бы понаделать такого шума.
- Давид Маркович!.. - Завидя вошедшего во двор мрачного Гоцмана, тетя Песя подпрыгнула на ступеньках, как мяч, и извлекла из-за пазухи смятый листок. - Вы посмотрите, шо он ей написал! "Рыбанька моя"! Ой, я не могу… "Рыбанька"! Давид Маркович, она ж подействовала на Эммика через свою женскую часть! Он же ж не устоял, он такой доверчивый!..
- Тетя Песя, шо вы сыну жизнь ломаете? - заметил дядя Ешта.
- Вот уважаю вас! - взвилась от негодования тетя Песя. - У вас светлая голова, много повидавшая горя в этой прекрасной жизни! Но сейчас - тьфу вам под ноги! За ваше каменное сердце!
На галерее вновь показался решительно настроенный Эммик. Он раздувал ноздри и сверкал очами.
- Мама! - завопил он, неожиданно запуская в мать поочередно двумя большими суповыми ложками. - Я так и так уйду! Я убью тебя совсем, но я вырвусь до нее!..
С неожиданным для всех проворством он перевалил свое крупное тело через ограду галереи и брызнул к подворотне. Тетя Песя, нагнувшаяся было подобрать валявшиеся в пыли ложки, с воплем бросилась за ним.
- Кудой?! Она же красавица! Ты ей не сдался, ей же нужны только наши метры!.. Она тебе обманет! Я вырву ее ноги!.. Я знала ее мать, она в двадцатом году уехала с Врангелем из Крыма!..
- Эммик собрался на свиданку, - пояснил дядя Ешта Гоцману, провожая тетю Песю взглядом.
- А шо, как есть красавица? - с трудом улыбнулся Давид.
- Не видал, - серьезно отозвался Ешта.
Глядя на него, Гоцман тоже посерьезнел. Присел рядом на скамью, устало сложив на коленях руки. Помолчали.
- Сегодня подрезали Иону и двух его корешей… - негромко произнес сосед.
- Знаю.
- Спусти по-тихому… - попросил дядя Ешта, глядя в сторону. - Твой капитан со шрамом их переиграл. Не надо, шобы об этом много говорили… Иона по твоей наводке суетился. Люди могут не понять.
- Добро. А шо за капитана?
- Кличка Чекан, - буднично произнес дядя Ешта. - В Одессе светился еще до войны. Потом при румынах мелькал. Ни с кем близко не сходился. Подламывал сберкассы. Вроде работает на какого-то Академика… Кто такой - не знаю.
- Через кого всплыл той Академик? - напрягся Давид.
- Был такой мутный фраерок - Эва Радзакис… Крутил баранку инкассаторской машины. Потом исчез. До этого светился на восьмой Фонтана. Как-то под большой стакан болтанул, что в деле с Чеканом. Но тот не главный, крутит всем Академик.
- А кому это Эва сболтнул?
Но дядя Ешта, будто не услышав вопроса, задумчиво смотрел вверх, туда, где в вечернем небе чертили голуби. Где-то далеко свистели пацаны, прозвенел трамвай. С улицы доносились негодующие вопли тети Песи. Эммик отвечал издали, похоже, он был уже за квартал от нее.
- Давид Маркович, еще есть к тебе просьба… Хлопцы кровь свою пролили. Старались… Фиму не из наших кто-то тронул. Отмени ты свое слово. Не зли людей.
Гоцман взглянул на дядю Ешту сбоку - тот говорил вроде тихо, просительно, но лицо его закаменело.
- Ты мне угрожаешь, дядя Ешта?
Тот удивленно развел руками. А глаза были ледяными, как Черное море в январе.
Гоцман выдержал взгляд. Дядя Ешта вздохнул:
- Давид… Когда фашистам надо было задницу надрать, воры заодно с Советской властью были. И тебя уважили в горе. Все по-человечески. А дальше ж будет уже не по-людски… Зачем?
Гоцман помолчал немного, потом кивнул:
- Ладно. Последний вопрос. У кого Эва крутился на восьмом Фонтане?
Дядя Ешта снова вздохнул, медленно поднялся:
- Пора по домам…
И, уже тяжело ступив на порог своего небольшого домика, вдруг обернулся и бросил через плечо:
- Кажется, у Седого Грека. Точно не скажу…
Со стороны это, наверное, походило на пьяный танец на свадьбе - когда все уже подзабыли, зачем собрались, и цель существования заключается в том, чтобы потоптаться в центре комнаты, почти касаясь носами и иногда хватаясь друг за друга для равновесия. Примерно так двигались сейчас по кабинету УГРО Гоцман, Довжик и Якименко. Разве что это была не свадьба и пьян никто из них не был. Но возбуждение явственно читалось на их лицах. Это был тот самый момент в оперативном расследовании, когда все чувствуют: вот, пошло, пошло!..
- Седой Грек, Седой Грек… - бубнил под нос Довжик. - Что-то знакомое…
- Ну-ну-ну! - поощрял его Гоцман. - Напрягай!.. Лицо Якименко внезапно просветлело. Гоцман и Довжик с надеждой уставились на него.
- Артель биндюжников!.. - внезапно выдал Леха. Усы его вдохновенно подпрыгнули, и он стукнул кулаком о кулак. - Вспомнил!.. В августе прошлого года был заход по контрабанде. У них там паренек во время шторма потонул… Мы разбирались. У него пять баркасов, своя мастерская на берегу. Недалеко от судоремонтного завода, ну, где кладбище кораблей… В батраках - два пленных румына из автороты.
- А Константин Григорьич говорил о судоверфи…
- Там же ремонтируют грузовики, - кивнул Якименко. - Там у них тогда "Джи-эм-си" был, кажется, "Интернэшнл" и еще "студер".
- Море рядом. Контрабанда… Какую статью им навинтили, 59-9?
- Не, 83-ю, - помотал головой Якименко. - Поскольку повторная, выслали за пятьдесят километров от границы… Но разве ж то для них мера?.. Я давно говорю, пора уже кодекс пересматривать…
Гоцман, не дослушав, от души хлопнул Леху по плечу. Тот польщенно покраснел, махнул рукой, дескать, чего уж там…
Совещание прервал бурей влетевший в комнату Омельянчук. Седые усы начальника УГРО воинственно шевелились.
- У вас шо здесь?.. Пурим - позже! Жуков в город вышел! Все на охранение! Давид Маркович, ты лично трешься возле маршала… Остальные - вдоль оцепления. Задача ясна?
- Пусть армейцы взмокнут! - рявкнул Гоцман. - У нас дело!
- Давид, не расходуй мне последний нерв! - тоже повысил голос Омельянчук. - Маршал ходит средь людей! Не дай бог, кто кинет руку!.. Ну, пошли!
В центре обнесенного чугунной решеткой сквера, у клумбы застыл, словно изваяние, статный игреневый жеребец. На секунду Гоцману даже показалось, что это не конь, а мастерски сработанный муляж, специально привезенный для фотосъемки. Но вот жеребец коротко повел головой, переступил с ноги на ногу, и Гоцман понял - конь чувствует тяжелую руку седока и потому стоит смирно…
Жуков был в белом летнем кителе с тремя Золотыми Звездами Героя Советского Союза и синих брюках, заправленных в надраенные до блеска сапоги. Его властное, крупное лицо было строгим и решительным. Собравшиеся фотокоры взапуски щелкали затворами камер, запечатлевая исторический момент. Рядом с камерой, удерживая на лицах выражение радости, близкой к восторгу, толпилось руководство города и области.
- Ну и где здесь люди? - недовольно обернулся Гоцман к Омельянчуку.
Вместо ответа тот чувствительно подпихнул его к клумбе. Обернулся к Довжику и Якименко и кивнул охраннику, сержанту специальной службы:
- Эти со мной!
- Проходим!.. - Охранник приоткрыл тяжелую чугунную калитку в ограде сквера.
В этот момент Якименко поймал спокойный взгляд Гоцмана и, помявшись, протянул:
- Та не… Мы здеся обождем…
Жуков между тем спрыгнул с коня, передал повод адъютанту, взглянул на часы. И раздраженно покосился на очередного фотокора, юлившего рядом:
- Товарищ Маршал Советского Союза, еще один снимок… Пожалуйста… Для "Черноморской коммуны". Маршал Победы с ребенком на руках. А рядом - руководство области…
Руководство во главе с первым секретарем обкома Кириченко и председателем облисполкома Горловым, не дожидаясь реакции Жукова, поспешно сгруппировалось за его спиной. Появился и ребенок. Это был чисто вымытый по случаю и буквально хрустящий накрахмаленной рубашкой очкастый пионер, подобострастно смотревший на маршала. Гоцман встал рядом с фотокором. Машинально хлопнул себя по карману, но тут же подумал, что курить в такой ситуации вряд ли позволительно.
- Чуть левее!.. Чуть правее!.. - бодро командовал фотокор "Черноморской коммуны". - Алексей Илларионович, я вас так ласково попрошу - вашу знаменитую улыбочку!..
Первый секретарь обкома заулыбался еще шире.
В этот момент через чугунное ограждение перемахнула чумазая маленькая фигурка. Охранник в последний момент успел ухватить пацана за рубашку. А тот огласил окрестности диким криком:
- Дядя Жора! Дя-я-ядя Жо-о-ора-а-а!
- Это что тут за племянник?.. - Суровое лицо Жукова разгладила неожиданная улыбка.
- Я - Мишка Карась! - завывал пацан. - Я тоже сфоткаться хочу!.. Для "Черноморской коммуны"!
- Тащи его сюда! - рассмеялся маршал. Охранник, пыхтя, приволок Мишку к Жукову. Карась как ни в чем не бывало бойко протянул командующему ладонь:
- Здрасте, дядя Жора!
- Здорово, Мишка Карась! - Жуков с улыбкой пожал его грязную лапу и обернулся к областному руководству: - Вот каких шустрых мы освободили!..
Лица руководства расплылись от удовольствия. Все улыбались так сладко и кивали так усиленно, что при желании группу можно было принять за дружественную китайскую делегацию.
- А ну, давай с двумя!.. - Маршал неожиданно нагнулся и подхватил на руки полуобморочного пионера и Карася.
- Он грязный, товарищ Маршал Советского Союза, - осторожно кивнул на Мишку фотокор.
- А мы всяких освобождали! Отмоем! Снимай!..