- С новосельем, - согласно улыбнулся Кречетов, открывая портфель. - Но есть и еще один повод.
При виде трех пузатых бутылок с этикетками винно-коньячного треста "Арарат" Гоцман уважительно присвистнул. А майор продолжал выкладывать на стол несметные богатства: четыре банки американской тушенки, две толстые плитки шоколада "Серебряный ярлык", черную с золотом пачку дорогущих папирос "Герцеговина Флор".
- Откуда богатство?.. - Давид повертел в руках бутылку коньяка.
- Из лесу, вестимо… Почаще заходите в коммерческий на Канатной, угол Новорыбной, желательно в день получки - засмеялся Кречетов. - У тебя же неделю назад был день рождения, ты что забыл?.. Так что это - подарок!
Видя, как омрачилось лицо Гоцмана, он понял, что сказал что-то не то.
- Я, Виталий, день рождения четыре года не праздновал, - после паузы глухо произнес Давид. - А в этом году отметил… Словом, спасибо. Убери.
Он тяжело поднялся и зашагал к выходу из кабинета. В дверях его нагнал примирительный оклик майора:
- Давид! А за новоселье?..
Через час оба со стаканами в руках стояли на балконе, подставив хмельные головы вечернему ветерку. Внизу, во дворе, Васька Соболь с помощью другого водителя осторожно кантовал большую бочку с бензином - топливо для транспорта управлению отпускали по спецнаряду, оптом.
-…Меня Мальцов хотел в Москву рекомендовать, - говорил Кречетов, - в Высшую военную коллегию. Какая-то там у них вакансия, что ли… Но, знаешь, я рад, что никуда не уехал. Москва Москвой, там у меня никого, даже старых преподавателей не осталось, которые меня учили - кто умер, кто погиб… А здесь… здесь с тобой познакомился. Знаешь, как здорово, когда появляется человек, с которым… легко?.. Я вот в Одессе уже год, с июня сорок пятого… А легко вот как-то… ни с кем не было.
Давид искоса взглянул на Виталия. Снова опустил глаза во двор. Васька Соболь, насвистывая под нос "Синюю рапсодию" Лещенко, прошел к гаражу. Через минуту там взревел мотор ГАЗ-67, и пыльный ХБВ выкатился во двор. Заглушив двигатель, Васька откинул капот джипа и, казалось, забрался туда с ногами.
- Интересно, вот как это мы с тобой ни разу до сих пор не пересеклись? - с нетрезвой настойчивостью поинтересовался Кречетов.
Гоцман хмыкнул:
- Очень просто. Ведомства-то разные… Ты по армии шуруешь, я - здесь…
- Выходит, спасибо этим… гадам, которые обмундирование со склада стащили? - ответил такой же ухмылкой Виталий. - Чекану или как его там… Академику… Если б не они, не было бы у нас с тобой повода познакомиться. Да и Наимову спасибо, что отказался от дела…
- Ну, где-то так…
Кречетов поболтал в стакане остатками коньяка, взглянул на Гоцмана:
- Ты, Давид, не думай, что я так… с пьяных глаз все это говорю. Во-первых, я не пьяный, а выпивший, а это две большие разницы, как говорят у вас. - Он улыбнулся. - А во-вторых, всегда приятно, когда находишь близкого тебе человека. Будь здоров.
- Обязательно буду, Виталий, - кивнул Давид, чокаясь с приятелем. - И ты тоже это… не болей.
Знаменитый ресторан "Лондон", Ленина, угол Воровского (то есть, по-старому, Ришельевская, угол Малой Арнаутской), одесситы испокон веку ласково называли "Лондончик". Зал некогда пользовавшегося недоброй репутацией заведения тонул в густом табачном дыму, но Кречетову и Тоне удалось найти место, где было относительно свежо - рядом с входом на кухню. Правда, взамен им предстояло вдыхать доносившиеся из-за потрепанной красной портьеры ароматы ресторанной кухни…
- ….фаршированные баклажаны, антрекот "Офицерский" и мясное ассорти, - закончил заказ майор и галантно передал папку с меню Тоне: - А барышня закажет сама.
Тоня, нахмурившись, листала меню так долго, что официантка заерзала на месте, выразительно поглядывая на Кречетова. Но тот с покорной шутливостью развел руками - дескать, дама имеет право на милые капризы.
- А мне принесите солянку, - наконец выдала Тоня, отодвигая от себя папку с меню. - И салат "Столичный".
- Пить что будем? - с приторной любезностью осведомилась официантка, чиркая в блокнотике загадочные знаки. - Столичную водочку под столичный салат? Графинчик маленький или сразу большой?..
- Даме шампанского подадите, - остудил официантку Кречетов.
- А ты?.. - удивилась Тоня.
- А в моей грешной жизни уже был сегодня коньяк, причем немало, - улыбнулся майор. - Так что воздержусь, пожалуй…
Тоня капризно надула губки. Кречетов взял ее руку в свои ладони.
- И все-таки мне интересно, - ни с того ни с сего произнесла Тонечка, - вот ты, Виталик, так деньгами соришь, будто у тебя праздник какой-то!.. Ты что, генерал?.. С чего бы это? Коньяк с кем-то пьешь… Конечно же, с женщинами…
Виталий рассмеялся.
- Коньяк, к твоему сведению, я пил с Гоцманом. У меня было новоселье на службе. Плюс получка сегодня… А что касается генералов, то ты права, до литераторов мне пока далеко…
- До кого? - не поняла Тонечка.
- Литераторов… Это те, кто получают литеру А, спецпаек, - пояснил майор. - А я всего-навсего литер-бетер…
- …ну да, а я на твоем фоне вообще кое-какер, - подхватила Тонечка.
- Главное, что не удэпэккер, - договорил Кречетов.и, по глазам девушки поняв, что такого сокращения она еще не слыхала, растолковал: - УДП - умрешь днем позже… Лишенцы, которые вообще без карточек сидят.
Шутка была невеселой, но оба прыснули со смеху.
- Когда уже эти карточки отменят? - после паузы вздохнула Тоня.
- Ну как когда?.. Хлебные - осенью, остальные - в следующем году… А по поводу денег… - Лицо майора стало серьезным. - Да, я получаю не так уж много, но поверь, мне очень приятно, когда… приятно тебе. И по поводу праздника ты права. У меня действительно праздник… Я же встретил тебя. И еще нашел настоящего друга.
- Мы рады, шо вы рады, - с одесским акцентом передразнила Тонечка.
Кречетов с улыбкой поцеловал ее пальчики.
К столику подоспела официантка с бутылкой шампанского на подносе, налила пенящийся напиток в высокие фужеры. Тоня отпила половину, Виталий чуть пригубил. Все-таки две бутылки коньяка, которые они одолели с Гоцманом, - не шутка, пусть даже и под хорошую закуску…
- Можно задать тебе серьезный вопрос?.. - Тоня поставила на стол фужер, наблюдая за рвущимися на поверхность пузырьками. - Почему ты выбрал именно эту специальность? Стал именно военным юристом, а не кем-то еще?
Кречетов помедлил с ответом.
- Видишь ли, я с детства очень остро… чувствовал всякую несправедливость. И мне ужасно хотелось сделать хоть самую малость для того, чтобы в мире стало меньше зла и страданий… А кому распутывать паутину зла, как не юристам?.. И знаешь, я ни минуты не жалею о своем выборе… А еще я обожал в детстве Шерлока Холмса, - неожиданно засмеялся майор. - И надеялся тоже когда-нибудь вывести на чистую воду опасного, таинственного преступника…
- И как? - Глядя на Виталия, Тоня тоже рассмеялась. - Удалось?
Кречетов снова посерьезнел:
- Надеюсь, удастся. Скоро…
Поздней ночью Нора открыла на осторожный стук. Смущенный Гоцман стоял на пороге, сжимая под мышкой сверток.
- Здравствуйте, Нора…
- Здравствуйте… - Его приход не был для нее неожиданным, и он был этим удивлен. - Проходите. Только тихо, сосед спит…
- А шо, соседи появились?.. - Из-за двери в одну из комнат раздался мечтательный всхрап, и Гоцман понял, что - да, появились…
- Один, - пояснила Нора. - Он на заработки в Измаил ездил.
Давид неловко нагнулся снять сапоги. Но, спохватившись, прежде протянул сверток:
- А у меня бутылка коньяка вот… У нас новый сотрудник. Вот, всучил мне бутылку коньяка. Так, думаю, надо ж ее как-то где-то выпить…
Он смешно прыгал на одной ноге, стягивая сапог. Лицо его раскраснелось. Нора смотрела на него и тихо улыбалась.
- Прекрасно! - произнесла она с какой-то сложной интонацией. - Будем пить коньяк…
- Да? - обрадовался Гоцман. - Так мы его разом!..
Осторожно ступая, чтобы не разбудить соседей, они проследовали на кухню.
Гоцман разоблачил коньяк, выложил на стол банку тушенки и плитку шоколада, сунул скомканную газету в карман. Нора извлекла из буфета две маленькие рюмочки на тонких ножках.
- Это шо такое? - Гоцман осторожно повертел в пальцах чудную рюмку.
- Коньячные рюмки…
- Во как! А я из стаканов пью…
- Хотите, давайте из стаканов, - тут же согласилась Нора, взяла рюмки, чтобы убрать их в буфет.
Гоцман удержал ее, но тут же отдернул руку.
- Нет, нет… Так хорошо! Только я не знаю - как…
- Для начала надо налить, - улыбнулась женщина.
Красный как рак Гоцман откупорил бутылку, наполнил рюмки, больше всего боясь пролить дорогой напиток. Вдохнул божественный аромат и неуклюже ухватил свою рюмку.
- Нет, не так… - Холодные пальцы Норы коснулись его руки, поправили. - Вот, между двумя пальцами… Рука должна согревать коньяк.
- А так он шо, замерзнет?
- Вы попробуйте и поймете… Во-от. А теперь чуть-чуть качните его и понюхайте.
Гоцман хотел сказать, что только что нюхал, но промолчал и еще раз втянул носом аромат Армении. И сказал совсем другое, изменившимся голосом:
- Нора… Вы одно скажите… мне важно. Вам Фима… Он вам был только друг? Или… не только?…
Глаза Норы наполнились печалью.
- Только… И вы, Давид, мне тоже будете - только друг…
- Шо, не нравлюсь? - тяжело выдавил школьную фразу Гоцман.
- Нравитесь, - вздохнула Нора. - Но это ничего не меняет. Вы, Давид…
- Ша, Нора, - жестко перебил ее Гоцман. - Я и без второго слова все понимаю.
Он одним махом опрокинул в себя рюмку и крепко поставил ее на стол, едва не сломав тонкую ножку. Протопал в коридор и, подхватив сапоги, босиком вышел из квартиры на лестницу.
"Та не, даже смешно, Додя", - бормотал он, бредя по городу. Ну куда ты?.. У тебя ж на сердце пустыня, у тебя ж в голове один Уголовный кодекс. И лет тебе уже сорок… один. И все твое богатство лежит в коробке из-под печенья. И не забыл ты еще того апрельского дня сорок четвертого, когда сказали тебе, что случилось на старой Люстдорфовской дороге… И вообще тебе уже нужно спать, а не шататься по прекрасной Одессе после бутылки коньяка, выпитой в компании приятеля, и рюмки, выпитой в обществе женщины, так твердо расставившей все по своим местам.
- Я ж не могу ей понравиться, - подумал Давид, а вышло, что сказал вслух.
Ноги занесли его на угол Карантинной и Греческой - советские названия этих улиц он при всем желании сейчас вспомнить не смог бы.
- Вы? - неожиданно окликнули его из темноты. - Та вы шо, Давид Маркович? Шобы вы и не понравились даме?.. Бросьте.
Гоцман, покачнувшись, вгляделся во тьму. Это был таксист, куривший сидя на подножке своего "Штевера".
- Я вам откровенно скажу, - как ни в чем не бывало продолжил он, - мне моя вас всегда у пример ставит. Вот, говорит, я помню Даву босяком, каких не было, а стал же ж государственный человек…
- Слушай, государственный человек, - перебил его Гоцман, - домой отвезешь?
- Так завсегда пожалуйста, - обрадовался таксист, суетливо вскакивая с подножки, - со всем нашим удовольствием.
Гоцман плюхнулся на сиденье.
- Не шуруют тебя по ночам?
- Та не, - поморщился водитель, включая зажигание. - Последний раз в мае сел какой-то жучок, хотел на понт взять… Ну так сам потом и бежал быстрее лани. Я ему еще фарами посветил, шобы светлее видно… - Он принюхался и одобрительно хмыкнул: - Коньячок употребляли?
- А слышно?
- Еще как, - хохотнул таксист. - А я вот даже не помню, когда последний раз коньяк пил. Наверно, в тридцать девятом, в Ялте…
В серебрящейся лунной дорожке неподвижно стояло ржавое суденышко - заслуженный сорокалетний баркас, во время войны переименованный в тральщик, а теперь снова доблестно воюющий со скумбрией и ставридой. Море у берега было таким тихим, что кораблик почти не качало.
Невидимый в темноте человек перегнулся через борт, вглядываясь вниз. В следующий миг в ночь полетели фал и трап. Плеснули волны. Это к борту кораблика подошел весельный ялик. По трапу на борт поднялась женщина, потом мужчина.
А уже через минуту Толя Живчик, задыхаясь от быстрого бега, ворвался в халупу, где полуночничал над гроссбухом Штехель.
- Чекан уходит!
- Что ты орешь? - недовольно вскинул редкие бровки Штехель, отрываясь от писанины и аккуратно откладывая ручку. - Как уходит, куда?
- В Турцию, с контрабандистами. Сам видел…
Штехель перевел взгляд на грязные ботинки Живчика.
- Что вперся на чистый пол? Снимай!.. А что ж ты только "видел", а? Что ж не остановил?!
- Та мне нужна дырка в голове? - фыркнул Живчик, делая движение, которое можно было расценить как попытку разуться.
- Ну, вот Академик тебе головенку-то и отвернет.
- Тебе тоже…
- Что? - прищурился Штехель. - Язык прикуси, растявкался тут!
- Штехель, ты на меня не ори, я вор свободный…
Секунду Штехель молчал, отвернувшись от Живчика. Наконец снова вскинул на него глаза - на этот раз уже льстивые.
- Ну и что делать будем, Толечка?
- Твоя печаль, - независимо пожал плечами Живчик. - Ветер южный. До утра они не выйдут.
- Ага, ага… - Штехель подвигал бровками, явно принимая решение, и наконец скомандовал: - Вот что - собирай своих ребят. Через два часа скажу, что делать. Шевели ножонками!..
Живчик, не попрощавшись, бросился из комнаты. Штехель, кряхтя, прошелся половой тряпкой по следам его запыленных сапог, швырнул тряпку в ведро, бережно вымыл руки, поливая себе из кружки. И застыл перед телефонным аппаратом, взвешивая в руке гудящую трубку, словно дорогую вещь.
Наконец он решился - быстро, будто боясь обжечься, набрал номер и наигранно-весело произнес:
- Ивана Марковича можно?.. Ошибся?.. Ой, звиняйте! Без очков не вижу!
Трубка легла на рычаг. С минуту Шехтель тяжело дышал и утирал пот, успокаивая тяжело колотившееся сердце.
Ночь была на исходе. Море из черного становилось тускло-дымчатым, луна убралась за тонкую пелену облаков. Вокруг тускнеющих звезд появились темные круги. Слегка покачивало. Баркас, по-прежнему заякоренный недалеко от берега, словно танцевал на привязи. Тяжело приседали на волне и две шлюпки, подошедшие к его борту.
- Эй! Сухофрукты! - Вахтенный матрос, перегнувшись через леера, всматривался в человека, который медленно, осторожно крепил на борт баркаса что-то темное и тяжелое. - Шо там вошкаемся? Геть!
- Капитана зови, - отозвалась шлюпка.
- Я те щас! - присвистнул матрос.
- Дырку в тыкве хочешь?.. Сказали тебе - капитана!
Разглядев в руке говорившего ствол, матрос попятился к рубке. Словно повторяя его движения, первая шлюпка откачнулась от баркаса, с ее борта провис длинный тонкий провод.
Из рубки в сопровождении вахтенного показался капитан. Свесился за борт, пытаясь разглядеть непонятный предмет, прикрепленный чужаками, потом окликнул:
- Эй, на ялике!
В редеющей темноте вспыхнул фонарь, освещая лицо капитана. Он невольно сощурился.
- Чекана позови, капитан.
- Какого Чекана?.. Вы кто такие?
- Смотри сюда, - спокойно ответили с шлюпки, и луч фонаря выхватил из тьмы готовую к взрыву магнитную мину, висящую на борту судна.
- Хлопцы, не знаю я никакого Чекана. - Голос капитана стал неуверенным.
- Даю полминуты. Потом взрываю, - холодно пообещали с ялика.
- Да клянусь вам! Не знаю никакого Чекана!
- Отходим, - приказал своим Толя Живчик. - А то булькнем вместе с этой халабудой… Время уже бежит, - бросил он в сторону капитана.
В отчаянии махнув рукой, капитан скрылся в рубке. Живчик, усмехнувшись, велел табанить. Через пару секунд у лееров возник знакомый силуэт.
- Кто меня спрашивал? - Голос, как всегда, звучал спокойно и властно.
- Чекан! - негромко произнес Живчик. - Один знакомый человек велел передать: или ты с ним встречаешься, или мы взрываем посудину… Ты извини, мне приказали.
Живчик направил на Чекана луч фонаря. Тот, помедлив, сделал знак - подходите.
Стараясь дышать, как учили в разведшколе, Чекан осторожно двигался по катакомбам, освещая путь мощным фонарем. Когда-то здесь добывали ракушечник, из которого построена половина Одессы, а теперь мертвые штольни забыли, как звучат людские шаги, а тем более голоса. Впрочем, не такие уж они были и мертвые, эти штольни. В обитающего здесь катакомбника с рогатой головой и длинными когтями Чекан, конечно, не верил, но шел настороже, держа оружие наготове. После удушающей жары, стоявшей на поверхности, вечные плюс четырнадцать, которые царили здесь, казались погребальным холодом. Раненая рука от холода противно ныла.
Он дошел до тупика, оглянулся. И обостренным слухом скорее почувствовал, чем услышал, глухое покашливание.
Сжав зубы от ненависти, Чекан вскинул пистолет. В подземелье "парабеллум" громыхнул, как добрая пушка. Взвизгнула пуля, срикошетив о камень в глубине лабиринта, многоголосое эхо заплясало по пустынным коридорам, гуляя от стены к стене. Штольню заволокло горьким пороховым дымом.
Чекан поднял фонарь, осматривая дыру дымохода в углу - нити дыма уходили туда. И тотчас услышал кашляющий смех и до неузнаваемости искаженный акустикой голос Академика:
- Знал, что ты захочешь меня убить… Даже обидно… Столько времени знакомы… В Турцию собрался? Рано. Еще месяц-полтора придется поработать. Потом я сам тебе помогу уехать.
Пока Академик говорил, Чекан бесшумно установил фонарь в расщелину в стене, направив луч на дымоход, и так же осторожно двинулся назад, к выходу из штольни.
- Да не ищи, не ищи ты меня здесь… - Слышно было, как Академик поморщился. - Здесь разные выходы… Упустишь главное… Иду я у тебя пока забираю. Как закончим операцию - верну. Ну а если что не так - сам понимаешь.
Чекан снова скрипнул зубами. Не таясь, вернулся, сунул ствол "парабеллума" в дыру дымохода и нажал на спуск.
- Ну, успокоился? - издевательски осведомился Академик, когда утихло эхо. - Тогда слушай задачу…