Сегодня девять дней, как Фимы не стало.
Кладбище казалось пустынным. Только через два ряда от Давида горестно сгорбился над могилой дюжий рыжеусый мужик в мокрой от жары майке, наверное, из бывших грузчиков…
Медленно, читая надписи на чужих надгробиях, Гоцман вышел на центральную аллею, прошел несколько десятков шагов и снова свернул. Каждый раз его охватывало странное, необъяснимое чувство, когда он видел на камне свою фамилию…
"ГОЦМАН Марк Эммануилович, - было аккуратно выбито на сером камне. - Родился 2 февраля 1876 года, умер 7 июля 1938 года. Спи спокойно, наш дорогой! Память любящих вдовы, сына, невестки, внучки". И рядом: "ГОЦМАН Гута Израилевна, урожденная ЛИБЕРЗОН. Родилась 12 августа 1880 года, умерла 9 января 1939 года".
Он немного постоял перед могилой родителей. И шагнул вправо, туда, где была другая могила.
"ГОЦМАН Мирра Ароновна, урожденная ЗАК. Родилась 7 сентября 1910 года… ГОЦМАН Анна Давидовна. Родилась 4 декабря 1934 года…" Четверть века отделяла даты рождения друг от друга, а вот дата смерти у матери и дочери была общей - 23 октября 1941-го.
Наверное, их погнали по Пушкинской к вокзалу, потом по Водопроводной, мимо кладбищ, к одесской тюрьме и старым, закрытым артиллерийским складам. И там… Там они просто ушли в землю, стали горячим, тяжелым пеплом, который подхватил и разметал ночной осенний ветер. Скольких людей сожгли там, на старой Люстдорфовской дороге, не знал точно никто в Одессе. Здесь, под этими серыми камнями, никто не лежал, хоронить было нечего. Это была символическая могила.
В последнее время Гоцман редко приходил сюда, потому что, когда видел эти немые серые камни, на которых четырежды повторялась его фамилия, ему хотелось кричать. А вот что именно и к кому должен быть обращен этот крик, он не знал.В место, указанное шулером Саней, ехали молча. "Опель" все еще стоял на приколе, поэтому пришлось взять ХБВ. В сгущавшихся сумерках миновали печально знаменитую Чумку - гору, где некогда хоронили жертв чумных эпидемий, а лет пятнадцать назад обитал со своей бандой людоед Гриша Греков, он же Чалдон, которым одесские мамы до сих пор пугали непослушных детей. Проехали Сахалинчик, миновали кладбище и тюрьму. И остановились наконец на пыльном пустыре за 1-й станцией Люстдорфовской дороги. Машину загнали в укрытие и сели наблюдать.
Бандиты во главе с Пиской прибыли на место около полуночи. Подходили по одному, из разных мест, с небольшими паузами. Прошло полчаса. Шестерки тщетно вглядывались в темноту, пританцовывая от нетерпения. Кто-то взглянул на наручные часы, недоуменно пожал плечами.
Из засады Гоцману хорошо было видно, как Писка подозвал подручных к себе, о чем-то спросил, потом коротко ударил одного в лицо. На пустырь; пыля, въехала полуторка с военной эрзац-кабиной, которую водители дружно звали "прощай, здоровье".
- Чекан, - еле слышно прошипел Якименко на ухо Гоцману, сильно сдавив ему руку.
- Не, - шепнул Давид. - Уезжают.
- И шо, мы их так просто отпустим?..
- Пусть катятся…
- Так столько же ждали!
- А шо ты им предъявишь? - скрипнул зубами Гоцман.
Наблюдая за тем, как бандиты прыгают в кузов грузовика и уезжают, он сильно потер себе грудь. Опять там вроде бы ныло что-то. А может, показалось?.. Только этого сейчас не хватало, только этого…
- А Чекан и не приехал… - задумчиво сказал он. - И мне это таки начинает сильно не нравиться.
Нет, сердце положительно продолжало нехорошо колотиться. Эх, лекарства бы какого, чтобы сразу помогло!.. Сам виноват, гимнастику эту японскую, что Арсенин подсказал, мало делал, по утрам только. А японцы народ умный, поголовно все самураи. Поди, знают как лучше. Гоцман набрал в легкие воздуху и, выпучив глаза, застыл под удивленным взглядом сгорбившегося на стуле Сеньки Шалого. Шумно выдохнул. Вроде полегчало. Машинально глянул на стенные часы,- два часа ночи.
- Следствие закончено?
- Закончено, - вздохнул Сенька.
- Шо светит?
- Вы десятку обещали…
- Обещают жениться, - хмыкнул Гоцман. - А мы - договаривались.
- Ну да, договаривались, - поправился Шалый, - я извиняюсь…
- А теперь договор меняется. Сенька оторопело уставился на Давида.
- Теперь мы тебя выпускаем, - буднично продолжал Гоцман. - Ты ж машину водишь?
- Ну… - растерянно промычал Сенька.
- В одном теплом месте нужен водила. Майор Довжик тебе покажет… Устроишься тудой. Есть шанс, шо там объявится некий человек… - Гоцман нашарил на столе фотографию и показал Сеньке. - Зовут - Чекан. Как только узнаешь, как его можно найти, звонишь мне или Довжику. Ну как?
Сенька секунду молчал, не веря своему счастью, потом расплылся в улыбке:
- А шо? Согласен…
- Не понял ты меня, Сеня, - вздохнул Гоцман, пряча фотографию. - Ты думал, ты умней за одесского раввина?.. Я тебе выпущу, а ты - ходу?.. Ты сейчас мне напишешь расписку за согласие, и, если шо, расписка эта упадет в руки воров, я обещаю. И дальше бегай, сколько хочешь. Теперь скнокал?
Гоцман встал с подоконника, на котором сидел боком, перебрался за стол. Вынул пачку папирос и тут же раздраженно сунул обратно.
- Давид Маркович, имейте совесть! - со слезами в голосе причитывал Шалый. - Меня же на ремни порежут!
- И я за шо? - не стал спорить Гоцман. - А потому пиши расписку: "Я, Сенька Шалый, согласен сотрудничать…" -. и вперед. Найдем Чекана - отдам тебе расписку и отпущу. Вот это - мое слово.
- Давид Маркович! - умоляюще замахал руками Сенька. - Лучше на зону! Червонец отгорбачусь! Кайло как женщину буду нянькать!
- Вышак, Сеня, вышак, - спокойно перебил его Гоцман, - и никакого червонца. Ну шо, звать конвойного?..
Сенька растерянно застыл на стуле, вращая по сторонам глазами. Гоцман дружелюбно хлопнул его по плечу, отчего Сенька вздрогнул.
- Я пойду, а ты послухай майора Довжика во все уши… И считай, Сеня, шо я тебя очень попросил.
…Кстати оказались мысли Гоцмана о том, что давно не надевал он свой летний белый китель, синие брюки с кантом навыпуск и фуражечку с бирюзовым околышем. Хочешь не хочешь, а пришлось извлечь все это из платяного шкафа, стоявшего в кабинете, критически осмотреть, избавить от нафталинного запаха. Достать с верхней полки жестяную коробку из-под довоенного монпансье, где шуршала пригоршня сахарного песку, припасенная специально для ответственной вещи - чистки сапог. Попросив дежурного милиционера согреть воды в чайнике, Давид побрился, удовлетворенно обозрел себя в осколке зеркала, поправил на кителе знак "Заслуженный работник НКВД". И дежурный, козырнув Гоцману на выходе из управления, удивленно подумал - куда это Давид Маркович при полном параде посередь ночи, на свиданку, шо ли?..
…В большом кабинете командующего Одесским военным округом было душно. За длинным столом сидело не меньше двух десятков старших офицеров, среди которых Гоцман разглядел знакомых ему Мальцова, Нурушева и Чебаненко из военной прокуратуры, одесского городского прокурора в чине старшего советника юстиции, нескольких офицеров из Управления военной контрразведки округа. Горкомовские выделялись штатскими костюмами. Начальство областного уровня - прокурор области с погонами государственного советника юстиции третьего ранга и начальники областных управлений МВД и МГБ - сидело несколько поодаль, усиленно делая вид, что оно само по себе. А адъютант Жукова, подполковник Семочкин, так и вовсе занимал отдельный столик, сохраняя на лице полнейшую невозмутимость.
Командующий мерил кабинет энергичными шагами, а Омельянчук, также по случаю принарядившийся в парадную форму, преданно поворачивался вслед за ним, держа руки по швам.
- За последнюю неделю - тридцать восемь нападений только на солдат и офицеров! Тридцать восемь! Это как понимать?! Почему наши офицеры позволяют себя грабить? Это боевые офицеры, покорившие полмира, или бабы с Привоза?!
Взгляд Жукова замер на военном прокуроре Мальцове. Полковник встал, его полное круглое лицо, украшенное бравыми усиками, побагровело.
- По положению все офицеры по убытию домой сдают табельное оружие. А бандиты вооружены, и зачастую…
- Отменить! - перебил Жуков. - Приказом по округу! Всем офицерам, живущим вне расположения гарнизона, табельное оружие не сдавать!.. Семочкин, запиши, - обернулся он к адъютанту.
- Виноват, товарищ Маршал Советского Союза, - встрял Омельянчук. - Но были случаи, когда подвыпившие офицеры…
- Если офицер выпьет и начнет трясти оружием, он у меня для начала сядет голым задом на бетон! А потом вылетит из армии без пенсии к чертовой матери! - рявкнул Жуков. - А ваша задача, чтоб он выпил - в меру выпил - и спокойно шел до дома, да еще с женщиной под ручку…
Присутствующие сдержанно посмеялись.
- Какие будут предложения? - оборвал веселье маршал.
С места поднялся первый секретарь горкома Кумо-ватов:
- Я уже несколько раз предлагал товарищу Омельянчуку арестовать всех авторитетных воров города. Обезглавить преступность и взять их, так сказать, в заложники… Сделать это просто, потому что все уголовные авторитеты хорошо известны руководству УГРО. Но товарищ Омельянчук отказывается.
- Взять разом - это хорошо, - кивнул Жуков и повернулся к Омельянчуку: - Почему не сделано?
- Так как?.. - растерянно выпалил тот.
- Как взять разом? Придумай! На что тебе голова?.. Главное - внезапность!..
- Нет, а за шо ж я их буду сажать? - У Омельянчука от растерянности пропал даже трепет перед Жуковым.
- "За шо"? - передразнил Маршал Победы. - За яйца!..
По кабинету снова прокатился верноподданнический смешок. Гоцман, глядя на бледного как полотно Омельянчука, вновь ощутил то самое, жуткое возле сердца… Не вовремя… Он глубоко вдохнул, задержал дыхание.
-А это кто еще глаза пучит? - как во сне услышал он пренебрежительный голос Жукова. - Что - жарко? Ты кто?
Гоцмана словно подбросило с места невидимой пружимой.
- Начальник отдела УГРО по борьбе с бандитизмом подполковник милиции Гоцман.
Что-то мелькнуло в глазах Жукова. Он узнал человека, который вернул ему украденные с руки часы.
- А-а… - неопределенно протянул командующий. - А что ты думаешь, подполковник, о предложении первого секретаря горкома?
Гоцман вздохнул, опустил глаза на красную скатерть, которой был покрыт стол для совещаний. Руки городского прокурора выбивали на столешнице нервный танец. Гоцман решительно ответил:
- Согласен с товарищем Омельянчуком… Будет за шо - посадим. Как положено по закону.
- Разрешите, товарищ Маршал Советского Союза? - донесся с дальнего конца стола голос майора МГБ Максименко. - Хочу доложить, что вчера товарищ подполковник обещал расстрелять бандита без суда и следствия. А теперь вот… защищает социалистическую законность.
- Это что за история? - нахмурился Жуков.
- Виноват, - не спрятал глаз Гоцман. - Надо было надавить… Как-то само сорвалось.
- Надавил?
- Так точно.
- Результат был?
- Так точно.
- Во-от! - удовлетворенно заключил командующий. - Надавил - и есть результат! Мне результат нужен, подполковник! Надо расстрелять десяток-другой бандитов - стреляй! Но порядок обеспечь! - Лицо Жукова покрылось багровыми пятнами, подбородок угрожающе выпятился.- Мне нужен порядок! И он будет!.. Чем думаешь накрыть авторитетов? - оборвал он сам себя, снова обращаясь к Гоцману.
- Никак, - негромко ответил тот. - Нельзя их брать, товарищ Маршал Советского Союза. Только людей разозлим… Будет закон - будет и порядок. А так такой геволт получим…
- Отставить треп! - угрожающе рявкнул маршал. - Я спрашиваю, как - будете - брать?
- Товарищ Маршал Советского Союза! Та те же ж немцы и стреляли, и в печах сжигали, а шо получили?..
Брови Жукова подпрыгнули вверх. Присутствующие в ужасе замерли.
- Ты что, подполковник, охренел?! - клокочущим от ярости голосом произнес маршал. - Ты меня… с немцами сравниваешь?!
- Никак нет, товарищ Маршал Советского Союза. Это ж я для примера…
- Для примера?! А ну, для примера, пошел вон отсюда…
Под бешеным взглядом Жукова и оторопелыми остальных Гоцман четким строевым шагом покинул помещение. Командующий извлек из кармана платок, вытер вспотевший лоб.
- Как взять авторитетных воров разом - всем думать, - произнес он, обводя кабинет взглядом. - Времени даю - до утра. Свободны…
Переодеваться в управлении Гоцман не стал, сразу поехал домой. Шальной трамвай, непонятно с чего задержавшийся на линии, со скрипом и скрежетом вез его сквозь позднюю ночь, и немногочисленные пассажиры не рисковали заговорить с уважаемым Давидом Марковичем или спросить, как у него дела. Во-первых, он был не в пиджаке, галифе и кепочке, как обычно, а в красивой белой форме с орденскими планками и белой фуражечке, а во-вторых, под глазами у Гоцмана было как углем намазано. Он стоял на задней площадке, отвернувшись к окну, и тяжело, нехорошо дышал.
Машину, ждавшую его у арки родного двора, он узнал сразу. Это был обычный крытый фургон на базе полуторки. В Одессе их называли почему-то "Соньками-Дримбами". На борту этой "Соньки" было крупно, красиво написано "Рыба". Гоцман даже улыбнулся про себя, ведь рыбу возят в цистернах, а не в фургонах. И еще подумал, что до войны "Соньки-Дримбы" были поскромнее, серого или черного цвета, а сейчас их начали красить ярко, зазывно, а у этой так и вовсе нарисовали сбоку подобие сома с большими усами. Наверное, потому, что война окончилась, а следовательно, жить стало лучше и веселее, и такие грузовики должны вызывать у граждан чувство бодрости и душевного подъема.
Ярко вспыхнули фары, слепя Гоцмана. Он непроизвольно поднял руку, загораживая лицо от света.
- Давид Маркович Гоцман? - официально осведомился вышедший из кабины полуторки майор МГБ Максименко. - Прошу проехать с нами…
Глава тринадцатая
Несмотря на глубокую ночь, коридоры следственной тюрьмы УМГБ по Одесской области жили насыщенной жизнью. То и дело в сопровождении конвоиров проходили арестованные, с непроницаемыми, замкнутыми лицами, пробегали озабоченные офицеры с папками в руках. Мощные электрические лампы, забранные, как и все здесь, решетками, освещали все неестественным, жестким светом. Тяжело захлопывались за людьми металлические двери. И этот стальной гул долго висел в воздухе…
Дежурный лейтенант, прохаживавшийся вдоль коридора, сразу узнал в арестованном, которого вели два сержанта конвойных войск МВД, известного всей Одессе Давида Марковича Гоцмана. Правда, выглядел он весьма непривычно и даже странно - чисто выбритый, в белом кителе с подполковничьими погонами, синих форменных брюках, заправленных в начищенные сапоги. Да и шел он, взяв руки назад, как больше пристало ходить его клиентам. Но лейтенант недаром служил в органах государственной безопасности. Он знал, что ничему в этом мире удивляться не следует. Сегодня человек предатель, а завтра, глядишь, и герой. А бывает наоборот, и еще как бывает. Наглядный пример тому, видимо, был сейчас у него перед глазами. Органы зря никого не трогают - это лейтенанту было известно очень хорошо. Если бы дела обстояли иначе, он, вероятно, избрал бы для себя другой род занятий…
Проводив Гоцмана ничего не выражающим взглядом, дежурный офицер вновь принялся мерить шагами бескрайний коридор…
- Китель форменный милицейский! - выкрикивали обыскивающие, встряхивая снятые с Гоцмана вещи. - На кителе знак "Заслуженный работник НКВД", три нашивки за ранения и орденские колодки…
- Брюки форменные с кантом…
- Сапоги хромовые - пара…
- Пепельница. Карманная. С пеплом!
- Удостоверение сотрудника уголовного розыска…
- Спички, неполный коробок…
- Папиросы "Сальве"… не пиши.
Гоцман усмехнулся, проводив глазами исчезающую в чужом кармане пачку. Кречетовская "Герцеговина" давно закончилась, а то радость серого человечка в штатском была бы еще большей…
Параллельно его осматривал врач. Совсем не похожий на Арсенина, думал Гоцман. Разные бывают врачи. Здесь был врач звероватого вида, плотный, с седым ежиком, пустыми глазами. А ведь завтра придет домой и будет внуков на коленях качать… И будет рассказывать им, что нужно быть добрыми, справедливыми и честными. А внуки повырастают и всем расскажут, какой замечательный у них был дедушка…
- Под правым соском - два шрама. Пулевые, - диктовал врач писарю. - Повернулись… Та-ак. Со спины - выходные отверстия. В районе поясницы - резаные шрамы… Ножевые?
- А я помню? - пожал плечами Гоцман. Он действительно не помнил.
- Не суть важно, - равнодушно подытожил врач. - Трусы спускаем.
Одесское областное управление МГБ помещалось в доме номер 12 по улице Бебеля. Во время оккупации его помещения занимала румынская сигуранца, до войны - еврейская школа рабочей молодежи, сокращенно Еврабмол, и обычные коммуналки. Кабинет, в который конвоиры привели Давида, в прежней жизни был комнатой, обитателям которой соседи наверняка завидовали - в ней, в отличие от других, был даже выходивший на двор балкон, огражденный красивой кованой решеткой…
Гоцман хорошо знал, как неприятно человеку, когда ему в глаза направляют яркую лампу. Мысли невольно путаются, чувствуешь себя словно зверь в клетке. И еще режет глаза, больно режет глаза… Он прищурился, силясь разглядеть за световой завесой майора Максименко. Но разглядел только его сильные руки, игравшие ручкой, смутно - портрет над его креслом.
- Ну что, поехали? - весело осведомился следователь, раскладывая перед собой листы протокола. - Имя, отчество, место рождения и тэ дэ…
- Гоцман Давид Маркович, 1905-й, Одесса, - со вздохом, монотонно заговорил Гоцман. На миг ему стало странно - давненько не приходилось так вот говорить о себе. - Член ВКП(б) с 1942 года. Отец - рабочий порта, мать… Писать-то будете? - добавил он, разглядев, что Максименко не заполняет протокол.
- Успеется, - обронил тот и буднично добавил: - Кто еще состоит в заговоре?
- В каком заговоре? - От удивления Гоцман приподнялся на табурете.
- А какой бывает заговор? - весело поинтересовался Максименко.
- Бывает - от сглазу, от несчастной любви, - пожал плечами Гоцман. - Бывает…
- Это в твоей прошлой жизни. - Максименко нагнул лампу так, чтобы Гоцману стала видна его ехидно улыбающаяся физиономия. - А теперь один будет заговор - антисоветский…
Следователь неспешно встал, обошел стол. Улыбка с его лица пропала. Гоцман машинально взглянул на одинокую цветную колодку на майорском кителе. "За доблестный труд в Великой Отечественной войне". Даже выслужной "За боевые заслуги" нет, значит, меньше десяти лет в строю… Негусто пока, но ничего, дело наживное. И туфли у него чудные, штатские, из светлой кожи. Видно, сапоги следователю жмут, и на время работы он переобувается…