- А сам выстрелил, - укоризненно покачал головой Гоцман. - И кто он после этого?
- Да нет… Он за рулем сидел…
- А кто стрелял?
- Капитан какой-то…
- Какой?
Только тут до Михальнюка дошло, что он проговорился. Лицо его посерело, он отшатнулся от Гоцмана с такой силой, что еще немного - и грохнулся бы со стула. Стакан брякнулся об пол, но не разбился. По доскам зазмеилась длинная лужа. Казалось, от жары она испаряется прямо на глазах.
- Кто еще был? - жестко спросил Гоцман, принимаясь мерять шагами комнату.
Инкассатор бухнулся на колени и пополз к нему, захлебываясь в слезах.
- Не знал я! Не знал, что будут убивать!.. Эва сказал, только сумку отнимут, и все…
Гоцман, не останавливаясь, одной рукой поднял с пола рыдающего Михальнюка, швырнул его обратно на стул и резко повернулся к оцепеневшему директору артели:
- А ты куда смотрел?!
- На время, - потерянно пролепетал директор. - Если я не сдам гроши до девять ровно, то имею счастье с фининспектором и прочим геморроем…
- Таки теперь ты это счастье будешь хлебать ситечком, - безжалостно подытожил Гоцман.
Директор горестно всплеснул руками. Гоцман, потеряв к нему интерес, снова обернулся к инкассатору:
- Кто еще был в "Додже"?
- Я ничего не помню… - Михальнюк всхлипнул, размазывая слезы по щекам. - Они стреляли… Я бежал…
- Шо за Радзакиса? - бросил Гоцман Якименко.
На протяжении всей сцены Леха пребывал в неменьшем ступоре, чем остальные. Хотя, как и Тишак, был прекрасно осведомлен о том, что Гоцман - оперативник от Бога. И номера способен откалывать - смотри и аплодируй…
- Э-э… - справился с собой Якименко. - Довжик работает. Пока - голяк.
- Картина маслом! - мрачно буркнул Гоцман. Секунду постоял посреди кабинета, раздумывая, потом коротко кивнул Якименко в сторону открытого балкона.
- Был у военных прокуроров, - негромко произнес он, сплевывая во дворик, где Васька Соболь драил ветошью запыленный ГАЗ-67. - Сегодня они не приедут. Твоих не сменят.
- Вот, здрасте вам через окно, - растерялся Якименко. - А мне шо делать?!
- Не расчесывать мне нервы…
Между тем в кабинете, который покинули офицеры, отнюдь не стояла мирная тишина. Находившиеся в ней граждане имели собственное мнение и право его высказать.
- Я извиняюсь очень сильно, но где таких, как ты, родют? - горько произнес директор артели, вытаскивая из кармана пиджака несвежий носовой платок и с фырканьем вытирая потные щеки. - Нехайгора тебя привел! Твой крестный! Поручился человек за тебе! А ты его…
- Вот только вас не надо! - оскалился в ответ инкассатор. За несколько минут он успел прийти в себя и даже стакан с пола поднял. - Кто будет мою мамку содержать? Вы?! Платите копейки, а сами тыщи загребаете!
- От здрасте! - искренне возмутился директор. - Тыщи!..
- А что, не так?!
- Я вкалываю не разгибаясь! - взвизгнул директор, взмахнув зажатым в кулаке платком. - Я тридцать инвалидов… кусок хлеба им даю, детям их, семьям! А ты этот кусок украл, фашист!
- Я сам чуть не погиб, - снова всхлипнул Михальнюк. - Я такая ж жертва…
- Ты не жертва, ты паскудник, - негромко заметил, поднимаясь со своей табуретки, Фима. - Ты не лопатник у фраера сработал, ты друзей под пулю подвел…
- А ты сиди, не гавкай! - враз вскинулся инкассатор. - Я тебя помню! На Екатерининской работал, сам в чужой карман залазил о-го-го! А теперь тута пригрелся?..
- Ах ты фраер гнутый… - с нежной улыбкой пропел Фима.
Дальнейшее потребовало вмешательства властей в лице сначала Тишака, а потом и прибежавших с балкона Якименко с Гоцманом. Михальнюк, завывая, ощупывал свежий фонарь под глазом, Фима тяжело дышал, а директор артели глазел на него с крайним удивлением, граничившим с испугом.
- Я думал, он у вас тут под арестом, - наконец протянул он, обращаясь к Гоцману. - А он тут главный за закон?..
- Я кровью искупил, - снова закипая праведным гневом, процедил Фима. - А ты румынам сбруи шил!..
- Из самой гнилой кожи! - парировал директор. - И еще трех евреев у себя в погребе скрывал!
- Они тебе и шили, кровосос! За то вся Одесса знает…
Фима и директор уже тянулись друг к другу, явно не в порыве любви и дружбы, но готовое было начаться побоище решительным образом пресек Гоцман. Он попросту сгреб Фиму за шиворот и вывел из кабинета.
- Дава, шо за манеры?
Фима попытался вырваться из крепкой руки Гоцмана. Тот, резко остановившись, развернул его лицом к себе.
- Ты что - краев уже не видишь? Ты здесь кто?!
- Я твой друг, - быстро сказал Фима.
Секунду Гоцман молчал, потом, тяжело дыша, выпустил ворот Фимы из кулака и подтолкнул его к выходу.
- Иди. Мне Омельянчук кажное утро холку мылит… Почему здесь Фима? Отчего он всюду лезет?.. Ладно, иди-молчи…
В дежурке, в окружении телефонов, считал мух рыжий веснушчатый парень с погонами младшего лейтенанта. Он благодушно кивнул на пропуск, которым небрежно помахал у него перед лицом Фима, но тут же изумленно раскрыл рот - Гоцман стремительным движением выхватил бумажку из рук Фимы и поднес ее к глазам.
- Эт-то что? - прошипел он через секунду, тыча пропуск в нос дежурному.
- Чи… число подчищено, товарищ подполковник, - еле выговорил тот, вмиг залившись краской.
- А почему пропускаешь? - цедил Гоцман.
- Так он же ж… он… Виноват, Давид Маркович. Сильные крупные пальцы Гоцмана вмиг превратили пропуск в горку серой рваной бумаги. Горку эту Гоцман вложил в горсть дежурному.
- Еще раз пропустишь его - съешь.
- За вас, Давид Маркович, хоть Уголовный кодекс вместе с толкованиями, - покраснел еще больше парень. - Только за шо вы так?!
Гоцман собирался высказать этому растяпе все, что он думает о нем, о несении постовой службы и бдительности, раскрыл было рот… и закрыл, глядя на крупные слезы, набухшие в уголках глаз юного офицера.
- Ладно, Саня, - смущенно проговорил он. - Извини. А этого, - он кивнул на потерянного Фиму, - не пускать…
- Есть! - с готовностью козырнул рыжий Саня.
Гоцман, не оглядываясь на Фиму, стремительно шагал по улице. То и дело ему кланялись и говорили что-то приветливое, но он, против обыкновения, не замечал.
- Шо ты кипятишься как агицин паровоз!.. - Фима, ускорив шаг, забежал чуть вперед и искательно заглянул в насупленное лицо друга. - Доктор, умная душа, тебя просил не волноваться и ходить. А ты шо?
- А я хожу вот! - рявкнул Гоцман, не останавливаясь. - И еще, Фима! Еще раз замечу, что ты тыришь реквизируемый вещь - посажу! И не делай мне невинность на лице!.. Да, да, за ту самую махорку!
Фима неопределенным жестом воздел руки, что можно было понять и как "будьте покойны, гражданин начальник", и как "ну вот, опять завели шарманку". Впрочем, лицо Гоцмана от этого не помягчело, и Фима почел за благо перевести стрелки:
- Так ты доехал до военных прокуроров? И шо они?
Но сбить Гоцмана с темы было не так-то легко. Особенно когда на него накатывало. А сейчас, похоже, накатило.
- Мне дико интересно, с чего ты живешь? Нигде не работаешь, цельные дни болтаешься за нами…
- Я болтаюсь? - сплюнул Фима. - А кто Сеньку Шалого расколол? Кто схрон с военными шмотками нарыл?!
- Хочешь помочь нам - шагай в постовые, - пожал плечами Гоцман. - Годик отстоишь, потом поговорим за перевод в УГРО…
- Шо? Я?! -– взвился от негодования Фима. - В уличные попки?!
- А шо? - снова пожал плечами Гоцман. - Я год был на подхвате поначалу…
Но теперь понесло уже Фиму. Он замер посреди тротуара, уперев руки в боки, так что прохожим приходилось обтекать его, как реке - утес.
- Нет, мне это нравится! Я стою в кокарде у всей Одессы на глазах? И это униженье предлагает мне мой лучший друг! Мой бывший лучший друг!..
Отбив на месте замысловатую чечетку от переполнявших его плохих чувств, Фима с независимым видом двинулся дальше. Гоцман осторожно взял его за рукав:
- Ну что ты сразу дергаться начал? Я говорю: как вариант…
- Давид Гоцман, кидайтесь головой в навоз! - отбрил Фима, сбрасывая руку. - Я вас не знаю. Мне неинтересно ходить с вами по одной Одессе.
- Фима, ты говоришь обидно, - покачал головой Гоцман.
Через полминуты Фима, вздохнув, умерил шаг. Они снова шли рядом, не глядя друг на друга.
- Я к Марку, - наконец обронил Гоцман. - Вместе?
- Не, - после паузы мотнул головой Фима налево, в подворотню. - Я тудой.
- Так ближе, - махнул рукой вдоль улицы Гоцман. В ответ Фима молча свернул в подворотню и, не оборачиваясь, вскинул на прощанье руку:
- Иди как хочешь…
И еще на одни руки смотрел Давид. Не было в них ни красоты рук судмедэксперта Арсенина, ни суетливой нервозности рук Омельянчука. Больные то были руки, сильные и привычные к бою, но давно больные. Трясущиеся пальцы Марка осторожно вынимали по одному из картонных уголков альбома пожелтевшие фотоснимки, ласково ощупывали каждый и передавали Гоцману.
- Я его с утра умыла, - всплыл откуда-то голос Гали, молодой, но уже наплакавшейся в этой веселой жизни хохлушки. - Зробила кашку с чечевицы - не ист. Яичко отварила - ни в какую… Шо ж такое? Горячо? Мотае головой. Чаю? Ни…
Давид внимательно разглядывал старые снимки. Вот Марк в длинных черных купальных трусах - улыбается во весь рот. Еще бы, такие барышни рядом. И подпись:
"Ялта, Рабочий Уголок. Привет из Крыма! 1928 год"… Вот Марк в новеньком френче и бриджах, на голове пилотка, в петлицах три "кубаря" - старший лейтенант. За его спиной ребрастый металлический бок ТБ-3… А вот он в летном комбинезоне, в обнимку с двумя смуглыми горбоносыми парнями. Все трое смеются. Испания, 1937-й.
- Кто?.. - Согнутый палец Марка постучал по очередному снимку.
- Это ты, Марк, - тихо ответил Гоцман. - Вернулся из Германии…
Сгорбленный, в ветхом кресле, бритый наголо Марк мучительно пытался что-то вспомнить, глядя на собственное изображение. В распахнутое окно первого этажа доносился визг девчонок, игравших во дворе в салки. На низком подоконнике боком сидел Фима, делая вид, будто ему все равно, хотя ему было не все равно.
- Потом смотрю - пийшов, пийшов… - продолжила Галя, глядя куда-то на стену. - Шо-то шукае. Пусть себе. Хожу ж за ним. Знайшов зубную щетку!.. Я порошок достала. Пийшов, почистив зубы…
- Сам?! - удивился и обрадовался Гоцман.
- Сам, - счастливо всхлипнула Галя. - Погуляли с ним по парку… Побачив птичку, та й засмеявся!..
Марк вдруг задергался в кресле, резко встал, опираясь на подлокотники. Альбом соскользнул вниз, кипа фотографий разъехалась по полу. Гоцман и Галя начали подбирать их. А Марк тихим, неверным шагом приблизился к стене, шевеля губами, уставился на снимки, забранные в рамки и украшавшие собой старые обои.
Разные то были снимки. На одном молодые Марк, Фима и Давид. На других - рядом с Давидом красивая молодая женщина. На маленькой карточке - Давид держит на руках девочку…
- А со Слободки шо, не приходили? - Гоцман, кряхтя, разогнулся, спрятал в альбом подобранные с полу фотографии.
- Приходили, - вздохнула Галя, сидя на корточках. - Посмотрели. Казали, забрать можем, но лечить не будем. У них тама переполнение… А врачей нема, лекарств нема. То, кажуть, тут хоть я хожу, а там же ж никого нема. Одни скаженные. Так дома, кажуть, лучше.
- Ты слышал, шо Галя сказала за Слободку? - обернулся Гоцман к Фиме.
- Можно поехать, начистить морды этим коновалам, - пожал тот плечами, по-прежнему глядя во двор. - Но толку так и не будет. У них же всех профессоров пересажали… Надо до Арсенина пойти. Он же ж военврач, за контузии в курсе.
- У мене е брошка мамина, - встрепенулась Галя, поднимаясь с пола со стопкой снимков в руке. - Я б товарищу военврачу и заплатила б…
Гоцман засмеялся:
- Ты, Галя, брошку до свадьбы береги. Марка вылечим, сыграем свадьбу…
Продолжать он не стал, потому что обернулся на крик Фимы. А тот, разом перемахнув через подоконник, птицей кинулся к Марку, который спокойно сидел у стола и деловито резал ножницами продуктовые карточки.
Гоцман осторожно разжал его ладонь, отобрал ножницы. Марк сперва не давался, но потом утихомирился и начал тонко, обиженно всхлипывать.
- Ой, Марк, шо ж ты зробил?! - рыдала Галя. - Тут же на мисяц! Мы ж теперь без хлеба…
- Галя, Галочка, - приобнял ее за плечи Фима, - та не делай ты горе с пустяка… Склею я вам эти карточки! Будут как новые, и даже лучше…
Гоцман, осторожно утиравший платком слезы Марку, сунул руку в карман, выгреб оттуда все, что было - несколько смятых, замусоленных красных червонцев, вложил в трясущуюся Галину ладонь и мягко пресек попытку вернуть деньги.
- Завтра-послезавтра получу паек и принесу, - пробурчал он. - Ша! Сопли прекратили.
Фима аккуратно запихивал в карман пиджака обрезки карточек. Под угрюмым взглядом Гоцмана он всплеснул руками и убедительно произнес:
- Склеить - это ж пара пустяков!
- Склеишь и мне покажешь…
- Дава! - с упреком вздохнул Фима. - И шо ты всю дорогу себе думаешь?! Я уже не помню, как шуршит чужой карман…
По ночному пустырю с одной, да и то затененной, фарой осторожно пробиралась крытая брезентом трехтонка. Ее то и дело качало на ухабах. Мотор завывал, одолевая трудную дорогу. Да и не было тут по большому счету никакой дороги…
- Похоже, сюда, - прошептал один из постовых, длинный чернявый парень с двумя лычками на синих погонах. - Давай гаси костер… Быстро!
Недовольно зашипев, скромный костерок у схрона растаял дымом в летнем небе. Оба милиционера, подхватив оружие, взбежали по склону чуть повыше и скрылись за камнями.
Грузовик между тем буксовал недалеко от схрона - заднее колесо угодило в присыпанную битым кирпичом и щебнем воронку. Наконец двигатель взревел на пределе сил, и машина вырвалась из ловушки.
Вой мотора разбудил спавшего в развалинах Мишку Карася. Прищурив припухшие со сна глаза, пацан с любопытством глазел на автомобиль, неизвестно для чего заехавший сюда в такое время.
ЗИС между тем описал неспешный круг у входа в схрон и остановился так, что свет одинокой фары упал на дверь. Мотор смолк, смачно хлопнула дверца кабины. Оттуда появился стройный, подтянутый офицер с кобурой на поясе. Вглядевшись, Мишка различил на погонах четыре звездочки.
Офицер между тем неторопливо подошел к дымящим остаткам костерка, поворошил носком сапога тлеющие угли. Крикнул негромко:
- Есть кто-нибудь?
Не услышав ответа, он пожал плечами, направился ко входу в схрон. И замер, остановленный хлестким окриком из-за камней:
- Стоять! Ходу нет!
- Кто здесь?
- Уголовный розыск! - хрипло ответил чернявый младший сержант, подтягивая автомат поближе. - Предъявите документы!
- Да мы с дороги сбились, - спокойно пояснил капитан и начал подниматься вверх.
- Стоять! - заорал старший по посту. - Стреляю! Документы!
Во тьме раздался четкий щелчок. Затаивший дыхание Мишка Карась, с которого давным-давно слетел сон, отлично знал этот звук: так ППШ переключают с режима одиночного огня на автоматический.
- Ты оттуда смотреть будешь? - В голосе капитана слышалась издевка. - Или подойдешь?..
Милиционеры переглянулись, не зная, что делать. Наконец младший сержант скомандовал:
- Оружие на землю! Приготовить документы!
- Ага! Щас! - засмеялся капитан. - Ты свои покажи…
От волнения и интереса Мишке страшно хотелось курить, тем более что подаренная Гоцманом папироса до сих пор ждала своего часа. Но он боялся пошевелиться, чтобы не привлечь внимания странных ночных гостей, да и мусоров тоже.
- Я капитан Советской армии. - Голос неожиданного гостя налился металлом. - Если есть вопросы - подойдите!
Из-за камней вырвались два неуверенных луча карманных фонариков, скрестились на капитанских погонах, пробежались по фуражке и кобуре, ненадолго задержались на лице.
- Руки поднимите, - раздался голос младшего сержанта, уже не такой уверенный, как вначале.
- Щ-щас! - повторил капитан с прежней издевательской интонацией. - Приказываю подойти!
Судорожно сглотнув, Мишка Карась увидел, как офицер складывает за спиной кисти рук и делает пальцами быстрый непонятный знак. В ту же минуту через задний борт грузовика, даже не зашуршав брезентом, ловко перевалился человек, сжимавший в руках вещь, тоже отлично знакомую Мишке, - немецкий "шмайссер".
Между тем младший сержант, стуча сапогами по развалинам и отчетливо белея в ночи летней гимнастеркой, приблизился к офицеру. В одной руке он держал раскрытое удостоверение, в другой - фонарик, направив его луч на фотокарточку и печать.
- Вот наши документы…
В ответ капитан молниеносно вырвал из кобуры "парабеллум", на взбросе руки ладонью передернул затвор, и выстрел в упор отшвырнул младшего сержанта на несколько метров…
Человек со "шмайссером", прячась за крылом грузовика, полоснул по второму постовому короткой очередью. Тот, стремительно нырнув за камень, ответил беспорядочной пальбой. К бою присоединился и водитель грузовика - выскочив из кабины, он послал в сторону милиционера несколько пуль из нагана.
Мишка, разинув рот и напрочь обо всем забыв, смотрел на вспышки выстрелов, рвущие ночь в клочья. Красиво это было и громко - эхо, живущее в руинах, усиливало грохот, - похоже на летнюю грозу, только уж очень непонятно. Не доводилось Мишке раньше видеть, чтобы армейские офицеры среди ночи палили в ментов…
Бой между тем был кончен. Автоматная очередь зацепила второго постового. Капитан, жестко сжав губы, остановился над раненым, и Мишка увидел, как "парабеллум" в его руке трижды плюнул огнем. Потом он вернулся к убитому младшему сержанту и выстрелил ему в голову.
Быстрой тенью, не оборачиваясь, ступая настолько легко, насколько могли его босые сбитые ноги, Мишка бегом понесся подальше от этого страшного места…
Глава четвертая
Огромные, обитые железом ворота, ведущие на территорию морского порта, были накрепко заперты. Неподалеку всхлипывало жалобно море. Сердце у Мишки от быстрого бега колотилось уже в горле.
Попробовав для очистки совести потрясти решетку, он вздохнул и, подпрыгнув, уцепился за холодную железную крестовину. Тотчас раздался собачий лай. Огромная дымчатая овчарка, жутко оскалив зубы, вырвалась из тьмы и бросилась на ворота, защищая свою территорию.
- Э-эй! - в отчаянии закричал Мишка, проворно соскочив с решетки. - Кто-нибудь! Эй!..
Собаки разошлись не на шутку. К дымчатой овчарке присоединились не меньше четырех других псов. За их сиплым лаем голос пацана был еле слышен.
- Э-э-эй!.. - Мишка подхватил валявшуюся на земле палку и заколотил ею по дубовой бочке с водой, стоявшей у ворот. - Там фашисты наших убивают!!!
- Я т-тебе поору, паразит! - заспанным голосом отозвался наконец хромоногий сторож с дробовиком в руках. Он недовольно жмурился и сонно хлопал глазами. - Я тебе зараз поору!
- Мне позвонить надо! - с трудом справляясь с дыханием, выговорил Мишка.