А, почти через месяц, уже в конце сентября, произошло, упомянутое выше, ограбление. Вспомнив всю историю последних отношений с Брониславом Ивановичем, Платон первым делом предположил, что и это могло быть делом его немытых рук. С этим надо было разбираться.
Платон отпросился с работы, заехал за дачными ключами домой, и отбыл на рекогносцировку происшествия. Доехал быстро и без проблем.
Подходя к своей даче, он уже издали увидел настежь раскрытую дверь веранды. Да, факт налицо! С трепетом, любопытством и лёгким волнением, отпер калитку и взошёл на крыльцо. Двустворчатая дверь была явно открыта изнутри. Отперев щеколды сверху и снизу, злоумышленник с силой надавил на стык дверей, что отразилось в виде небольшой, но вполне заметной деформации замка. Платон понял, что вор проник в дом не через дверь, а через окно. Он зашёл с тыльной стороны дома. Так и есть!
Встав на примыкающую к нему скамейку, находящейся позади дома спортплощадки, ворюга очень аккуратно, не оставив совершенно никаких дополнительных следов, скорее всего топором, сначала отжал, затем оторвал штапик, прижимающий стекло к раме.
При этом видимо от чрезмерно жёсткого контакта со стеклом, от одной точки на его кромке, веером разбежалось несколько небольших трещинок. Потом он очень аккуратно положил вынутое стекло поблизости на газон спортплощадки.
Стоя на скамье, засунул руку в образовавшийся проём и аккуратно отпер верхнюю, а затем и нижнюю щеколды. При этом Платон обратил внимание, что сам с трудом достаёт до верхней щеколды. Значит, грабитель был роста не ниже его. Открыв окно, тот, видимо, слегка подпрыгнув, сел на подоконник лицом в сад, и через левый бок, проворачиваясь против часовой стрелки, перебросил свои, согнутые в коленях, ноги на пол, по пути задев грязными подошвами кромку стоящего у окна стола. Всё это Платон понял, проанализировав, видимые невооружённым глазом, демаскирующие признаки. В комнате были открыты все створки платяного шкафа и антресоли. Но, в отличие от прошлого ограбления, ничего из шкафов не было выкинуто. Приоткрыты, стоящие на столе, коробки. Видимо вор любопытствовал. Но, на первый взгляд, вроде бы ничего и не взято. Платон прошёл на веранду. Та же история. Отодвинуты все створки антресолей. Он вновь убедился, что вор был, пожалуй, выше него ростом, так как сам он с трудом, лишь встав на цыпочки, сумел дотянуться до ручки створки.
Больше всего Платона удивила узкая щель приоткрытой двери в другую комнату. В неё можно было пролезть только, или имея очень длинные ноги, или будучи слишком худым. На это указывали, отодвинутые дверью и упёртые в стену, тазы с яблоками. В этой комнате, на первый взгляд, также ничего не было взято. Заглянул в холодильник на веранде.
Ну, вот! Так и есть! Пропал килограмм очень вкусных "Дворянских" сосисок, Раменского производства, и пакеты с супами быстрого приготовления. Поднялся наверх. В одной из комнат обнаружил исчезновение старого, переносного стереомагнитофона Ксении, который достался ей по наследству от её отца, и которым она, естественно, очень дорожила. Спустился вниз на веранду. Тут только обнаружил ещё и пропажу, давно подаренного им маме и уже частично сломанного, зонтика.
Прошёл на кухню. Всё, вроде бы, без изменений. Повернулся лицом к открытой двери веранды и, обомлел! На сидении слева от двери лежал новенький, очень удачной конструкции, чем-то даже красивый, топор. А вот и улика! Платон аккуратно, чтобы не стереть отпечатки пальцев, взял топор, и к своему немалому удивлению прочитал клеймо на его, испачканным мокрым песком по покрытому лаком, топорище: г. Вача!
Вот тебе на! Это же город района рождения моей бабушки по матери. Видимо при открывании дверей на улицу в темноте вор позабыл топор – решил он.
Пройдя снова к калитке и воротам, Платон обнаружил, оставленные при перелезании через них, следы сапог. Ну, вот и всё! Картина ясна.
Ночью, в темноте, в дождь, вор, скорее всего один, перелез через металлическую калитку, обошёл дом с тыла, встал на скамейку, вскрыл топором окно, проник в дом.
Осмотрев в темноте, скорее всего с фонарём, всё и вся, взял стереомагнитофон, в свою сумку собрал сосиски с супами, прихватил зонтик, держа в другой руке топор.
Открывая затем двери на улицу, под дождь, видимо временно, чтобы раскрыть зонтик, положил топор на сидение и забыл о нём, так как волновался, да и руки были заняты.
Но, возможно, у него всё же был сообщник, стоявший за забором на стрёме.
Завершив осмотр, Платон зашёл к Брониславу Ивановичу, выслушав от него рассказ о том, что тот видел и слышал, как действовал. Платон сообщил ему обо всём найденном и увиденном им, и свою версию случившегося. Он обратил внимание, что Бронислав Иванович, как-то уж очень странно рассказывает эту историю, уходя от сути вопроса, отвлекаясь на, не имеющие отношения к делу, детали. Напоследок Платон припас, как он считал, убийственный факт. Он навесил соседу лапшу на уши, сообщив, что, якобы, отдаст топор своим старым друзьям из ФСБ для снятия отпечатков пальцев и их сохранения на будущее. Он рассчитывал на то, что, если сосед сам лазил в его дачу, то должен как-то испугаться, если не он, то тоже хорошо. Будет знать на будущее, что в случае чего, не останется безнаказанным. Тот совершенно никак себя не выдал. Зато выдвинул свою версию случившегося.
Бронислав Иванович сразу обратил внимание Платона на работающих на разных дачах группы строителей из различных стран СНГ.
– "Да и сторож наш, Михаил, тоже не очень надёжен" – добавил он.
Платон же высказал предположение, что участие в воровстве строителей маловероятно, хотя полностью не исключено.
Он мотивировал это тем, что они панически бояться нарушить законы на территории России, т. к. многие из них нелегалы, живут и работают без регистрации и прочих документов.
И особо они, конечно, боятся милиции, некоторые представители которой не прочь набить свои карманы на проблемах и трудностях иностранных рабочих.
Котов, согласившись с доводами Кочета, переключил внимание в их разговоре на сторожа Михаила:
– "А этот Михаил вовсе не Михаил, а Мустафа! Он двадцать лет отсидел в тюрьме за двойное убийство! Кажется жены и тёщи?".
– "Да!? А на вид не скажешь! Вроде человек деловой и шустрый очень!? Да и ведёт себя прилично, вежлив, аккуратен. Татары, вообще, люди аккуратные! А сколько ж ему лет?".
– "Да ему уже за пятьдесят, ближе к шестидесяти!".
– "Да!? А выглядит значительно моложе!".
– "Вот он вполне мог бы залезть. В его дежурство очень уж часто лазают по дачам! Я сам видел, как он взял чужие топоры, лежавшие без присмотра у открытой калитки! У него и напарник есть – его племянник! Тоже тёмная личность! К тому же очень высокий и худой!".
– "Ну, может и они? Исключать не будем! Пойду, кстати, подойду к нему, поспрашиваю" – завершил разговор Платон, направляясь на выход к калитке соседа.
По пути он заглянул к Марии Ивановне, но, как оказалось, она уже уехала в Москву.
Направляясь к сторожке, случайно встретил их завхоза и сторожа по совместительству, Василису Васильевну. Рассказал ей свою историю. Та посочувствовала, но ничего конкретного, кроме обращения в милицию, не посоветовала.
На стук в окно сторожки из дверей вышел, что-то жующий, полураздетый, с голым торсом, Михаил-Мустафа. Тело его было стройно, загорелым, гладкокожим, без единой волосинки, в меру мускулистым и жилистым. Он производил впечатление человека закалённого жизнью.
Сурово серьёзный взгляд его бледно-голубых невинных глаз выдавал в нём человека гордого, самолюбивого, знающего себе цену, не потерявшего ещё чувство собственного достоинства.
Платон объяснил ему суть вопроса, особый упор сделав, как и для Бронислава Ивановича, на снятии отпечатков пальцев.
К выслушиванию излияний Платона вскоре подключился, вышедший из сторожки действительно высокорослый, худощавый, всё время слегка ехидно улыбающийся, молодой человек.
Очевидно, это был тот самый племянник Мустафы, спокойно выслушавшего рассказ Платона, с добавлением:
– "У меня давно есть подозрения на некоторых людей. Причём из числа садоводов. Они осенью и весной промышляют по дачам соседей!".
– "Кто же это?".
– "Ну, я пока называть не буду. Надо всё ж проверить! У меня есть план, как их поймать! А, кстати, это и Ваш сосед, помойный кот?!".
– "Какой помойный кот?" – недоумённо переспросил Платон.
– "Да который всё время шастает по разным помойкам и берёт всё, что плохо лежит! Я давно заметил, что он не чист на руку!".
Платон изобразил удивление на своём лице, внутренне отдавая должное проницательности бывалого человека:
– "И я тоже заметил это! Значит, Вы считаете, что это он?" – спросил Платон, тут же решая подлить масла в огонь, как бы стравливая обоих претендентов на роль вора, пытаясь таким образом получить максимум информации о них, добавляя:
– "А он считает, что это Вы с племянником!", – при этом следя за реакцией обоих.
Но ничего предосудительного в их малозаметных гримасах он не нашёл.
– "А насчёт отпечатков Вы очень хорошо придумали! Они когда-нибудь попадутся!" – как-то уж очень неестественно, даже немного подобострастно, как бы извиняясь и оправдываясь, подвёл черту невозмутимый Мустафа.
– "Ну, ладно, спасибо за информацию!" – распрощался с ними Платон, направившись по направлению к своей улице.
Надо же! Два претендента, и никто из них явно себя не выдал! Как хочешь, так и думай! И ничего тут не поделаешь!
Ладно! Время всё расставит по своим местам! Они теперь будут бояться залезть повторно! Рано или поздно, вор всё равно себя проявит! – подвёл итог своим рассуждениям Платон.
Вернувшись на свой участок, он, с трудом, вставил на место, уже разделившееся на три части, стекло, слегка поранившись при этом. Долго заклеивал полупрозрачным скотчем стыки осколков стекла. Поправил замок входной двустворчатой двери на веранду.
Решил, что порядок пока наводить не будет. Надо всё показать Ксении и уточнить, что ещё из вещей пропало.
Выполнив необходимые работы, он направился в обратный путь, всё ещё обдумывая происшедшее.
Неспешно бредя на станцию, ощущая некоторое удовлетворение от проведённого расследования, и находясь под впечатлением от сказанного Мустафой про его соседа, Платон, немного радуясь удачной метафоре сторожа про помойного кота, и испытывая даже некоторое злорадство по этому поводу, вдруг, неожиданно для самого себя, начал декламировать, откуда-то пришедшие на ум строчки, облекая их в стихотворную форму, уточняя и додумывая некоторые детали и моменты из жизни Бронислава Ивановича Котова – Костылина:
"Помойный кот"
Помойный кот по дачам бродит.
Ворует понемногу он.
Дерьмо он всякое находит.
Его несёт к себе он в дом.Вот доверху его наполнил
Различным барахлом, старьём.
Он, наконец, мечту исполнил:
Богатым стал он "королём".И гоголем теперь он ходит.
Полны его все закрома.
В том утешение находит.
"Богатства" у него ведь тьма.Помойки все облазил котик.
Под нос мурлычет он себе.
По жизни он, однако, жмотик.
Не даст ни крошки он тебе.Давно все знает закоулки.
И где лежит, что, и почём.
Обнюхал все он переулки.
И всё коту-то нипочём!Но по помойкам кот всё бродит.
Куда сегодня занесло?
В том удовольствие находит.
Приятно это ремесло?Занятье это котик любит.
Но дома у него бардак.
Никто котишку не голубит.
И, в перспективе, только мрак.Никто кота не переспорит.
Никто его не убедит.
А, если кто с котом поспорит,
Себе лишь только навредит.И выпускает котик когти,
Чтоб защитить своё добро.
Потом "кусает себе локти":
Всю жизнь потратил на дерьмо.Пора бы, кот, остановиться!
И на проблему взглянуть вширь.
Перед народом повиниться…
В ответ же котик только шнырь,Ища скорей дыру в заборе.
Он избегает Ваших глаз.
Ведь аргументов нету в споре.
В чём убеждался он не раз.Ну, что ж, насильно мил не будешь!
Нам на кота не повлиять.
Никак его не приголубишь.
Вот он опять пошёл… гулять?!
В вагоне вечерней, идущей в Москву, электрички было немноголюдно.
Платон записал стихотворение, под стук колес обдумывая последние строчки.
Рядом с ним у окна молодая парочка разгадывала журнальный кроссворд. Дело у них шло не лучшим образом.
Они часто и подолгу мучились над словами, иногда просто подбирая какие-то созвучные, где-то и когда-то возможно слышимые. При этом они нещадно коверкали эти слова.
Платон был глубоко погружен в свои мысли и не обращал на тщетные потуги парочки никакого внимания.
А дремлющий напротив них подвыпивший мужчина, наконец, не выдержал мучений молодёжи и подсказал им свой вариант слова:
– "Попробуйте, Джопа!".
Такой поворот событий вынудил Платона несколько смягчить ситуацию, и предложить удивлённо-смущённым свою помощь.
Но те вскоре вышли, и Платон вновь окунулся в своё привычное творчество.
Однако его от этого процесса вновь отвлёк пьяный сосед-юморист.
На возгласы бродячего продавца:
– "Авторучка корректор! Одна сторона пишет, а другая стирает!".
Тот весьма мудро и громко на весь вагон спросил:
– "А на фиг она тогда нужна?!".
Закончив стихи, Платон вновь предался анализу поведения Бронислав Ивановича. Его сосед просто патологически болен собирательством всякого барахла. Оно у него и дома в Москве, и здесь на даче. Причём не только в помещении, но и на улице. Чего там только нет. И всё это взято (или своровано) или у других людей, или со свалок и помоек.
Это прям высший пилотаж какой-то, разновидность бомжества!
Собирать и хранить всякое дерьмо, считая себя экономным и бережливым, – это значит самому создавать себе иллюзию своей защищённости в случае чего. А бессознательное хранение барахла вообще? Это же добровольное сохранение и консервирование прежнего уровня жизни! А накопление старья – это же основной принцип психологии бедности! А в наше, уже изобильное время коллекционирование хлама – причина бедности многих людей, а не следствие её, как они часто думают!
Получается, что Бронислав Иванович, в итоге, сам себя и грабит! Это уже ограбление по-каковски? Ну, бог с ним, с соседом! Каждому своё!
При выходе в тамбур, Платон почувствовал, как сзади его слегка подтолкнули в висящую на спине сумку:
– "Своей сумкой… тут в лицо, прям!".
– "У каждой морды – своя сумка!" – поставил он нетерпеливую неудачницу на её исконное место.
Дома Платон сообщил жене и сыну подробности происшествия.
Решили в субботу поехать на дачу вместе с Ксенией и подробно всё осмотреть, обнаружить все пропажи.
Поездка на осквернённую ворами дачу не очень радовала Ксению, но надо было разобраться с украденным. И вообще, она всегда очень любила ездить туда.
Ведь почти напротив, наискосок от их дома, стояла первая дача её родителей. На этой отчей даче прошло раннее детство Ксении. А её старшие сестры Варвара, с которой у влюбчивого красавца Платона тогда был роман, и Клавдия, и подавно провели на ней свои самые светлые годы жизни.
Ксения быстро установила, что, к счастью, ничего другого на даче не пропало. Супруги успокоились и занялись текущими делами, причём каждый своими.
На следующий день, на работе, любопытствующий Гудин спросил Платона о ходе разбирательства с грабежом его дачи:
– "Ну, что? Дело пошло?".
– "Да! Дело уже пришло!" – неожиданно влезла в разговор Марфа.
– "Да ладно тебе!" – возмущённо оборвал её Иван Гаврилович.
Платон тут же кратко ввёл своих участливых коллег в курс его взаимоотношений с соседом по даче.
– "А почему ты ему не отомстишь?!" – участливо спросил Гудин.
– "Да?!" – согласно кивнув, подхватила Мышкина.
– "А зачем? Я об этом давно совсем забыл и не мучаюсь этим. Занимаюсь другими делами. Но если Вы уж так хотите, то моя месть как раз в том и заключается, чтобы не мстить!".
Вглядываясь в изумлённые физиономии, разинувших рты стариков, Платон продолжил:
– "Ну, смотрите! Тот человек сначала злорадствует по поводу им совершённой в отношении меня подлости.
Потом его охватывает страх от возможных ответных действий с моей стороны.
Затем его одолевают долгие и мучительные ожидания моей мести. Его всё больше охватывают постоянные страхи, сомнения и раздумья. Со временем он всё это несколько призабудет, лишь изредка вспоминая о содеянном, всё ещё боясь меня. И, наконец, он совсем успокоится, поняв, что я далёк даже от мысли о мести. А со временем его станет терзать совесть. Он будет теперь мучиться от этого. А там, постепенно, глядишь, а у него язва. А то ещё и рак! Вот тебе и месть!".
– "Да-а! Круто!" – задумчиво, но грустно, видимо думая о своей мести и её последствиях, протянул Гудин.
– "Вань! Что-то ты сегодня какой-то невесёлый! С Галей, что ли поругался?" – неожиданно для самого себя предложил новую тему Платон.
– "А чего веселиться? Веселье без повода – признак глупости!" – попытался достать Гудин Платона, оставляя его бестактность без ответа.
– "То-то я смотрю, ты все дни весёлый ходил!" – отбился Платон.
Вскоре Платон начал оформление инвалидной пенсии и полагающихся ему льгот.
Поздней осенью, после начала гололёда, Надежда упала, сильно травмировав колено, которое потом, после операции, долго лечила.
До конца этого спокойного, на этот раз юбилейного для Платона и его родственников, года никаких примечательных событий не произошло.
Платон работал в своём ООО "Де-ка", понемногу писал прозу и стихи, как-то шутливо изобразив в них и свой коллектив:
Наш коллектив
Тело Инны – жаром пышет,
А Гаврилыч – часто дышит.
А П.П. – с больной рукой.
Надя же – пока с клюкой.Лёша наш – всегда в работе,
Ну, а Марфа – вся в заботе.
Каждый в деле – эрудит,
Юмор нам не повредит!
Первая в этом стихотворении, Инна Иосифовна Швальбман, родилась 15 сентября 1952 года в семье евреев-врачей в Душанбе, куда её отец в своё время, как молодой специалист, врач-инфекционист, и получил назначение. Мать же занималась уже модной в те времена нейрохирургией.
По злой иронии судьбы через много лет у неё, в семидесятилетнем возрасте, проявится болезнь Альцгеймера, а с помощью любимой и любящей дочери она окажется в дурдоме.
Через несколько лет после приезда в столицу Таджикистана, отец Инны перевёлся на работу в Подмосковье, в авиагородок вновь создаваемого аэропорта Домодедово, куда он забрал и всю свою семью.
Окончив среднюю школу, Инна поступила в МИЭМ (Московский Институт Электронного Машиностроения).
Ещё учась на последних курсах института, она познакомилась с симпатичным молодым офицером Евгением Тороповым, и, получив диплом, вышла за него замуж, заодно и поменяв свою фамилию.