- Вот и хорошо. И веселее, доктор. На Рождество ваш пациент лежал при смерти, а сейчас уже на ногах.
Глава 14
Идея принадлежала Антонелле. Адам погуляет пару часов, а она уйдет с работы пораньше - как-никак пятница, - и они вместе вернутся в Сан-Кассиано на ее машине. Местом встречи назначили площадь Микеланджело, лежавшую на выходе из города. Большая, широкая терраса раскинулась на склоне холма к югу от реки, предлагая всем желающим панорамный вид Флоренции, пейзаж терракотовых крыш, грязноватым морем окруживший островки башенок, куполов и шпилей.
Именно туда Адам и направился - перспектива скитаний по центральным улицам города на полный желудок не привлекала. Уж лучше спрятаться от жары в тени зеленых холмов. К тому же неподалеку находилась построенная в романском стиле церковь Сан-Миниато аль Монте, посетить которую настоятельно рекомендовал профессор Леонард.
Церковь не разочаровала - скромное по размерам строение отличалось прекрасными пропорциями, изящным убранством и необычным устройством хоров. Внутри его встретили сумрак и приятная прохлада. Пристроившись к группе американских туристов, Адам бесплатно слушал объяснения гида, но вскоре отстал - его внимание привлек вделанный в пол огромный, похожий на гигантский циферблат зодиак, двенадцать астрологических знаков которого, представляющие созвездия, были инкрустированы белым мрамором.
Он обошел мозаику. Как она попала сюда? Что делает языческий символ в христианской церкви? Почему гид не дала никаких объяснений? Потому что их у нее нет? Словно в ответ на его невысказанный вопрос экскурсовод, прежде чем вести группу дальше, заметила, что в отношении зодиака церковь свое мнение так и не сформулировала. Ее слова, как ни странно, произвели благотворный эффект. Если время замело следы здесь, то разве не могло оно точно также скрыть загадку мемориального сада? Может быть, он и впрямь наткнулся на что-то. Может быть, ключ к утерянной интерпретации содержится в книге, которую он держит в руке?
Адам так и не нашел ничего нового в мрачных мирах Данте к тому времени, когда Антонелла въехала на площадь в своей крохотной машине. Она объявила, что называет автомобильчик "голубым лягушонком" и очень его любит. Впрочем, в отношении последнего заявления у Адама очень скоро появились большие сомнения - Антонелла безжалостно бросала любимчика в крутые повороты и переключала передачи так резко, что бедняжка "Фиат-600" только протестующе скрежетал.
Вжавшись в сиденье, подпрыгивая вместе с "лягушонком" на мощеных улочках, Адам не раз пожалел, что не вернулся в Сан-Кассиано на попутке. Город закончился внезапно, мостовая сменилась грязной, пыльной дорогой, каменные стены уступили место высоким кустарникам. Проселок был узкий, должно быть, односторонний. По крайней мере, за эту надежду цеплялся Адам, когда Антонелла прибавляла газу.
Проселок односторонним не был. Но зато тормоза оказались в порядке.
Адам попросил высадить его на окраине Сан-Кассиано. Нет, он не опасался за жизнь постояльцев пансиона, хотя такая мысль и приходила в голову, куда больше беспокоило, что Антонелла может каким-то образом догадаться о случившемся прошлой ночью, если столкнется лицом к лицу с синьорой Фанелли. Хитрость не удалась, он только оттянул неизбежное. Когда Антонелла предложила заехать утром и отвезти его с вещами на виллу Доччи, Адам не смог найти повод, чтобы отказаться от услуги.
Синьору Фанелли он нашел в траттории, где она мыла пол. Ее поза пробудила сладостные и еще свежие воспоминания. Увидев его, она выпрямилась и вытерла со лба пот. Легче не стало.
Вожделение. Им овладело вожделение. Все просто и ясно. И он ничем не лучше Паоло и Франчески, помещенных Данте во второй круг Ада, терзаемых непрестанно жестокими ветрами, обреченных на вечные муки - как это выразился Данте? - dubbiosi disiri. Сомнительными желаниями.
- Все в порядке?
- Да, - ответил он рассеянно, размышляя о том, что уже достиг пятого круга Ада в английском переводе Дороти Л. Сэйерс и что ему предстоит в скором времени совершить еще один грех.
- Ты передал деньги?
- Да. Без проблем.
Сколько ж еще кругов надо пройти, прежде чем он сможет объявить о своей невиновности?
- С чем вернулся?
Адам рассказал.
- Красивая девушка, да?
- Красивая?
- Ты разве не согласен?
- Нет. То есть да.
- Но и буйная. Хотя теперь присмирела. Но была…
- Буйная?
- Как и ее мать. Впрочем, говорят, она изменилась.
- Изменилась?
- Так говорят.
Перед ужином он, следуя заведенной привычке, отправился в бар на пьяцца Кавур. Между домами с нарисованными на стенах воротами играли в футбол чумазые мальчишки. После каждого забитого гола кто-то подходил к старинной каменной канавке и ополаскивал лицо. Площадь уже заполнялась понемногу горожанами - людские ручейки стекались к ней из прилегающих улочек, - и юные футболисты нехотя уступили "поляну" старшим. В какой-то момент Адам подумал, что видит все это в последний раз.
Днем город как будто вымирал, но с наступлением вечера все население Сан-Кассиано - так, по крайней мере, казалось - выходило на улицу и направлялось к пьяцца Кавур. Парочки, семьи, согбенные старухи в черных шалях - все приходили сюда.
Синьора Фанелли рассказывала о городе, разделенном войной, однако же вечерами люди собирались вместе, общались, вели себя совершенно нормально. Интересно, о чем они говорят? И достаточно ли тринадцати лет, чтобы простить и забыть?
За обедом Адам работал, но потом в какой-то момент работа отошла на задний план - его просто захватило и понесло с собой необузданное, могучее воображение Данте. Достигнув седьмого круга, он с удовлетворением обнаружил грех, коего пока еще не совершал: убийство. Странно, что Данте ставил это тяжкое преступление ниже лицемерия и лести, помещенных в восьмой круг. Каждый раз, когда бредшие по нескончаемому кругу души проходили мимо, дьявол раздирал их от головы до ног - только лишь с тем, чтобы раны зажили к следующей встрече. Здесь обитали зачинщики раздоров и распрей во главе с пророком Мухаммедом. Верный избранной форме, Данте и наказание изобрел под стать греху: рассекал грешников, как и они при жизни пытались разделить других.
Но среди всех несчастных, выпотрошенных, варящихся в реках крови и захлебывающихся человеческими экскрементами, не было никого из персонажей сада. Расстроенный неудачей, Адам торопливо листал страницы, высматривая знакомые имена: Флора, Зефир, Дафна, Аполлон, Гиацинт, Эхо, Нарцисс. Занимаясь этим, он не сразу заметил подошедшего к столику мужчину.
- Привет.
Адам обернулся и поднял голову - Фаусто. На сей раз бывший партизан выглядел получше. Правда, на щеках и подбородке проступала тень густой щетины, но длинные волосы определенно успели познакомиться с расческой, а рубашка не просилась в стирку и была застегнута почти на все пуговицы. Впрочем, и эти незначительные уступки щегольству не могли в полной мере замаскировать врожденное неуважение к условностям.
- Можно? - спросил он, опускаясь на свободный стул.
- Конечно. - Адам пододвинул к себе пачку и демонстративно пересчитал сигареты.
Фаусто улыбнулся:
- Не волнуйся. Сегодня я со своими.
- Как дела?
- Неплохо. Устал. Слишком много работал.
- Я даже не знаю, чем ты занимаешься.
- Всем понемногу, - ухмыльнулся итальянец. - У меня домишко в горах. Там всегда найдется чем заняться. Сейчас строю свинарник.
- У тебя есть поросенок?
- Пока нет, но, когда появится, можешь не сомневаться - это будет самый счастливый поросенок на свете. - Он взглянул на лежавшую на столе книгу. - Данте, вот как? Lasciate ogni speranza voi ch'entrate.
Адам уже знал эту строчку, одну из самых знаменитых, - эти слова были начертаны над воротами Дантова Ада: Оставь надежду всяк сюда входящий.
- Ты ее знаешь?
- Знаю ли я "Божественную комедию"? А ты знаешь Шекспира? Ты знаешь Мильтона? Данте - сын Тосканы. - Фаусто положил руку на книгу. - Именно поэтому тосканский стал языком Италии, ты знаешь об этом?
- Да.
Сочиняя поэму, Данте отказался от латыни в пользу просторечного тосканского, порвав тем самым с традицией и сделав свой родной язык общенациональным.
- Великий человек. Как и другой тосканец, Макиавелли.
- Знаю.
- Но вот чего ты точно не знаешь, так это того, что Николо Макиавелли написал своего "Государя" по дороге отсюда.
- Правда?
- Да, в Сант-Андреа, что километрах в трех отсюда. Его ведь, как и Данте, изгнали из Флоренции. Два великих труда написаны в ссылке. Совпадение? Не думаю.
Фаусто не врал - он и впрямь прекрасно знал "Божественную комедию", вплоть до имен римских пап, оказавшихся волею Данте в его Аду. Фаусто вообще много чего знал, и удивляться этому не стоило - до войны он учился в университете.
Фаусто рассказал, что, будучи в то время членом социалистической партии, боролся с крепнущим в университете влиянием фашистов. Потом, когда уже после подписания перемирия итальянцы вдруг оказались под немецкой оккупацией, он принял участие в борьбе за освобождение страны. Сначала помогал распространять подпольные газеты с броскими названиями типа "Аванти!" и "Авангардия". Потом взялся за оружие, ушел в горы и вступил в партизанский отряд. В партизаны тогда уходили многие, люди самых разных состояний и классов. Как, например, младший сын синьоры Доччи, Маурицио. Радикал, он отказался от политики в пользу вооруженной борьбы.
- Сам я вместе с ним не дрался, но люди говорили, что он был настоящим вожаком и хорошим бойцом. - Фаусто помолчал. - Видишь ли, слова не очень-то много значат. В конечном итоге все решает другое: ты должен врезать врагу. Американцы это поняли. Вы, англичане, тоже. Как ни крути, ты должен врезать врагу так, чтобы он убрался восвояси и оставил тебя в покое.
Слушая итальянца, Адам попытался отыскать в своей жизни что-то такое, что могло бы выдержать сравнение с его делами - ведь Фаусто было тогда примерно столько же лет, сколько ему теперь. Едва ли не единственным, что удалось вспомнить, была подпись под петицией в адрес Энтони Идена с осуждением поведения премьера в период Суэцкого кризиса.
Освобождение Италии, продолжал Фаусто, вовсе не означало наступления счастливой жизни. Социалисты и коммунисты снова раскололись, хотя и прикрывались знаменем единого дела. Американцы, опасаясь, что страна достанется Сталину, обрушили долларовый дождь на христианско-демократическую партию с тем, чтобы купить саму душу нации. Годы идут, а дождь все льется.
- Неужели?
- Конечно. Миллионы долларов каждый год. Но богатая, протестантская, англо-саксонская страна не может навязать свои ценности бедной, католической. Мы бедны. Мы получаем четверть того, что получаете вы, англичане, и шестую часть того, что зарабатывают американцы.
- Я слышал, что и ваша страна богатеет.
Фаусто выдохнул сигаретный дым и в упор посмотрел на Адама:
- Верно. И если так продолжится дальше, то, может быть, американцы в конце концов победят.
- Ах, американцы, американцы, - вздохнула, подходя к их столику, синьора Фанелли. - Что еще они натворили?
- Хочешь знать, что сделали американцы?
- Вообще-то нет.
Она с улыбкой сменила их пустой графин на полный.
- За счет заведения - на прощание.
- Какая женщина, - пробормотал Фаусто и, проводив ее жадным взглядом, наполнил стаканы. - Так ты уезжаешь?
- Не из Италии. Буду жить на вилле Доччи.
Фаусто кивнул.
- Я вроде бы уже говорил, будь осторожен.
- Ты сказал, что вилла - дурное место.
- Так оно и есть.
Представленные им доказательства впечатляли. Когда он закончил, Адам подумал, что, если покопаться как следует в истории любой семьи, можно составить внушительный перечень обманов, лжи, интриг и загадочных смертей. Тем не менее многое указывало на то, что на долю Доччи за минувшие века выпало уж слишком много несчастий.
Богатство то приходило, то уходило, и поместье не раз и не два уплывало из их рук. Но, что примечательно, к ним же и возвращалось. Так или иначе, за счет удачного брака, предательства или подкупа Доччи всегда добивались того, что поместье и семья расставались не слишком надолго.
Те времена, когда они соединялись, вряд ли можно было назвать счастливыми. Члены семьи погибали в пожарах, ломали шею, падая с лошадей, душили любимых или резали друг другу по ночам глотки. Наверное, многие прожили тихо, незаметно и вполне достойно, но смысл экскурса сводился к следующему: дом притягивал к себе несчастья, как пламя мотылька, и в поддержку сей точки зрения Фаусто приводил убедительные аргументы.
- А Эмилио? - спросил Адам.
- А что Эмилио?
- Думаешь, случившееся с ним тоже вписывается в эту модель?
- Кто знает, что там произошло на самом деле? - Фаусто пожал плечами.
- Я знаю. Мне синьора Доччи рассказала.
- И что она тебе рассказала?
Адам изложил краткую версию событий. Выслушав его, Фаусто некоторое время сидел молча, потом кивнул:
- Что ж, в основном все так.
- А остальное?
Итальянец закурил.
- Эмилио был фашистом, членом партии. Ты об этом знал?
- Нет.
- Это из-за него немцы вели себя прилично, когда заняли виллу. Поэтому он и разозлился, когда увидел, что они там натворили. Такое поведение их соглашением не предусматривалось. Насколько я могу понять, поэтому он и разозлился. Вышел из себя. Но представить, что он стал бы стрелять, не могу.
- Тем не менее выстрелил. Есть свидетели. Маурицио и садовник… - Адам наморщил лоб, но так и не вспомнил, как звали садовника.
- А, Гаетано, - вздохнул Фаусто. - Но ведь никто не знает, что видел и что слышал Гаетано. Он и сам поначалу толком ничего не знал. Только потом уже сообразил.
- Не понимаю.
Фаусто наклонился к нему через стол.
- Гаетано изменил свой рассказ.
- Почему?
Итальянец пожал плечами:
- Я не спрашивал.
- Почему?
- Ты знаком с мифом о Пандоре?
- Да.
- Так вот, иногда лучше не слышать, что там шепчут голоса в ящике.
Глава 15
Антонелла прибыла к пансиону ровно в десять часов утра. Как и обещала. Встреча ее с синьорой Фанелли прошла вполне миролюбиво - женщины едва обменялись любезностями. Чемоданы вынесли и погрузили в "фиат", после чего Антонелла умчалась. Адам последовал за ней на велосипеде. Хозяйка на прощание чмокнула его в щечку. Якопо пожал руку и вяло помахал, да и то лишь после напоминания со стороны матери.
Прикатив на виллу, Адам с удивлением обнаружил, что его чемоданы выгружает Маурицио. Вечером семья устраивала небольшой прием, и Маурицио, приехав накануне, остался ночевать, чтобы лично проследить за рабочими.
- Они постоянно жалуются. Не на одно, так на другое. Но этот год и впрямь хуже прошлого.
- Из-за засухи?
- Точно.
Чемоданы отнесли наверх. Адам уже знал, какую комнату ему отвели, но темное, затхлое помещение, куда он заглядывал пару дней назад, выглядело теперь совершенно иначе - высокие окна были распахнуты настежь, и яркий солнечный свет заполнил его все, добравшись до самых дальних уголков. Расставленные тут и там вазы с цветами наполняли воздух сладким ароматом.
Произошедшая с комнатой метаморфоза произвела впечатление даже на Маурицио.
- Мария постаралась. Я уж и не помню, когда здесь было так хорошо.
Задерживаться он не стал - дела требовали личного внимания, - и Адам, оставив вещи, присоединился к синьоре Доччи и Антонелле, пившим кофе на террасе. Антонеллу тоже ждали какие-то поручения, и она убежала, успев лишь пригласить Адама к себе на воскресный ланч и пообещав познакомить его со своим братом Эдоардо и их друзьями. Когда она поднялась, Адам тоже попытался уйти, объяснив, что ему нужно работать.
- Но сегодня же суббота, - напомнила синьора Доччи.
- Он, Nonna, приехал сюда не развлекаться. - Антонелла повернулась к гостю: - Не поддавайся на ее уговоры. Если хочешь работать, работай.
- Для работы у него еще весь день впереди. Я отвлекать не буду - поеду во Флоренцию.
- Nonna?
- Что?
- А ты готова к такой поездке?
- Вопрос, моя дорогая, не в том, готова ли к поездке я. Вопрос в том, готова ли Флоренция к встрече со мной.
Она уехала перед ланчем - в синей "ланчии", которую специально для этой цели извлекли из гаража и привели в достойный вид. Устроившись на заднем сиденье, синьора Доччи по-королевски помахала провожающим рукой, сопроводив жест ироничной улыбкой. То ли этот жест, то ли вид Фосколо, восседавшего за рулем в шоферской фуражке, - так или иначе, впервые за все время Адам увидел, как улыбнулась обычно суровая Мария. Улыбка моментально смягчила ее лицо, но растаяла, как только служанка почувствовала, что на нее смотрят.
Разложив наскоро вещи, Адам отправился на террасу, где и устроился в уголке с "Божественной комедией". Некоторое время он пытался читать, но взгляд только скользил по строчкам. В конце концов книгу пришлось закрыть - любопытство влекло к новой загадке.
Попасть на верхний этаж можно было только по каменной лестнице, расположенной в строгом соответствии с идеальной симметрией виллы ровно посередине здания. На последней площадке путь ему преградили массивные деревянные двери. Разумеется, они были закрыты, что вовсе не стало для него сюрпризом. И все же Адам вздрогнул, когда за спиной прозвучал знакомый голос:
- Ключ у синьоры.
Он обернулся - у подножия лестницы стояла Мария. Спускаясь, Адам чувствовал на себе ее тяжелый, неотступный взгляд.
- Вам приготовить что-нибудь на ланч?
- Сэндвич, пожалуйста. Спасибо.
- Вам надо побольше есть. Вы слишком худой.
- Я много ем за обедом.
- Запомню, - пообещала она.
Ее добродушный тон придал Адаму смелости.
- Скажите, Мария, почему этаж закрыт?
- Так пожелал синьор. А синьора его волю уважает.
- Вам не кажется, что это как-то… - Он запнулся, подбирая нужное слово. - Как-то мрачно.
- Как-то? Мне порой кажется, будто над домом висит проклятие. Ну, теперь уж ждать недолго. У синьора Маурицио свои планы.
- Планы?
- Ну, подробностей я не знаю. Как всегда?
- Как всегда?
- Ветчина с сыром?
- Да, спасибо.
Захватив с собой сэндвич, Адам отправился в сад. Перекусить он решил на скамейке у основания амфитеатра, откуда была хорошо видна стоящая на постаменте Флора. Статуя по-прежнему не давала ему покоя. Как, впрочем, и выгравированная на скамейке надпись: "Душа в покое обретает мудрость". Цитата - теперь он это знал - из Аристотеля.
Только вот ему "покой" никак не давался. Мысли снова и снова обращались к последнему разговору с Фаусто. Разговору, лишавшему сна, омрачавшему мысли, как застывшая тучка омрачает ясный день.