Вывод был ясен: есть два типа орангутангов, но один обитает на Борнео, а другой - на Суматре. Разделенные географически, особи по-своему приспособились к условиям различных окружающих сред. И полагать, что ситуация как-то изменилась, нет ни малейших оснований.
Единственным источником утешения была его супруга. Обладавшая неиссякаемым запасом терпения, мать синьоры Доччи пыталась поддержать мужа, указывая на его огромный вклад в сокровищницу зоологических знаний. Может быть, он даже открыл новый подвид приматов. Для такого вывода у него есть все основания. Большинство оказавшихся на его месте коллег с радостью ухватились бы за возможность заявить о своих притязаниях на частичку Древа Жизни, пусть даже эта частичка всего лишь крохотная развилка на конце веточки.
Но не таков был ее отец.
По возвращении в Италию он незамедлительно отказался от своей должности в университете, уничтожил все относящиеся к экспедиции материалы и обратил свое внимание на археологию, полностью отдавшись изучению утраченной культуры этрусков. О посещении Ост-Индии напоминали лишь два сувенира, два самых значительных свидетельства его неудачи, - черепа орангутангов на стеллаже в рабочем кабинете, один с Борнео, второй с Суматры.
За все то время, что синьора Доччи рассказывала о своем детском приключении, Адам, увлеченный красочными описаниями и зачарованный мягкими, выверенными интонациями, едва ли произнес и десяток слов. Когда наконец замолчала и она, на террасе воцарилось молчание.
Синьора Доччи сконфуженно улыбнулась:
- Извините. Я утомила вас.
- Нет, нисколько. Было интересно.
- Слушать воспоминания старухи? Сомневаюсь.
- Правда. Какое должно быть замечательное время - быть свидетелем стремления человека примириться с самим собой.
- Не думаю, что мы на это способны. - Она пригубила вина. - Такие, как мой отец, отправлялись на поиски Эдема, но находили лишь запущенный, дикий сад.
Адам замялся, не зная, стоит ли поднимать тему.
- Шрам на лбу у Антонеллы…
Синьора Доччи улыбнулась.
- Конечно, вы его увидели. Нарост на черепе с Борнео…
- Да.
- Кто знает? Я не суеверна, но, может быть, шрам и есть наказание за то, что он делал с бедными обезьянами. Там была настоящая бойня. И он не только убивал, но и осквернял тела мертвых. - Она выглянула в ночь, подняла глаза на бледный серп луны. - А может быть, наказание послано мне - за то, что не смогла его остановить.
- Вы были ребенком.
- Не нужно недооценивать власть дочери над отцом. - Синьора Доччи задумчиво кивнула. - Я часто видела их, даже узнавала, но, когда это случилось, только стояла в стороне и смотрела. Когда мы жили возле Маропа, там была одна самка… мать… я звала Сабинеттой. Каждый раз, когда мы приближались, она ломала ветки и швыряла в нас. Когда ее подстрелили, она не свалилась на землю, а застряла в развилке дерева дуриан, и мужчинам пришлось забираться наверх и снимать ее. Охотники нашлись не сразу. Все думали, что она притворяется. Орангутанги ведь очень, очень сильные. В тех краях о них много интересного рассказывают. И не только о них, но и о крокодилах, питонах…
Синьора Доччи подалась вперед. Глаза ее блеснули, и в какой-то момент он словно увидел шестилетнюю девочку, сидящую у костра и жадно ловящую каждое слово бывалых охотников.
- Даяки говорят, что в лесу никого сильнее нет. Может быть, они и правы. Не знаю. Но я сама видела, как орангутанг сломал сук толщиной с вашу руку. Вот так…
Она выбросила сжатый кулак. Костлявые пальцы развернулись и потянулись к бутылке красного вина, но Адам опередил хозяйку. Он как раз подливал вина в бокал синьоры, когда на террасу выступила Мария.
Что она сказала, Адам не понял - слова простучали мелкой дробью, - но укоризненный тон распознал. Метнув в его сторону испепеляющий взгляд и забрав тарелки, Мария снова растворилась в темноте.
- Она права, - вздохнула синьора Доччи. - Уже поздно, а у меня позади долгий день.
Адам помог ей подняться.
- Спасибо. - Она оперлась на свою новую трость. - Странно, что вы спросили насчет черепов.
- Почему?
- Потому что я как раз сегодня ходила к ней… к Сабинетте. Она теперь в Зоологическом музее во Флоренции.
Адам предложил проводить ее наверх.
- Нет, посидите. Допейте вино. Может быть, если попросите ласково, Мария принесет вам кофе. Хотя я и сомневаюсь, - добавила она с улыбкой. - Доброй ночи, Адам.
- Доброй ночи.
Синьора Доччи пожала ему руку:
- Хорошо, что вы здесь.
Она медленно, неверным шагом прошла через террасу и, прежде чем войти в гостиную, обернулась:
- Я сказала, что отец уничтожил все материалы. Это он так думал. Но я успела спрятать альбом с фотографиями. Если заинтересуетесь, он в ящике под полками, в библиотеке. Ключ за томиком "Потерянного рая" вашего Мильтона.
Именно там Адам его и нашел двенадцать часов спустя, после утреннего кофе, выпитого в одиночку на террасе.
В ящике лежало несколько альбомов с фотографиями, но тот, о котором говорила синьора Доччи, выделялся потертым, а кое-где и потрескавшимся кожаным переплетом. Фотографии внутри тоже выдавали немалый возраст - мгновения времени, застывшие в полустертых, землистых тонах. Много было нечетких, со смазанными, словно спрятанными под призрачную вуаль лицами, что указывало на движение объектов в момент съемки. В особенности это касалось отца синьоры Доччи и выдавало природную порывистость и нетерпеливость, на что хозяйка намекнула накануне за ужином.
Сама же она - в сарафане, чепчике и ботинках на шнуровке, не по годам высокая - явно воспринимала все распоряжения фотографа всерьез и на каждом снимке представала замершей, словно марионетка, с висящими руками и пронзительным взглядом, направленным точно в объектив.
Фотографии располагались в хронологическом порядке, начиная с окончания морского путешествия. На одной из них, рядом с каким-то ящиком на ножках, горделиво позировал стройный, светловолосый молодой человек в темном костюме. Вероятно, это и был тот самый Уолтер Д. Пеплоу, шотландский метеоролог, упокоившийся затем на морском дне. Адам вдруг подумал, что где-то, наверное, есть семья, для которой эта фотография стала бы настоящим сокровищем - в отличие от Доччи.
Представить, что мистер Пеплоу мог проявить интерес и даже увлечься "няней" - на что прозрачно и неоднократно намекала синьора Доччи, - было довольно-таки трудно: последняя выглядела весьма пугающе: приземистая, плотная, с полоской усиков над верхней губой.
На одной из немногих подписанных от руки фотографий отец синьоры Доччи стоял в группе джентльменов-европейцев у бильярдного стола в каком-то заведении под названием "Клуб "Гармония"" в Батавии. Из всей компании только у него и еще одного мужчины волосы не были коротко подстрижены. Густые, с опущенными концами усы скрывали рот и придавали лицу серьезное и даже мрачное выражение, хотя слегка прищуренные глаза говорили, что он, в отличие от остальных, улыбается.
На всех сделанных на Борнео снимках он неизменно представал в белом костюме с черным галстуком и, даже позируя с ружьем над убитым животным, выглядел фигурой слегка комичной. Супруга возвышалась над ним по меньшей мере на полголовы, а неизменная парасоль только подчеркивала разницу в росте. Стоя перед бунгало, удивительно напоминающим современные, они походили скорее на двух участников сделки по купле-продаже, чем на мужа и жену.
Несколько снимков показались Адаму совершенно бессмысленными, как будто кто-то фотографировал кроны деревьев, лежа на земле. Присмотревшись, он разглядел свисающие с веток фигуры. На земле орангутанги выглядели существами весьма грозными. Даже мертвые они производили куда более внушительное впечатление, чем отец синьоры Доччи и уж тем более толпящиеся вокруг, ухмыляющиеся аборигены. Одного огромного самца - косматого, широкоплечего, грудь колесом - специально для съемки привязали за запястья к перилам веранды. Морду великана оживляла выбитая челюсть. Со стороны казалось, что несчастный примат ухмыляется своим мучителям.
Последняя фотография произвела не самое приятное впечатление. Адам торопливо пролистал остальные страницы, закрыл альбом и уже собирался вернуть его на место, но решил иначе и достал из ящика другие. Почему бы и не просмотреть, если уж предоставился такой шанс. Марии видно не было, а синьора Доччи наверняка еще спала после тяжелого дня.
Всего альбомов было четыре, и каждый охватывал двух- или трехлетний период от конца 1890-х до начала 1920-х. Все удостоверяли особое, привилегированное положение, которым семья Доччи пользовалась, к полному своему удовольствию. Скачки, дорогие машины, эксклюзивные отели. Пешие прогулки в Альпах, венецианские гондолы, верблюды и пирамиды…
Адам пролистал альбомы дважды. Во второй раз он положил их в хронологическом порядке и просмотрел внимательнее, обращая внимание прежде всего на синьору Доччи, прослеживая ее путь от неловкой девочки-подростка до элегантной молодой женщины, жены и, наконец, матери. Нашел он и фотографии Эмилио, опровергавшие его частную теорию о том, что первенец в семье обычно уступает в росте младшим братьям. Эмилио с самого рождения отличался худобой и длинными руками и ногами. Внешне он больше походил на мать, от которой унаследовал большие глаза и широкие, высокие скулы. Эти черты в сочетании с вытянутой шеей придавали ему выражение несколько растерянное. Адаму он напомнил то ли какое-то животное, то ли птицу. Маурицио и комплекцией, и лицом пошел в отца - широкоплечий, с тяжелой челюстью, аккуратными чертами. Всматриваясь в Катерину, тогда еще девочку, Адам старался отыскать в ней сходство с Антонеллой, но нашел немногое: густые и прямые волосы да намек на дерзкую усмешку в уголке рта.
Самой последней фотографией был студийный портрет семьи, сделанный в 1921 году в Мадриде. Женщины сидели на продавленном диване; возраст выдавали и первые, пока еще мягкие морщинки на лице синьоры Доччи. Слева от нее сидела Катерина - с типичным для тринадцати- или четырнадцатилетнего подростка хмурым, недовольным выражением. Впрочем, причиной его могла быть и короткая стрижка, которая совсем ей не шла. Мужчины стояли сзади: Бенедетто, глава семьи, по-хозяйски сжимал спинку дивана, сыновья - слева и справа от него. Лоб Маурицио портила угревая сыпь. Эмилио уже начал лысеть.
Чем дольше Адам смотрел на фотографию, тем больше она его волновала, вызывая какое-то неясное, неуловимое ощущение сродни беспокойству. В конце концов он вынул карточку из уголков, убрал на место альбомы, запер ящик и отправился в кабинет.
Он все еще всматривался в снимок, когда появилась синьора Доччи. Она вошла с террасы, и Адам, услышав приближающийся стук ее новой трости, успел сунуть фотографию под справочник и пододвинул лежавшую рядом книгу.
- Доброе утро.
- Доброе утро.
- Выспались?
- Да, - соврал он.
- Это мой разговор, должно быть, нагнал на вас сон.
Адам улыбнулся:
- Нет, я слушал вас с большим удовольствием. Правда.
Ее прогулочные туфли немного запылились; в руке она держала бутылку вина.
- Вы выходили? - спросил он.
- Да, прогулялась немного. Было приятно.
- Что?
- Они так удивились - я снова на ногах. Все обрадовались. Хотя, может быть, и притворялись.
- Уверен, что нет.
- Уверены в чем? Что не обрадовались или что не притворялись?
Он улыбнулся.
Синьора Доччи поставила бутылку на стол.
- К ланчу у Антонеллы. Надеюсь, не забыли?
- Нет.
- Вино из подвала. Хорошее. И не беспокойтесь - не наше.
Войдя в сад через проход в живой изгороди, Адам стащил галстук. Спустившись к основанию амфитеатра, снял пиджак. Открыл блокнот, достал фотографию. И, словно рассчитывая на ее помощь, посмотрел на статую Флоры.
Глупо, конечно, взывать к каменному изваянию, но он принес фотографию не просто так. Причина была, и отрицать это не имело смысла. Что-то в этом саду заставляло его смотреть на мир по-другому. И даже вести себя по-другому. Адам чувствовал это и сейчас, некую пробуждающуюся в нем энергию - не злость, не желание противопоставить себя кому-то, но что-то иное, хотя и близкое. Что бы это ни было, именно оно толкнуло его произнести ту тираду насчет братоубийства. Он знал это точно, как знал и то, что увидел тогда в глазах Маурицио холодный отблеск страха, вины.
Через десять минут на каменной скамье валялись два окурка. И снимок как будто насмехался над ним. Он порывисто вскочил и стал спускаться по тропинке, что вела через лес, мимо поляны Адониса.
Легкий ветер пробежал по листьям над головой. Первый ветерок за почти целую неделю. Благословенная тень отступила назад, и Адам шагнул на полянку, в центре которой стояла статуя.
Венера замерла, склонившись над мертвым возлюбленным, протянув к нему левую руку. Адонис лежал на спине - раскинувшись, с закрытыми глазами и распахнутым ртом, словно вместе с последним дыханием с губ его сорвался ужасный крик. В руке он все еще сжимал лук, то самое оружие, что не смогло защитить его от дикого кабана. В документах отца синьоры Доччи упоминался лишь некий зверь, а вот сам Овидий в "Метаморфозах" был точнее и указывал на то, что Адониса порвал насмерть дикий кабан.
Адам был доволен, что, по крайней мере, добрался до первоисточника. Может быть, если просмотреть все повнимательнее, удастся найти некую символическую связь с семьей Доччи. Ведь кабан значился и на их гербе.
Какой-то шум вынудил его отвлечься от статуи. Ветерок снова пронесся по кронам деревьев, набирая силу, крепчая. Верхушки закачались, будто пьяные любовники на танцполе, закивали в унисон, а ветер сорвался вниз, к земле, прижал выжженную солнцем траву и теплой рукой взъерошил Адаму волосы.
Он снова ощутил беспокойство, но теперь достаточно сильное, такое, что погнало его с опушки. Вернувшись к тропинке, он оглянулся через плечо, наполовину ожидая увидеть рядом с каменными Венерой и Адонисом кого-то еще. Но нет, они так и остались вдвоем.
Необходимые указания Антонелла дала накануне. Пройти по тропинке в самом низу мемориального сада, свернуть на юг, пересечь оливковую рощу и подняться к ее дому.
Тропинку Адам отыскал без труда, но прежде, чем спуститься, он, следуя невнятному импульсу, вернулся к храму Эхо и еще раз посмотрел на сад снизу вверх. Растянувшись по пологому склону, лужайка подходила к гроту с замершими на страже кипарисами. Дальше склон резко уходил вверх, к амфитеатру - Флоре в ее перламутровой раковине и нависавшей над ней триумфальной арке.
Ветер уже набрал силу, и теперь по дну долины как будто катил плотный невидимый поток. Адам повернулся ему навстречу, и поток промчался мимо, к деревьям. К глазам подступили слезы. Он несколько раз моргнул.
И тут его осенило.
Грегор Мендель.
Имя, знакомое со школьных дней. Уроки биологии. Генетика.
Адам снова достал из блокнота семейную фотографию Доччи. Взгляд забегал - от отца к матери, потом поочередно к каждому из детей.
Все трое - Эмилио, Маурицио и Катерина - унаследовали от родителей глубокие, темные глаза, но, даже если бы этого не случилось, если бы кто-то родился с голубыми глазами, Мендель не стал бы бить тревогу и объяснил такое явление тем, что оба родителя носили рецессивный ген голубых глаз, который и проявился у ребенка. Да, вероятность того, что отпрыск унаследует темные глаза, была бы выше, но и вероятность получить голубые не исключалась. Невозможно было бы другое: чтобы у двух голубоглазых родителей, несущих двойную дозу рецессивного гена, родился темноглазый ребенок.
Если он не ошибся, то же самое правило должно действовать и в отношении другого физического тренда: мочки уха. Несросшаяся мочка означает доминантный ген. Следовательно, у родителей с рецессивными генами, то есть сросшимися мочками, не может быть ребенка с несросшейся мочкой уха. Можно, конечно, посмеяться, но это так.
Адам еще раз посмотрел на фотографию.
Ошибки быть не могло. Из всей семьи несросшаяся мочка была только у одного Эмилио. Ничего страшного. Это даже не бросалось в глаза. Но давало основания подозревать, что Эмилио не был сыном одного из родителей.
Определить точнее было не так уж трудно.
Физическое сходство между Эмилио и синьорой Доччи сомнений не вызывало, подтверждая таким образом факт ее материнства. Из чего следовал вывод о том, что Эмилио не был сыном своего отца, точнее, того мужчины, что стоял слева от него в почти пародийной позе патриархального главы семейства.
Адам еще не успел сформулировать следующий, логично вытекающий из сделанного вывода вопрос, как на него пришел ответ. Может быть, ответ этот давно лежал в каком-то уголке, невостребованный. Может быть, он получил его накануне вечером, в разговоре с синьорой Доччи, но не сумел прочитать сразу.
Застывшее в больших глазах и длинной шее Эмилио выражение легкой настороженности еще раньше отозвалось ноткой узнавания, но тогда Адам ошибся, приписав ему сходство с каким-то животным или птицей. Да, он уже встречал такое выражение, видел его на фотографии, висевшей в одном из кабинетов Кембриджа. Фотографии гребной команды колледжа Иисуса, восьми долговязых молодых людей, крепко, как пики, сжимавших весла. "Не подумайте лишнего, - усмехнулся профессор Леонард, заметив его интерес к снимку. - Не уверен, что мы выиграли хотя бы один заезд. Точнее, я знаю, что мы не выиграли ни одного".
Глава 17
К ланчу Адам опоздал. Впрочем, это было не важно, потому что другие гости опоздали тоже, да и сама Антонелла изрядно отстала от собственного графика подготовки. Когда Адам подошел к дому, она с растерянным видом бродила между вызывающих жалость грядок. В мятой футболке, шортах и босиком. Великолепная. И сердитая.
- Кто-то ворует мои томаты.
Маленькие, сморщенные, помидоры вызывали жалость, и представить, что кто-то мог соблазниться ими, было нелегко.
- Простите их. Бедняги, должно быть, совсем отчаялись.
Нахмуренный лоб разгладился, брови разошлись, черты смягчились… Антонелла улыбнулась и рассмеялась.
Дом представлял собой узкое строение, окружавшее с трех сторон вымощенный кирпичами открытый дворик. Два расположенных друг против друга крыла соединялись хозяйственной пристройкой, на высоких воротах которой красовался резной герб семьи Доччи - стоящий на задних лапах кабан. Штукатурка местами отвалилась, обнажив каменную кладку. Внешняя лестница вела в жилые комнаты на втором этаже.
- А что на первом?
- Там держат домашний скот. Правда, не сейчас.
Мебели в комнатах почти не было, да им это и не требовалось. Полы и потолки, двери и стены сами по себе служили достаточным украшением - все старинное, все ручной работы. В спальне Адам увидел только железную кровать, комод и пару картин на стенах. Ничего лишнего. Взгляд задержался только у неубранной постели с брошенной ночной сорочкой.
На плите жарилась ветчина. Кухня, судя по всему, была самой большой комнатой в доме; открытые балки потемнели от возраста и дыма, большой стол мог, похоже, выдержать любое нашествие. Впрочем, принимать гостей в кухне Антонелла не планировала - погода позволяла устроиться под открытым небом. И вот тут она рассчитывала на Адама.
Ему поручалось натянуть во дворе тент. Все необходимое, включая стулья и подмостки, следовало взять в амбаре.