После того как возведенное строение заслужило похвальный отзыв и Адам разложил на столе салфетки и нашел подушечки для половины стульев, Антонелла наградила его стаканом вина, которое он же и принес. Придирчиво изучив этикетку, она одобрительно кивнула.
- А я почему-то думала, что ты студент.
- Это из запасов твоей бабушки.
- Тогда за бабушку. - Антонелла подняла стакан.
- За бабушку. Пусть живет до ста лет.
- Насчет этого не волнуйся - доживет. Маурицио, например, нисколько в этом не сомневается.
- Маурицио?
Она лишь загадочно улыбнулась.
- Что?
- Мне кажется, он немного нервничает. Никто не знает, что у нее в голове и как она поступит теперь, так сказать, вернувшись к жизни. Маурицио уже давно ждет, когда вилла перейдет к нему. Раньше он думал, что это случится не раньше, чем бабушка умрет.
- Надеюсь, меня он не винит.
- Тебя?
Адам в нескольких словах рассказал о встрече с Маурицио, озабоченным состоянием здоровья синьоры. Упомянул он и о том, что почувствовал с его стороны некоторую враждебность. А вот о том, что не остался в долгу, промолчал. Больше всего Антонеллу удивило то, что Мария сообщила Маурицио о визите доктора.
- Вообще-то Мария его недолюбливает.
- Есть и другое объяснение: она искренне заботится о синьоре.
- Может быть.
- Синьора сама роет себе могилу.
- Если так, остановить ее некому.
- Звучит как-то уж очень фаталистически.
Он хотел легонько уколоть ее. Получилось. Она посмотрела на него в упор - тяжело, с прищуром.
- Я люблю бабушку, но я также хорошо ее знаю.
Назревавший конфликт предупредил звук подъехавшего автомобиля. Машина, в которую каким-то чудом втиснулось три пары, вкатилась во двор в облаке белой пыли. Еще через минуту двор заполнили громкие голоса, звон посуды и смех.
Шум нисколько не стих и через два часа. Приглушить его не могли ни еда, ни вино - и то и другое появлялось и исчезало без следа. В паузе между переменами блюд они даже сыграли в хупс. Игру Антонелле подарил Эдоардо. Шутки, которыми они при этом обменялись, никто из посторонних не понял, а объяснить их брат и сестра отказались.
Смуглый и черноволосый, как Антонелла, Эдоардо был на год с небольшим младше сестры. Большой, энергичный, шумный, остроумный. Каждый, кто оказывался рядом, рисковал попасть под обаяние этого жизнерадостного весельчака. Похоже, чары Эдоардо не действовали только на одного человека: его подружку по имени Грация, тоже студентку юридического факультета. Она же оказалась единственной из всех присутствующих, кто не говорил по-английски. Впрочем, последнее обстоятельство отнюдь не мешало ей пытаться говорить на нем, причем с той же головокружительной скоростью, что и на итальянском. Результатом было некое вавилонское смешение слов, преимущественно французских. Каждый раз, когда Эдоардо пытался поправить ее, она оборачивалась к нему и говорила: Zitto! Capisce. Non е vero Adamo?
На что Адам неизменно отвечал: "Абсолютно".
Слово это моментально вошло в обиход. Началось с того, что Энрико, новоиспеченный супруг венецианки Клаудии, красавицы с васильковыми глазами, на вопрос, подлить ли ему еще вина, решительно заявил: "Абсолютно". Так и пошло.
Италия быстро меняется, вот мы уже вступили в Общий рынок. Абсолютно!
Песенный конкурс Евровидения должен был выиграть Доменико Модуньо с Nel Blu Dipinto di Blu. Абсолютно!
Сбой случился лишь однажды, когда подали кофе и кто-то заметил, что христианско-демократическая партия спуталась с бывшими фашистами.
- Эй, поосторожнее, - вставил карикатурист, который хотел стать художником. - Их дядя был фашистом, разве нет?
Ему ответил Эдоардо:
- Абсолютно. И убили его тоже фашисты. О чем вам это говорит?
Карикатурист извинился за неуместную реплику, получил прощение, и магическое слово больше не поднимало голову. Настроение за столом не изменилось, но Адам поймал себя на том, что ему трудно поддерживать общий бодрый тон. Веселый, добродушный треп позволял отвлечься, забыть о фотографии в блокноте, лежащей на шкафчике в кухне, но потом в разговор вломился Эмилио, и не замечать этого невидимого гостя было уже невозможно.
Компания развлекалась, перескакивая с одной темы на другую, а его мысли ходили по одному и тому же кругу: от Грегора Менделя и рецессивных генов к ушным мочкам и фотографии в кабинете профессора Леонарда. Он старался удержать их, не пускать в те темные углы, куда заглянул, разговаривая с Фаусто.
Время от времени Адам, чтобы не выглядеть белой вороной, вступал в общую дискуссию, что-то говорил, но по-настоящему вернулся в реальный мир только тогда, когда гости собрались уходить. С облегчением вырвавшись из темного плена догадок и предположений, он пожимал руки, целовал подставленные щеки и махал вслед машине, унесшейся наконец в сторону Сан-Кассиано вместе с облачком белой пыли.
Предложение помочь Антонелла встретила с благодарностью. Работали молча, сосредоточенно, а когда закончили, о веселых посиделках напоминали только горы посуды на сушильной доске да красное пятно на камнях в том месте, где кто-то опрокинул стакан с вином.
Уставшие, они сели передохнуть на деревянную скамейку у амбара. Место было тихое. Солнце уже клонилось к западу, и тени медленно сдвигались, постепенно смягчая краски, ретушируя яркий пейзаж.
- Как здесь хорошо! - сказал Адам. - Тебе повезло.
- Да, но я за все это плачу. Поместью нужны деньги.
- Дела настолько плохи?
- Не только здесь - повсюду.
Антонелла объяснила, что семья, занимавшая этот дом на протяжении нескольких поколений, недавно перебралась в Сан-Кассиано, последовав примеру многих других, кто сменил сельскую жизнь на городскую. Как только найдутся другие жильцы, она сразу же уедет.
Адам немало удивился, узнав, что хозяйственная жизнь в поместье строится на базе издольщины - mezzadria - и что по условиям соглашения семья, пользовавшаяся домом и частью принадлежащих Доччи земель, отдавала хозяевам половину произведенной продукции.
- Да это же феодализм какой-то!
- Так здесь заведено еще со Средневековья, но сейчас положение меняется. Политики в Риме говорят, что mezzadria - пережиток и ее нужно отменить. Если так случится, здесь все переменится. Бабушку это сильно беспокоит, хотя я и говорю ей, что бояться не надо. Маурицио богат, при нем тут все заработает.
- А чем он занимается?
- Что-то покупает, что-то продает.
- Что, например?
- Все, что приносит прибыль. К тому же у него в Прато две фабрики одежды. Он хорошо заработал после войны.
Помолчав, Адам все же решился.
- Каким был Эмилио?
- А почему ты спрашиваешь?
- Просто любопытно. О нем сегодня упомянули за ланчем.
Антонелла вытряхнула из его пачки еще одну сигарету.
- Что сказать? Да, он был фашистом. Как и многие тогда. Люди перестали верить… - Она увела взгляд куда-то вдаль. - Я была еще девочкой, но помню его хорошо. Эмилио много читал. А еще всегда меня смешил. И не только меня - всех. - Она грустно улыбнулась. - Забавный фашист.
- И как они ладили, Эмилио и Маурицио?
Антонелла посмотрела на него так, словно хотела сказать: а тебе-то какое дело?
Адам понимал, что зашел слишком далеко и нужно следить за каждым словом.
- Мне интересно, как уживались два человека с такими разными политическими взглядами. Маурицио ведь был в партизанах?
Вот только достаточно ли этого для убийства?
- Кто тебе сказал?
- Один парень из Сан-Кассиано. Фаусто.
Антонелла его не знала, но, похоже, слышала это имя.
- Да, Маурицио был партизаном и вдобавок социалистом. Говорит, что социалистом и остался. - В ее голосе явственно прозвучала нотка добродушного цинизма. - Бабушка говорит, что он дрался с немцами только потому, что всегда с кем-то дрался, еще мальчишкой. Ему очень не нравится, когда она так говорит.
Но в ту ночь, когда убили Эмилио, он ведь с ними не дрался?
Вопрос этот Адам задавать не стал. Как и многие другие, уже вертевшиеся в голове и требовавшие ответа. Почему ее дед запечатал верхний этаж? Ведь даже к святилищам люди приходят иногда, чтобы исполнить долг памяти и засвидетельствовать свое почтение. Зачем запирать двери? Зачем заставлять всю семью годами жить рядом с тем, что не дает покоя и терзает память, вместо того чтобы дать боли затихнуть и рассеяться? Как там сказала Мария о застывшем во времени этаже? Порой кажется, будто над домом висит проклятие.
Адам ушел, когда уже смеркалось. Антонелла сказала, что проводит его до виллы, куда она за выходные почти не заглядывала.
Начинаясь от дома, тропинка сбегала в оливковую рощу. Антонелла заметила, что еще год назад никакой тропинки здесь не было и что это она ее протоптала. К вечеру заметно посвежело. В сгущающихся сумерках мелькали светлячки, ароматы трав - мяты, розмарина, тимьяна - накатывали пахучими волнами. Шли молча, лишь иногда перебрасываясь парой-другой фраз. На крутом спуске Антонелла поскользнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за его руку; его же рука машинально легла пониже мягкого изгиба ее талии.
- Спасибо, - тихо сказала она, когда оба отстранились.
Благостное настроение отчасти рассеялось, когда они вошли в мемориальный сад. Адам рассказал Антонелле о том странном, неведомо откуда взявшемся ветре, что промчался здесь днем, когда он шел к ней.
- Да, знаю. Такое здесь случается иногда летом. Почему - не знаю. - Они прошли немного. - Дыхание богов, - рассеянно добавила она, - так греки называли ветер.
Они остановились у подножия амфитеатра и долго смотрели на статую Флоры, вокруг которой, словно встревоженная свита, кружили светлячки.
Ему вдруг до смерти захотелось рассказать ей все, поделиться секретом. Адам попытался подавить внезапный импульс, но тут же сдался.
Он рассказал все, что знал. О сумрачном лесе, триумфальной арке и анаграмме слова "инферно". Рассказал о девяти кругах Дантова Ада и втором круге прелюбодеев. Рассказал все как есть, без недомолвок и прикрас. И когда закончил, почувствовал огромное облегчение, словно сбросил с плеч тяжкий груз.
Антонелла заговорила не сразу, а когда заговорила, первое слово было на итальянском:
- Incredibile.
- Может быть, я ошибаюсь.
- Нет, - сказала она твердо.
- Остальное я разгадать не могу. Не вижу никакого смысла.
- Увидишь.
- Случилось что-то плохое. Я это чувствую. Просто не могу понять, что именно.
Антонелла положила руку ему на плечо.
- Bravo, Adamo. Браво.
К комплиментам Адам не привык, но, когда она, вытянув шею, потянулась к нему губами, раздумывать не стал.
Они поцеловались. Нежно и осторожно. Потом еще раз, уже отбросив осторожность. Он ощутил идущее от нее тепло и легкое давление грудей. Языки нашли друг друга…
- Я сказала себе, что не буду, - прошептала Антонелла, отстраняясь.
- Интересно. Я-то сказал себе, что буду.
Он не столько увидел, сколько почувствовал, что она улыбнулась.
Так, держась за руки, они и вышли из сада и только у самой виллы отпустили друг друга, когда она наклонилась, чтобы вытряхнуть попавший в туфельку камешек.
- Почему ты сказала себе, что не будешь?
Антонелла надела туфельку и выпрямилась.
- Потому что ты скоро уедешь.
- Через неделю.
- Будет только еще хуже.
- Но зато какая неделя!..
Он потянулся к ней. Она с улыбкой шлепнула его по руке.
Ночную тишину расколол донесшийся из виллы громкий смех. Даже не смех, а дьявольский хохот. Кто его не слышал, мог бы забеспокоиться. Кто слышал - вздрагивал от страха.
- Боже…
- Что? - спросила Антонелла.
- Гарри… - Адам шагнул к ступенькам нижней террасы. - Ты что здесь делаешь?
- А на что это похоже? Обедаю с красивой женщиной.
Синьора Доччи милостиво улыбнулась.
- Я думал, что ты получишь деньги не раньше чем завтра.
- Пришли сразу, в тот же день, когда ты их послал.
Адам попытался скрыть разочарование.
- Хорошо.
- Плохо.
- Плохо?
- Долгая история.
- Да, долгая, - согласилась синьора Доччи.
Гарри повернулся к ней:
- Но небезынтересная.
- Нет, небезынтересная.
Господи, вздохнул Адам.
- Ты давно здесь? - с наигранным безразличием спросил он.
- Несколько часов.
Вполне достаточно, чтобы натворить такое, чего потом не исправишь.
- Как ланч? - осведомился Гарри. - Хорошо посидели?
- Да, отлично… извини. Это Антонелла.
Гарри поднялся. На нем была помятая рубашка "аэртекс", армейские шорты цвета хаки, надежно закрывавшие колени, и черные спортивные тапочки, одна из которых протерлась так сильно, что из дырки выглядывал большой палец. Выйдя из-за стола, он поцеловал протянутую Антонеллой руку, к счастью предусмотрительно успев убрать изо рта сигарету.
- Антонелла.
- Гарри.
- Милое платье.
- Чудные шорты.
- Спасибо. Весьма практичные в такую жару.
- Абсолютно. - Антонелла бросила взгляд на Адама.
- Пожалуйста… - Гарри предложил ей стул.
- Спасибо.
- Вы поели? - спросила синьора Доччи.
Адам поднял руки.
- На пару дней вперед.
- Антонелла прекрасно готовит.
- Согласен с вами, - сказал Адам, на мгновение ощутив себя персонажем романа Джейн Остин.
К счастью, из плена воображения его вырвал вовремя вмешавшийся Гарри.
- Мария тоже.
Мария только что вышла на террасу с подносом.
- Vitello con sugo di… - Итальянский акцент Гарри мог напугать любого итальянца.
- Pomodoro, - ответила Мария.
- Pomodoro! - протрубил Гарри. - Magnifico!
Роман Джейн Остин уже не казался Адаму такой уж плохой альтернативой. Во всяком случае, лучшей, чем пародия на мистера Мануччи, продававшего им мороженое из фургончика еще в те времена, когда они жили в Кеннингтоне.
Мария одарила гостя одной из своих редких улыбок, получившейся у нее на удивление жеманной.
- Grazie, - пробормотала она, убирая со стола пустые тарелки.
- Перед тем как вы пришли, Гарри как раз рассказывал анекдот, - сказала синьора Доччи.
Глаза ее блестели, на щеках играла тень румянца - может быть, от выпитого. Или от тех таблеток, что привез доктор?
- Ла-Манш, - продолжала она. - Семнадцатый век.
- Да, точно… итак… Капитан фрегата поднимает подзорную трубу и видит пять пиратских бригов, идущих ему навстречу. "Принесите мне красную рубашку", - говорит он своему лейтенанту. "Красную рубашку, сэр?" - "Выполняй".
В общем, сближаются они с пиратами и вступают в жестокую схватку. Капитан в гуще боя, рубит направо и налево. И наперекор всему они захватывают все пять пиратских кораблей. Сражение заканчивается, матросы поздравляют друг друга, а лейтенант спрашивает у капитана, зачем ему понадобилась красная рубашка. Капитан отвечает: мол, для того, чтобы, если бы его ранили, никто не заметил крови и не пал духом. "Какой герой наш капитан!" - кричат матросы.
Гарри взял паузу, затянулся сигаретой, потом раздавил ее в пепельнице.
- Итак, - продолжил он, и глаза его блеснули, - проходит несколько дней, и они снова патрулируют пролив. И снова крик из "вороньего гнезда". Капитан поднимает подзорную трубу и видит на горизонте двадцать пиратских кораблей, идущих к ним под всеми парусами. Он опускает трубу и поворачивается к лейтенанту: "Лейтенант". - "Да, сэр?" - "Принесите-ка мне мои бурые штаны".
В защиту Гарри можно сказать одно: он никогда не смеялся над собственными шутками. С другой стороны, над ними вообще мало кто смеялся. Эта, впрочем, была далеко не из худших. И даже Адам усмехнулся - с облегчением. Концовка могла прозвучать куда грубее.
Гарри повернулся к брату:
- Посмотри-ка, как их проняло.
Синьора Доччи и Антонелла еще вытирали слезы, когда Мария внесла поднос с сыром.
Ужин заканчивался пыткой. Адам смотрел на синьору Доччи и видел профессора Леонарда; он смотрел на Антонеллу и вспоминал поцелуй в саду; смотрел на Гарри и спрашивал себя, не приемный ли один из них.
Гарри верховодил. Он захватил руль, и всем прочим оставалось только сидеть и получать удовольствие - независимо от того, нравилось им это или нет. Удивительно, но ни синьора Доччи, ни Антонелла, похоже, ничего против не имели.
Гарри сообщил, что приехал в Италию на Венецианское биеннале, ежегодный международный фестиваль искусств. Для Адама это стало новостью, причем новостью обнадеживающей - значит, брату все же придется куда-то уехать. Британские мастера стали той силой, с которой нужно считаться, утверждал Гарри. Особенно в скульптуре. Так, на прошлом биеннале Линн Чэдвик увел главный приз из-под носа у самого Джакометти, а многие современные скульпторы достойны считаться преемниками Генри Мура и Барбары Хепуорт: Мидоуз, Фринк, Торнтон, Хоскин - все эти художники были всего лишь именами до тех пор, пока Гарри не оживил их яркими описаниями созданных ими работ.
Эти скульпторы, объявил Гарри, составляют новое движение. Смелые абстракции предшественников - не для них. Их творения уходят корнями в послевоенный мир разрушенных домов и поломанных судеб. Их язык - язык ужаса и страха. Они врываются в человеческую форму, сдирают с нее кожу, отрывают члены, отбрасывая все ненужное. И в конечном итоге представляют миру армию созданий - отчасти людей, отчасти зверей, отчасти машин. Как сказал Гарри один из его преподавателей в Коршеме, "примерно то же самое увидишь, если заглянешь в танк "шерман" после прямого попадания".
Движение охватило всю Европу - новая геометрия страха, - и, пока есть войны или сохраняются их перспективы, оно будет значимым.
Адам слышал эту речь не раз и не два, но теперь она звучала убедительнее, почти проникновенно. На синьору Доччи и Антонеллу она произвела еще более сильное впечатление, вызвав вопросы, на которые Гарри с готовностью ответил. Наблюдая за братом, Адам ощутил что-то похожее на гордость. Гордость, впрочем, слегка умерялась завистью - не все способны с таким жаром защищать избранный путь.
Синьора Доччи отправилась наконец наверх, и Антонелла сочла это сигналом для себя и собралась домой. Переубедить ее не удалось - впереди трудная неделя. Адам предпочел бы услышать другое, но - делать нечего - довольствоваться пришлось малым: он тайком сжал ее руку в тот момент, когда она поцеловала его в щеку на прощание.
Когда братья остались вдвоем, Гарри кивнул через плечо в сторону нависавшей над ними виллы:
- Наверное, трудновато обогреть такую зимой.
- Наверное.
- Что у нее с лицом?
- Дорожный инцидент.
- Ты ее трахаешь?
- Нет.
- М-м-м.
- Я не трахаю ее, Гарри.
Гарри посмотрел на него изучающе:
- Верю.
- Ты снял камень с моей души.
- А как насчет синьоры Фанелли? Хозяйки пансиона?
Сердце сжалось - откуда Гарри узнал о ней? Ах да, он же сам сказал брату обратиться, если что-то понадобится, в пансион.
- Не смеши меня.