Наконец, Оуэну наскучила эта забава, он поворотился и галопом поскакал прочь, но его противник, с мечом наготове, бросился в погоню, так что из-под копыт его коня взметнулась пыль. Оуэн развернул скакуна, чтобы встретить противника, но полный галоп, похоже, не удался ему. Корбетт усмехнулся про себя, решив, что Оуэн чересчур самоуверен и что противник может запросто сбить его. Всадники поравнялись, и Корбетт увидел, как Оуэн поднырнул под занесенный меч соперника, и в тот самый миг, когда тот совершал рывок вперед, Оуэн придержал своего коня, чуть не прижав его круп к земле, и обрушил собственный меч на затылок противника, так что тот без чувств рухнул наземь. Зрители издавали торжествующие крики, а Оуэн снял шлем и, подняв меч, поприветствовал раскрасневшуюся, взволнованную Мэв. Корбетта он смерил убийственным взглядом.
Корбетта ничего тут не тревожило, разве что страсть Мэв - всякий раз, как они выезжали куда-нибудь вдвоем, они много целовались, объятия делались все более пылкими, более требовательными. Корбетту хотелось овладеть девушкой, он втайне надеялся, что она позовет его в свою спальню. Однажды он даже обронил намек на это - но в ответ услышал едкое замечание, что она не собирается дарить свое девство проезжему англичанину. Корбетт подумал, что она боится его отъезда, а ведь он в Ните уже четвертую неделю! Эдуард наверняка с нетерпением дожидается его возвращения, а между тем его длительное пребывание здесь, похоже, накаляет обстановку в замке. Мэв явно желала его, но скрывала свои чувства под колкими насмешками. Морган попросту не обращал на него внимания, Оуэн следил за ним, как охотник за дичью, а Ранульф, смертельно скучавший, но теперь не на шутку напуганный открытой враждебностью Оуэна, умолял своего господина поскорее вернуться в Лондон.
Корбетт с тревогой спрашивал себя, позволит ли им Морган беспрепятственно уехать, и даже если да, то послушается ли повелений лорда Оуэн со своими людьми? Однако еще больше беспокоило Корбетта другое: как встретит его король, было уже ясно. Ему так мало удалось узнать в Ните, да и то, что он узнал, было не ново: Морган готов к мятежу, но нет никаких указаний на то, что он как-то сносится с французами или с изменником из Эдуардова совета. Разумеется, Корбетт продолжал задавать вопросы, где только мог, но наталкивался на непонимающие взгляды. Мэв отвечала тем же. Она помнила Тэлбота, помнила даже день, когда тот покинул Нитский замок навсегда.
- В тот день, - сказала она, - между Тэлботом и Оуэном произошла яростная ссора. Тэлбот требовал, чтобы ему разрешили уехать, потому что того требуют дела короля, а Оуэн не хотел отпускать его.
- Почему? - спросил Корбетт. - К чему было Оуэну удерживать его?
- Это мне неизвестно, - резко ответила Мэв. - Я только слышала, как Оуэн кричал, что Тэлбот побывал среди седел!
- Что за бессмыслица? Среди седел? При чем тут какие-то седла?
- Не знаю, - ответила Мэв. - Дядя закричал Оуэну, чтобы тот отпустил Тэлбота, однако перед этим разослал гонцов - предупредить разведчиков, что Тэлбот выезжает. Вскоре после его отъезда Морган отправил ему вдогонку Оуэна с отрядом всадников. - Мэв повела плечами. - Кому какое дело до этого Тэлбота? Он был английским шпионом. Здесь никто его не оплакивал.
Корбетту захотелось спросить ее - а его она не считает английским шпионом? И больше того, будет ли здесь кто-нибудь, в особенности она, оплакивать его гибель?
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Джону Баллиолу, королю Шотландии Божьей милостью и позволением Эдуарда Английского, казалось, будто сами стены Стерлингского замка сочатся и блестят потом под знойными лучами летнего солнца. Рои мух, плодившихся в навозных кучах на дворе, влетали в распахнутое окно и сновали над столом, где оставались крошки съестного и лужицы пролитого вина. Баллиол изнывал от жары в своих толстых, украшенных золотом облачениях - так жарко ему не было никогда в жизни. Он обливался потом, а из-под манжет его потрепанного золотого одеяния вытекала грязная струйка. Он старался не слушать трескотню епископов и шотландской знати, с отвращением глядя на стол с объедками мяса, перепачканными хлебными тарелками и огромными лужами красного бордо.
Эти лужи поблескивали, как кровь, и Баллиол, светловолосый, тонколицый, взирал на них своими кроличьими глазами и думал - уж не является это вино предостережением, пророчеством грядущего кровопролития. Ведь он вынашивал заговор против своего сюзерена, английского короля Эдуарда, и хотя Баллиол боялся всех и вся, Эдуард Английский вселял в него особый ужас. Одному Богу известно, когда этот страшный человек вздумает пойти войной на север. Его тяжелые обозы загрохочут по дорогам Шотландии, где копыта боевых коней оставят глубокие вмятины, предупреждая шотландцев, что Эдуард Английский, Карающий Молот их королевства, снова пожаловал.
Полчища англичан были величественным и жутким зрелищем - будто движущийся лес смерти, но, как Баллиол знал из собственных повторяющихся кошмаров, вящий ужас воплощала рослая фигура Эдуарда, закованного в черную броню, сидящего на черном боевом коне в золотой попоне. Желтоватые, а теперь поседевшие с годами космы развеваются на ветру, а крепкое стариковское тело упрятано под стальной панцирь. Баллиол раздумывал, уж не пророчит ли ему вино о том, что когда Эдуард прознает о его, Баллиола, кознях, то снова вторгнется в Шотландию и со своим огромным войском опустошит все королевство от Твида до подножий северных холмов и гор. Баллиол испустил вздох и заерзал на жестком стуле. Слабый желудок крутило, с урчанием и резкими болями, и Баллиол вновь ощутил уныние при мысли о собственной немощи, даже в палате совета не позволявшей ему управлять собственным телом.
Баллиол долгое время мечтал о короне, но, лишь сделавшись королем, понял, какое это страшное бремя. Шотландия являла собой бесконечную драку враждующих между собой клик: бароны Равнин презирали вождей северных кланов, а лорд Островов со своими гладкими, низко сидящими в воде галерами был вечно готов воевать против тех и других. Как можно сохранить мир в такой стране? Несколькими годами ранее истинный король Шотландии, Александр III, умер таинственной смертью, не оставив наследника мужского пола.
Шотландские лорды грызлись между собой за престол, а Эдуард Английский, будто большой черный кот, сидел в укрытии и наблюдал за этой крысиной склокой, пока все не устали, а потом вмешался и торжественно вынес свой приговор: лучшим претендентом из знати является Баллиол. Едва только Баллиол согласился принять власть, Эдуард связал его такими суровыми условиями, что стало ясно: король шотландский - не более чем вассал короля английского. Баллиол, разумеется, возражал против такого поворота дела, и Эдуард снова и снова наведывался на север, дабы напомнить шотландскому правителю о принятых обязательствах. Баллиол сознавал, что недостаточно силен, чтобы противостоять Эдуарду, не говоря уж о собственных баронах, и морщился от стыда, вспоминая былые унижения: английские купцы вызывали его в Эдуардов суд и, словно со своего слуги, требовали отчета обо всех действиях и решениях.
Разумеется, важные шотландские лорды, возглавляемые Брюсами и Коминами, наблюдали за всем этим с кривой ухмылкой, посмеивались между собой и презрительно называли Баллиола Эдуардовой пешкой или куклой. Баллиолу же ничего не оставалось, кроме как смиренно покоряться, несмотря на кипящую в душе злобу.
Однако теперь все было иначе: спасение явилось оттуда, откуда его никто не ожидал. Филипп Французский захватил Гасконь, коварно указав Эдуарду, что тот - такой же вассал Франции, как Баллиол - вассал Англии. Больше того, Филипп плел козни в Нидерландах, привлекал на свою сторону Эрика Норвежского и собирался втянуть Шотландию в свой великий замысел против Эдуарда Английского. Вначале Баллиол отказывался, колебался, боясь Эдуарда, но потом Филипп убедил его, что Англии грозит смута в Южном Уэльсе и в Гаскони, да и впереди ее ждет беда, потому что у Филиппа имеется соглядатай в Эдуардовом совете, - человек, близкий к королю, передающий французам все его слова и помыслы. Французы уверяли, что этот изменник поможет им ослабить могущество Эдуарда и подорвать его, как почти столетие назад Филипп-Август подобрал ключ к могуществу Эдуардова деда, короля Иоанна, и выгнал его из Нормандии.
Баллиол поспешно собрал совет в Стерлинге и огорошил всех, объявив о своем намерении сбросить владычество Эдуарда, вступить в союз с Францией и Норвегией, скрепив этот союз собственным браком с Жанной де Валуа, кузиной Филиппа IV. Вначале бароны и епископы обомлели от ужаса, а потом возликовали, видя, что впервые за все время царствования их король поступает по-королевски. Последовали многочасовые споры о том, каковы наилучшие способы добиться цели, и Баллиол самодовольно наблюдал за всеми ними, наконец ощутив подлинный вкус королевской власти и своего могущества. Он поглядывал на епископов и баронов - все наперебой рвались посоветовать и предложить ему каждый свое. Волки, подумал он, лютые звери, которые, случись ему потерпеть поражение и в этот раз, просто разорвут его на куски.
Наконец, устав от всеобщей болтовни и неразберихи в зале, Баллиол поднял кубок и со стуком опустил его на стол. Когда же, к своей досаде, он понял, что никто не обращает на него внимания, он снова грохнул кубком об стол и громким голосом призвал к тишине и порядку. Понемногу его советники прекратили спорить друг с другом и обратили взоры к королю.
- Милорды, - сказал Баллиол, вдруг осознав, что почти копирует голос и повадки Эдуарда, - милорды, мы должны принять решение. Нам известно, что власть английского короля подточил изменник в его совете, и теперь Эдуарду придется столкнуться с внушительными союзными силами, возглавляемыми нашим другом Филиппом Французским. Мы намереваемся отказаться от клятв, принесенных Эдуарду, и войти в союз с французами. Таково ли и ваше желание?
Ответом было дружное "да" и одобрительный гул. Баллиол улыбнулся, кивнул и устало опустился на стул, уже не обращая внимания на споры, заново вспыхнувшие за столом. И ни король, ни его советники не заметили, как один молодой сквайр выскользнул из зала, выбрался во двор замка, прошел через огромные, похожие на пещеру, ворота и растворился в городской толпе.
Роберт Огилви, сквайр при шотландском дворе, на самом деле был предателем. Он только что услышал известие, за которое английский агент в Стерлинге заплатит ему золотом, - ему стала известна личность изменника при Эдуардовом совете. Баллиол, король-простофиля, чуть ли не открыто объявил, кто это такой, однако остальные члены совета либо осовели от вина, либо оказались недогадливыми. Все - кроме Огилви, мечтавшего о богатстве и власти. Секрет, который он узнал, поможет ему осуществить эти мечты.
Огилви пробирался по узкой, заваленной конским навозом улице, которая смердела, как мусорная куча в знойный летний день. Он увидел, как оборванный однорукий попрошайка отгоняет собачонку, лаявшую на него, и зрелище чужого несчастья преисполнило его самодовольством. Он молод, здоров и вскоре сделается богат. Огилви поспешил пересечь рыночную площадь, не обращая внимания на крики разъездных торговцев и коробейников, нахваливавших грубые безделушки и прочую дешевую дрянь. Он нырнул в прохладную темноту харчевни, освещенной скупыми лучами солнца, которые проникали внутрь сквозь два грубо прорубленных окна. В дальнем конце помещения сидел английский собрат Огилви, уже поджидавший его.
"Ну, - подумал шотландский чиновник, - скорее не англичанин, а валлиец. Наверняка явился сюда якобы по делу, связанному с Эдуардом Английским, и задержался, надеясь раздобыть хоть какие-нибудь сведения". Огилви, улыбаясь, направился к нему: у него имелось известие, от которого этот надменный валлийский чиновник подпрыгнет на месте.
Гороноди ап Рис был рад увидеть Огилви. Эдуард Английский послал его сюда собирать секреты, и благодаря молодому шотландцу-задире это, кажется, удастся. Он заказал лучшего вина и, когда неряха трактирщица принесла его, принялся щедро наливать шотландцу, а сам лишь пригубливал. Он внимательно слушал болтовню собеседника, отсеивая зерна от плевел, а слухи от правды, факты от непристойностей, которыми пичкал его Огилви. Ап Рис чувствовал, что у сквайра есть для него какая-то важная новость, и понимал, что со временем, и не без помощи вина, тот выложит ее. Наконец, Огилви, раскрасневшийся от выпивки, умолк, сделал очередной большой глоток и со стуком поставил кружку на стол.
- У меня имеется, - объявил он громко, - кое-какое важное известие, но за него вы мне щедро заплатите. - Ап Рис, ожидавший этого, кивнул, и шотландец пустился в ошеломительные откровения. Ап Рис слушал, старательно пряча изумление, а когда Огилви закончил говорить, извлек из сумы позвякивающий монетами кожаный кошель и бросил его на стол.
- Вы заслужили это, шотландец! - сказал он. - Вы честно заслужили это. - И, больше не мешкая, валлиец встал и тихо выскользнул из таверны. Огилви, совершенно пьяный, уставился на кошелек, трясущейся рукой подобрал его, спрятал под одежду, допил остатки вина и поднялся, собираясь уходить.
За всей этой сценой наблюдали двое мужчин, сидевших в дальнем конце харчевни. После того, как Огилви, пошатываясь, вышел на улицу, они нарушили настороженное молчание.
- Думаешь, Огилви ему сказал?
- Конечно! - ответил второй. - Иначе бы тот не вручил ему кошелек!
- И что теперь?
Второй пожал плечами:
- Эдуардов человек заполучил, что хотел. А Огилви?
Первый мрачно улыбнулся в ответ:
- О, он сделал свое дело. Сегодня же вечером разыщи его и перережь ему глотку!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
На шестой неделе пребывания в Ните Корбетт уже изнывал от беспокойства и нетерпения, как пес на цепи. Он так ничего и не разузнал, ему не хотелось расставаться с Мэв, но он все больше сознавал, что угодил в ловушку: лорд Морган неизменно вежливо отвергал все его просьбы о позволении вернуться в Лондон. Дни теперь тянулись так медленно, что Корбетта застигло врасплох внезапное разрешение его бед - оно явилось быстро и неожиданно, как меч, выхваченный из ножен, или стрела, со свистом рассекающая воздух.
В четверг, после дня солнцестояния, замок охватила какая-то бешеная суета. Вечером, вернувшись к себе в комнату, Корбетт и Ранульф застали там Оуэна: затянутый в черную кожу, он зловещей птицей сидел на узком подоконнике одной из бойниц.
- Я явился к вам с вестью от лорда Моргана! - выкрикнул он. - Вам предписано не покидать вашей комнаты.
- До каких пор? - рявкнул в ответ Корбетт. - Такое уже было несколько недель назад. У лорда Моргана весьма странные представления о гостеприимстве. Почему он так с нами обращается? Что он скрывает?
Оуэн спрыгнул с подоконника, как кот, и встал так близко к Корбетту, что тот уловил исходивший от него дурной запах и разглядел косые глаза с янтарным блеском.
- Лорд Морган, - ответил Оуэн, - волен делать все, что ему угодно, и в собственном замке, и в собственных владениях. Не забывай об этом, англичанин! - И, пройдя мимо Корбетта, он легко сбежал по каменной винтовой лестнице.
Оуэн был прав. Морган делал что хотел, а Корбетт с Ранульфом оставались настоящими узниками в своей каморке до понедельника. Ни один из них не пожелал бы, чтобы такое когда-нибудь повторилось: Корбетт вышагивал по комнате, огрызаясь на Ранульфа, или лежал на своем тюфяке, уныло уставившись в потолок, и размышлял о том, что на уме у Моргана. Впрочем, одна догадка у него имелась.
И все же Корбетт понимал, что, как ни любит он Мэв, ему придется покинуть Нит, причем с пустыми руками. Король будет в бешенстве - ведь за целых шесть недель, проведенных в Уэльсе, Корбетту не удалось разузнать ничего! Ранульф как мог утешал хозяина, предлагал научить его так ловко играть в кости, чтобы всегда выигрывать, но на такую заботливость Корбетт не отвечал благодарностью. Еду им приносили в комнату. Мэв навещала Корбетта, но присутствие Ранульфа было им помехой для сладостного общения, и во время этих свиданий Корбетт лишь спрашивал о том, что происходит в замке, а Мэв лишь уклончиво отвечала. Их каморка находилась под постоянным наблюдением: четверо или пятеро Оуэновых головорезов слонялись по узкому коридору возле их двери, а самим англичанам позволялось выходить лишь в "нужный чулан", помещавшийся в углу рядом с их комнатой.
Корбетт как только мог пытался постичь причину их содержания под стражей и почти все время проводил, задавая вслух вопросы - риторические, хотя Ранульф и силился честно отвечать на них. Наконец молодой человек, которому все это до смерти надоело, сердито заявил, что Корбетт может без труда найти причину их временного тюремного заключения.
- Каким же образом? - отрывисто спросил Корбетт.
- Да спросите у Гэрета, дурачка, - ответил Ранульф. - Он же всюду шатается и за всем наблюдает.
- Но он ведь слабоумный!
- Нисколечко, - улыбнулся Ранульф. - Он просто притворяется! Посулите ему горсть монет - и он сразу же заговорит, как разумный.
Корбетт только фыркнул в ответ. Какая чушь - а впрочем….
На следующее утро, в понедельник, ухмыляющийся Оуэн велел стражникам уйти и объявил, что Корбетт и Ранульф вольны ходить где им вздумается, могут даже в Лондон отправиться. В тот же вечер лорд Морган повторил приглашение, открыто намекнув на то, что англичане злоупотребляют гостеприимством, что им давно пора восвояси. Корбетт бросил страдальческий взгляд на Мэв, и та закусила губу, но едва заметно кивнула. Корбетту было понятно, что она пытается сказать ему, но на следующее утро Мэв, похоже, избегала его: Морган и Оуэн явно препятствовали их встречам и беседам.
Корбетт ощущал, что общий настрой в замке переменился: челядь с ними держалась более отстраненно, слуги и домочадцы открыто выражали англичанам свое презрение. В воздухе чувствовалась угроза, словно в дальних темных углах замка затаилась молчаливая опасность. Корбетт, несмотря на образование, полученное в Оксфорде, и на искушенность в хитросплетениях юриспруденции благодаря работе в суде и казначействе, больше доверял своему чутью. А оно подсказывало - ему грозит опасность и что придется либо сражаться, либо бежать. И все же, помня о Ранульфовом совете, он отправился на поиски Гэрета. Старик сидел на корточках, забившись в угол бруствера на каменной стене.
- Тебе нездоровится, Гэрет? - спросил Корбетт.
Старик в ответ улыбнулся, и изо рта у него закапала слюна. Корбетт торопливо огляделся и, запустив пальцы в кошель, достал серебряную монету.
- Она будет твоей, Гэрет, если ты расскажешь мне о кораблях, которые только что уплыли.
Гэрет уставился на Корбетта, и тому показалось, что в водянистых глазах старика появилась искорка понимания и разумности.
- Какие корабли? Что желает знать господин англичанин об этих кораблях?
- Значит, тебе известно об этих кораблях? - Корбетт сгорбился и вытащил еще одну монету. Гэрет торопливо огляделся - его глаза забегали, будто пузыри по воде.
- Три корабля, - прошептал он и протянул руку.
- А-а, - выдохнул Корбетт. - Но чьи корабли?