- Ваше лордство избрало поезд 8.15 или девятичасовой? Мое лордство держится весьма высокого мнения о быстроте поезда 8.15.
- 8.15, Лит. И поезд шел на удивление быстро. Лит просмотрел список.
- Да, мой лорд, места интересные. К вашему уходу я приготовлю для вас памятную записку.
Бог ты мой, подумал Пауэрскорт, памятную записку, да он и говорит-то совершенно как Роузбери в одно из его напыщенных мгновений.
- Дозволите ли снова напомнить вам, если возможно, - уничиженный кашель, просительная, почти молящая интонация, - что если ваше лордство желает объехать все эти места, наибыстрейшим средством достижения этого мог бы стать поезд особого назначения.
Опять. Бедняга просто помешан на поездах особого назначения. Что, Боже ты мой, такого уж особого в поездах особого назначения? И Пауэрскорт решил расспросить об этом Роузбери.
- Прошу вас, будьте так добры, включите в вашу записку все подробности.
- Спасибо, мой лорд. Не соизволит ли ваше лордство пройти вот сюда? Лорд Пауэрскорт, мой лорд.
И Лит ускользнул в свое полуподвальное логово, дабы насладиться общением с расписаниями местных поездов Британии - Суррея, Глостершира и Гемпшира, в частности.
- Рад снова видеть вас, Роузбери.
- Пауэрскорт, как мило, что вы зашли. Присаживайтесь.
- Я должен повиниться перед вами, Роузбери. Я воспользовался познаниями вашего дворецкого, чтобы получить сведения о расписаниях поездов.
Роузбери рассмеялся:
- Вы определенно обратились по правильному адресу. Я постоянно повышаю Литу жалованье, дабы он не сбежал от меня к "Томасу Куку" или в отдел путешествий "Харродза".
- Но откуда в нем такая одержимость поездами особого назначения? О чем его ни спроси, он первым делом рекомендует такой поезд.
- А, поезда особого назначения, - задумчиво отозвался Роузбери. - Я сам питаю к ним некоторую слабость. Для Лита же, я думаю, - Роузбери смотрел теперь в огонь, - они попросту представляют собой высшую форму путешествия. Он придает им значение почти метафизическое. Твой собственный поезд, твой собственный машинист, твой собственный маршрут, и никаких других пассажиров, забивающих вагон багажом, детьми и прочими докучливыми атрибутами массовых передвижений. Если бы Лит попал когда-либо в Платоновскую пещеру и услышал вопрос о Форме или Идеале, он не стал бы распространяться о Любви, Истине или Красоте. Он рассказал бы о поезде особого назначения, с пыхтением выезжающем из мрака, чтобы перейти в Питерборо на великую Северо-восточную ветку.
- Но довольно, оставим поезда, - и Роузбери тоже оставил осмотр некоего лежавшего перед ним на столе древнего тома. - Тревельян сказал мне на днях, что интересующий вас корабль, "Британия", стал причиной ужасной ссоры между Королевой и Дизраэли. По его словам, Королева требовала подвергнуть медицинскому осмотру весь его экипаж до единого человека. А у вас, Фрэнсис, есть что-нибудь новое?
На обратном пути Пауэрскорт размышлял в поезде о том, кому следует рассказать о признаниях капитана Уильямса касательно "Британии". Роузбери, разумеется. Джонни Фицджеральду, конечно.
Близ Дарема он начал подумывать о том, чтобы рассказать все леди Люси. Подъезжая к Йорку, решил, что не стоит. И следом спросил себя, посвятил бы он леди Люси в эту историю, если б она была его женой. Ну просто предположим, что он женился на ней, чисто гипотетически, конечно. Не жениться же мне на ней лишь для того, чтобы получить возможность все ей рассказывать. Или жениться? К Питерборо Пауэрскорт надумал рассказать ей, если это окажется действительно необходимым. Да, но что, собственно говоря, означает "действительно необходимым"? Перед самым Кингз-Кросс он оказался на том месте, с которого начал. Он просто не мог ни на что решиться.
Однако Роузбери он рассказать может. И Пауэрскорт рассказал.
Роузбери расхаживал взад-вперед по всей длине своей библиотеки. Картины, книги, редкости - все это попросту вымарывалось из его сознания по мере того, как он постигал значение откровений, произнесенных на побережье Нортемберленда.
- Боже ты мой, Фрэнсис. Какая грязь. До чего же мы так дойдем? Вы-то что думаете?
- На мой взгляд, из этого проистекает несколько вещей. Во-первых, нам пока не известно, что сталось с пятерыми юношами. Однако, если они были больны неизлечимо, - Господи, да некоторые из них, возможно, уже и мертвы, - это могло составить для них или кого-то из членов их семей образцовый мотив убийства принца Эдди.
Во-вторых… - Пауэрскорт поднял руку предотвращая вмешательство Роузбери. - Во-вторых, в этом и может состоять тайна шантажных претензий к принцу Уэльскому. Вы с самого начала сказали мне, что предъявлялись они уже долгое время. Разумеется, долгое. Вся эта оплата докторов, лекарств, компенсации, назовите их как хотите, и прежде всего плата за молчание. Будь вы принцем Уэльским, вам не хотелось бы, чтобы хоть слово о случившемся вышло наружу. Вообще говоря, его можно и пожалеть. Человек ведет совершенно заурядную жизнь распутника и кутилы. И вдруг, без всяких предуведомлений, сын его совершает нечто гораздо худшее. Конечно, в определенном смысле это и было шантажом. Мы не знаем, как производились платежи. Не знаем, от кого исходила инициатива. Однако я полагаю, принц Уэльский заплатил бы за молчание любую цену. А как полагаете вы?
- Заплатил бы, заплатил. Так вы думаете, что убийцей мог оказаться кто-то, связанный с одной из этих пяти семей? Или шантажист. Или оба.
- Да. Или же думаю, что думаю так. Это возможно. Длинная рука мести протянулась из тринадцатилетней давности Дартмута и перерезала принцу Эдди горло.
- Но объясняет ли это страшный характер убийства?
Роузбери был бледен. Пауэрскорт и сам чувствовал себя не в своей тарелке, обсуждая столь фантастические предположения на Баркли-сквер, в одной из лучших частных библиотек Лондона, пока внизу для него приготовлялись железнодорожные маршруты.
- Возможно. Мне всегда казалось, что случившееся могло быть местью - жизнь за жизнь, смерть за смерть. Однако сведений у нас пока маловато. Завтра я свижусь с лордом Джорджем Скоттом, капитаном той самой "Вакханки". Возможно, ему известно еще что-то. А помимо того, у меня имеются адреса пяти юношей с "Британии".
- Да поможет вам Бог, Фрэнсис. И да благословит Бог "Британию" и всех, кто плавал на ней. Хоть я и сильно сомневаюсь, что он на это пойдет.
Лорд Джонни Фицджеральд, материализовавшись из ночного воздуха Лондона, предстал перед Пауэрскортом в маленькой гостиной на Сент-Джеймсской площади. В руке это привидение с даже большей, нежели обычная, набожностью сжимало бутылку.
- Ты только взгляни на нее, Пауэрскорт, - Фицджеральд разворачивал сверток с благоговением, которое Роузбери приберегал для томов ренессансных стихов. - "Арманьяк", Фрэнсис. Посмотри. Ему шестьдесят лет. Давай примем прямо здесь по стаканчику этого нектара.
- Я не буду. Не сейчас, спасибо, - Пауэрскорт содрогнулся при воспоминании о последнем из виденных им человеке с бутылкой - о развалине с трясущимися руками и налитыми кровью глазами.
- Ты дал зарок не пить больше, Фрэнсис? Не записать ли мне тебя на ближайшее посвященное трезвости собрание в Централ-Холле методистов?
- Я просто видел твое будущее, Джонни. И оно далеко не приятно, - Пауэрскорт старался, насколько было ему по силам, говорить серьезно и строго. - Могу рассказать тебе, как ты будешь выглядеть лет через тридцать, если, конечно, не вступишь на путь добродетели. Время у тебя еще осталось. Никогда не бывает слишком поздно. Больше радости от одного спасенного, нежели от девяноста девяти тех, кто никогда не сбивался с пути.
Позволь же мне в точности рассказать, что с тобою случится, бедный раб вредной привычки.
Поверь, я лишь на днях видел эти знаки, эти знамения твоего будущего, - Пауэрскорт пристально вглядывался в лицо лорда Джонни. - Волосы твои выпадут, - Фицджеральд торопливо проверил, на месте ли экстравагантная копна его каштановых локонов. - Глаза же, напротив, западут. Они покраснеют, нальются кровью от чрезмерной приверженности к золотистой влаге, которой потчуют нас виноторговцы Лондона. Зубы пожелтеют и почернеют. Руки будут трястись. Неумеренное потребление духовитых напитков сломит твой дух. Ты утратишь всякую веру в себя и в свое будущее. Отчаяние нависнет над тобой, подобно огромной туче, затмевающей посланный нам самим Господом солнечный свет.
- Бог ты мой, Фрэнсис, вот теперь я точно приму стаканчик. Каким превосходным проповедником ты был бы, если б умел сохранять непроницаемое лицо.
- Думаю, я тоже отведаю малую толику твоего "Арманьяка", Джонни. Исключительно в медицинских целях, ты сам понимаешь. Так говорил тот человек.
И Пауэрскорт второй раз за этот день пересказал нортемберлендскую историю. Теперь осталась лишь леди Люси, думал он. Если только я ей расскажу.
Лорда Джонни Фицджеральда услышанное ошеломило настолько, что он даже замолк. Растолковывать ему следствия сказанного необходимости не было. Он уяснил их так же быстро, как сам Пауэрскорт.
Они сидели, вглядываясь в бутылку "Арманьяка". "J. Nismes-Declou" - значилось на этикетке. Разлито специально для компании "Братья Берри и Радд", Сент-Джеймс-стрит. Сверху доносились высокие голоса, возвещавшие о том, что женская прислуга расходится по домам.
- Ладно, давай-ка я тебя немного развеселю, Фрэнсис. Я пришел к тебе со свежим отчетом. И, боюсь, мне удастся добавить к числу твоих фаворитов новых подозреваемых, - Джонни сделал большой глоток "Арманьяка" и чуть дрогнул, когда тот обжег ему горло. - Знаешь, его ведь изготовляют совсем не так, как бренди. Потому он такой и резкий.
Так вот, Фрэнсис, я решил, что мне стоит еще раз приглядеться к клубу в Чизике, к дому у вод Темзы, в который тайком сходятся богатые гомосексуалисты Лондона. Я провел еще три дня на дереве. Чертовски холодно было. Думаю, если бы я остался там дольше, волосы у меня и вправду начали бы выпадать. Должен признаться, в кармане у меня лежала бутылка "Арманьяка". Но маленькая, ваше преподобие. Совсем маленькая, - и ладони Фицджеральда сложились, словно охватывая бутылку - действительно, очень маленькую.
По представлениям Пауэрскорта, "Арманьяк" по бутылкам половинного или четвертного объема не разливался, однако он решил не говорить другу об этом.
- На третий день - почему все важное случается на третий день, Фрэнсис? - я увидел знакомого. Я подождал, пока он выйдет, и проводил его до дома, стоящего менее чем в двух сотнях ярдов от места, в котором мы с тобой сидим. Он женат, этот субъект. Я сам был на его чертовом венчании. Должно быть, он, да поможет ему Бог, обладает способностью смотреть в двух направлениях сразу. Назавтра я столкнулся с ним на улице перед самым ленчем. Я целое утро прослонялся у его офиса, делая вид, будто кого-то жду. Последовал ленч. На сей раз, ваше преподобие, обошлось без "Арманьяка". Вынужден признаться обществу трезвенников: пили мы кларет. Ты не поверишь - Помероль, "Chateau Le Bon Pasteur". Мы проглотили целые две бутылки этой дребедени. "Господь - Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться, Он водит меня к водам спокойным". К водам Темзы. Прости, я что-то отвлекся, совсем как ты, Фрэнсис.
Я сказал, да простит мне Бог, что проникся интересом к мужчинам. Или к мальчикам. Но только, если все шито-крыто, безопасно, без констеблей и арестов. На середине второй бутылки он разговорился. Рассказал о доме у реки, о вступительной плате, предосторожностях, обо всем, что мы уже знаем.
Пауэрскорт, наклонившись, пополнил стакан Джонни. Здесь, в гостиной, было сейчас очень тихо.
- Так вот, в делах Чизикского клуба назрел кризис. Члены его заболевают один за другим. Один или двое в последние годы умели. Симптомы у всех одинаковые. Сыпь, жар, лезии, гнойники.
Снова сифилис, с горечью подумал Пауэрскорт. В большинстве своем люди проживают жизнь, ни разу не услышав этого слова. А я за одну неделю столкнулся с ним дважды.
- Известно им, от кого она пошла, Джонни? Эта зараза.
- Нет, не известно. Но они встревожены, очень встревожены. Ошеломлены, вообще-то говоря. И подумывают о том, чтобы прикрыть заведение. Ты понимаешь, Фрэнсис, понимаешь? Конечно, понимаешь. - Пауэрскорт пристально вгляделся в друга, и темная тень страха прошла по его лицу. - Мы можем получить полный ковчег новых подозреваемых. Кто-то же заражал этих гомосексуалистов - там, у реки. А нам известен член их клуба, болевший сифилисом, он ведь мог так и не излечиться, наш предполагаемый престолонаследник. Бог весть, скольких людей он мог заразить там. Бог весть, сколько жизней мог он разрушить, скольким мужьям и братьям пришлось смотреть в лицо своим женам и родным, рассказывая, как они заразились, скольким любящим отцам - набираться храбрости, чтобы обрушить на своих детей новость о том, что, возможно, им предстоит через несколько лет умереть, покрывшись язвами и гнойниками.
Давай просто предположим, что один из этих несчастных считает виновником своей болезни члена его клуба, нашего герцога Кларенсского. Бесценного принца Эдди. Что бы на его месте сделал ты? Могу сказать, что бы сделал я. Я бы перерезал ему, к чертям собачьим, глотку. Вскрыл бы все до единой артерии его тела в надежде, что кровь забрызжет весь пол. И наплевать, если меня поймают и повесят. Подумай об этом. Смерть от руки палача ничем не хуже ужасов третичного сифилиса.
Пауэрскорт ощущал огромную усталость. Новый набор подозреваемых, и говорить правду они будут даже с меньшей охотой, чем те, что у него уже были.
- Джонни, Джонни. А я-то до этого думал, что у нас около десяти возможных подозреваемых - или подозреваемых семей. Я говорю "семей", потому что мстить за погубленные жизни могли братья, а то и отцы. Сколько, по-твоему, новых можем мы получить из дома у реки?
- Не знаю, могу лишь догадываться. Может быть, шесть. Может быть, дюжину. Максимум пятнадцать. Не больше.
- Всякий раз, как я решаю, что мы сделали шаг вперед, мы отступаем назад. Еще пару дней тому я с таким довольством оглядывал "Приют умалишенных" графства. Может быть, мне следует присоединиться к его обитателям?
- Никогда не сдаваться, Фрэнсис, никогда не сдаваться. Ты сам так всегда говорил. Даже у подножия той чертовски высокой горы в Индии.
Пауэрскорт улыбнулся этому воспоминанию. Все правильно. Никогда не сдаваться. Он, не протестуя, смотрел, как лорд Джонни Фицджеральд разливает "Арманьяк" по двум стаканам. Чертовски высоким стаканам, как сказал бы лорд Джонни.
16
Интересно, много ли он знает? Как много ему сказали? И как много он скажет мне? Лорд Фрэнсис Пауэрскорт приближался к клубу "Арми энд нэйви", размышляя о предстоящем разговоре с лордом Джорджем Скоттом, бывшим некогда капитаном "Вакханки".
Выступило, расчертив Сент-Джеймсскую площадь тенями ее огромных деревьев, яркое январское солнце. Пауэрскорт, погрузившись в мысли, остановился в начале Пэлл-Мэлл. Стройная женщина, до подбородка укутанная в великолепные меха, пританцовывая, лавировала в толпе, направляясь к нему. Если Скотта выбрали за умение держать рот на запоре, думал Пауэрскорт, он, возможно, не разучился делать это и сейчас. И тогда я ничего от него не добьюсь.
Стройная женщина остановилась перед ним и окинула его веселым взглядом.
- Лорд Фрэнсис! Лорд Фрэнсис! Алло! Алло! Есть кто дома?
Это была леди Люси.
- Леди Люси, как я счастлив вас видеть. На редкость счастлив, право же, - Пауэрскорт оглядел ее с головы до ног, как будто не видел уже несколько лет. - Что вы делаете здесь в столь ранний час? Времени всего лишь четверть девятого. Я полагал, молодые светские дамы никогда не выходят из дому раньше одиннадцати часов.
- Я не из тех молодых светских дам, лорд Фрэнсис. У меня этим утром, поздним утром, свидание с другой молодой светской дамой. Говорят, будто она состояла в романтических отношениях с одним из ваших конюших. Так что я, лорд Фрэнсис, направляюсь по вашим делам. К тому же, - она улыбалась ему, глаза их уже вели посреди ранней лондонской толпы свой, потаенный разговор, - мне нужно кое-что купить неподалеку, в "Фортнум энд Мейсон".
- Вы походите в этих мехах на Анну Каренину, леди Люси. Хотя почему я решил, что вы походите на Анну Каренину? Я же ее ни разу не видел.
- Вам вспомнилась иллюстрация из первого английского издания, та, что на обложке. Молодая женщина по горло закутанная в меха, - леди Люси не стала упоминать о том, что женщина эта - или та, с кого ее рисовали, была ослепительно красива. - Но если я - Анна Каренина, то кто же тогда вы, лорд Фрэнсис? - глаза ее вновь стали дразнящими. - Надо полагать, Вронский. Уж не на тайное ли свидание мы направляемся? Должна сказать, мне что-то не очень хочется бросаться под поезд. Во всяком случае, сейчас.
- Не уверен, что я хотел бы обратиться во Вронского. Во всяком случае, не сегодня. Этак я запоздаю на назначенную встречу.
Мысль о том, что придется отпустить его, представлялась леди Люси нестерпимой. Анна вот удержала бы Вронского, несмотря ни на что.
- У меня есть для вас некие новости, лорд Фрэнсис. По тому делу, о котором мы говорили на обеде перед вашим отъездом. Как вы съездили? Удачно?
- Поездка, раз уж вы спрашиваете, оказалась ужасной. Правда, мне удалось повидать симпатичный сумасшедший дом. И я подумываю о том, чтобы удалиться туда на покой. Вы не составили бы мне компанию?
Глаза леди Люси танцевали.
- Я давно уже подумываю о том, чтобы составлять вам компанию, куда бы вы ни направлялись, лорд Фрэнсис. Однако лишь при условии, что я буду знать - потребность в моем обществе не порождена в вас помутнением рассудка.
Не слишком ли далеко она заходит? - подумала леди Люси. Неужели она и вправду сказала это? А, ладно, что чувствовала, то и сказала.
Предмет ее привязанности поглядывал на часы.
- Вы случайно не будете свободны через пару часов, леди Люси? Мы могли бы выпить в "Фортнум энд Мейсон" кофе с крекерами. Впрочем, не думаю, что вы проведете там так много времени.
- Вы поразились бы, узнав, сколько времени я способна провести в хорошем магазине. Стало быть, там и увидимся. Но еще одно, лорд Фрэнсис. Мне страшно жаль.
- Вы о чем, дорогая?
- Я о сведениях, которые раздобыла для вас. О ваших конюших.
- Да, и что же? - Пауэрскорт встревожился. Только новых дурных новостей, да еще в такой час дня, ему и не хватало. Он и так уж запасся ими на месяц вперед.
- Боюсь, я ничего не записала. Во всяком случае, пока. Но я это сделаю. Запишу.
И она ушла, скользя сквозь людской поток, к магазинам на Пикадилли, и высокий воротник ее еще долго различался в толпе. Быть может, подумал Пауэрскорт, глядя ей вслед, мне и вправду стоит обратиться во Вронского. Могло бы получиться довольно славно. Нет, поправил он себя, могло бы получиться очень славно. В конце концов, муж леди Люси мертв, не так ли?
Глянец. Глянец всего и вся, глянец сапог, спускавшихся ему навстречу, когда он поднимался по ступеням с улицы, глянец посверкивающих под зимним солнцем шпажных эфесов, глянец ножн, глянец поясных ремней, одни - тугие и узкие, другие - тугие и широкие. Даже волосы здесь отливали глянцем, таков уж был заведенный в клубе "Арми энд нэйви" порядок.