Но это еще не все. Наступавший день должен был быть ознаменован важным событием для Инстед-хауса. Самые знатные люди страны съехались сюда на бракосочетание Генри Аскрея и Марианны Морленд. Но теперь отец жениха был зверски убит, а сам жених заперт в собственном доме. Раскол и ненависть в знатной семье явились миру в самой неприглядной и страшной форме.
Разумеется, о свадьбе уже не было речи.
Прежде чем день подошел к концу, большинство гостей разъехались по домам, кто с каменным лицом, кто с заплаканным. Я был свидетелем того, как Морленды садились в свою карету. Люди склонны с интересом наблюдать за тем, как другие переносят физические или душевные муки, так что я оценивающе рассматривал чету Морлендов, заметно утерявших свой вчерашний блеск. Лица их прелестной дочери я не видел – она опустила вуаль. Но когда она садилась в богато украшенную карету, споткнулась, и мать подхватила Марианну под руку. Внезапно я проникся сочувствием к этой девушке, с которой даже не имел чести разговаривать и к которой ни разу не был ближе чем в десяти ярдах. Вряд ли она сама выбрала Генри Аскрея себе в мужья. Скорее всего, за нее это сделали охотившиеся за титулом родители. Кто знает, по собственной воле она шла под венец или смирилась с желанием родителей?
Как я заметил прошлым вечером, между будущими мужем и женой особых проявлений чувств не было: ни обожающих жадных взглядов, ни коротких рукопожатий. Но каково бы ни было их отношение друг к другу, сейчас девушка тяжело страдала. Ситуация была слишком болезненной, чтобы разбираться в ней и чтобы оставаться в этом месте. Проснуться утром в день свадьбы в трепетном предвкушении и вдруг обнаружить, что все рухнуло. Вернуться в родительский дом, не выйдя замуж… Репутация, возможно запятнанная навеки, и неясное будущее… Скорбь об убитом человеке, который должен был стать ее свекром, и еще большая – о несостоявшемся муже, скорее всего сотворившем ужасное преступление…
Вот что ожидало молодого Генри Аскрея: арест, заключение, обвинение, суд, приговор. И затем неизбежное наказание, которому подвергаются все убийцы. Два первых звена этой цепи уже были выкованы, на подходе было третье. Под замком его держали недолго. Ближе к вечеру следующего дня из Солсбери приехал следователь. Совет присяжных, представленный людьми из окрестных деревень, в том числе и из Сбруйного Звона, был поспешно созван управляющим Сэмом заранее. Едва этот джентльмен появился, они тут же, как добропорядочные граждане, бросились выносить приговор а сидели они в том самом помещении, где проходили репетиции нашей труппы), но потом выяснилось, что до этого еще надо предъявить обвинение в убийстве. Следователь предвидел такой ход событий, потому что привез с собой двух судей. Они немедленно сообщили, что требуется рассмотрение данного дела в суде, и уехали тем же вечером, забрав с собой арестованного Аскрея в Солсбери. На дворе уже были сумерки, поэтому весь эскорт гнал лошадей галопом, чтобы успеть назад до темноты. Адам Филдинг во всем этом участия не принимал, полагаю, из-за дружеских отношений, в которых он состоял с семьей Элкомбов.
Процесс шел удивительно быстро, но это объяснялось тяжестью преступления и общественным положением жертвы. Большинство считало, что Генри не место в отцовском доме и что лучше ему переехать в другое, более приличествующее его нынешнему положению. Этим местом являлась городская тюрьма в Солсбери, где он должен был оставаться до рассмотрения его дела, которое должно было состояться в течение недели.
На допросе Генри сообщил, что обнаружил тело отца в саду еще раньше утром и что, наверное, тогда и испачкал кровью одежду. Больше он не сказал ничего. Это продолжительное молчание, помимо очевидных улик, вроде запачканной кровью одежды, обличало его как несомненного убийцу. Возникало только одно предположение о возможных мотивах, о котором вдруг заговорили все: Генри Аскрей должен был покориться тирану-отцу и жениться на Марианне Морленд помимо своей воли. В конце концов, проблема разрешилась накануне свадьбы. Говорили, что Генри случайно или намеренно встретился с отцом в саду. Что, возможно, он предпринял последнюю попытку убедить Элкомба избавить сына от нежеланного ярмо супружества. И возможно, принялся обвинять отца в том, что тот заботится только о себе и своем благополучии и ему нет никакого дела до счастья собственного чада. Элкомб же, в свою очередь, мог рассмеяться ему в лицо и посоветовать не глупить и не мучиться оттого, что он не любит свою будущую жену и что она ему даже не нравится. Для этого есть шлюхи. Возможно, отец насмехался над ним в плане мужской силы.
Возможно… Возможно…
На самом деле никто не знал, как все было в действительности, однако все были уверены, что перед ними фрагмент диалога, случившегося между лордом и Генри за миг до того, как последний ударил первого или оттолкнул его от себя. По злому велению случая отец стоял спиной к солнечным часам и торчащему вверх медному гномону. Когда же "кинжал" врезался в тело между ребрами и пронзил сердце, что сделал сын? Застыл ли на месте, ошеломленный и забрызганный кровью, пока отец бился в агонии? Ждал ли невозмутимо того, что будет дальше? Или накрыл рот Элкомба рукой, чтобы прекратить крики и стоны? Или же, почуяв запах крови и придя в ярость, воспользовался моментом и протолкнул тело отца вниз, на поверхность циферблата, пока конец стрелки, окровавленный и скользкий, не прорвался через грудь лорда?
Как видите, версий было множество и столько же на подходе. Сплетни, слухи, одинаково исполненные скорби и негодования, сходились только в одном: молодой Генри той ночью все же не мог сознательно прийти к решению убить отца. Во-первых, если вы планируете совершить подобное, то вряд ли выберете для своей цели открытый участок сада и такое неподходящее и странное оружие, как стрелка солнечных часов. Во-вторых, все соглашались, что Генри не подходит под "типаж" убийцы, что бы это ни значило. Хотя он и был угрюмым молодым человеком, подавленным и просто глубоко несчастным. И несчастным еще более глубоко из-за приближающейся свадьбы. Я могу это подтвердить, ведь я видел его однажды в саду, бормочущим и проклинающим все на свете.
В общем, планировал ли он убийство отца или нет, уже не имело значения. Исход этого дела мог быть только один. Ни одно его слушание не длилось бы более получаса. Против Генри никто не собирался свидетельствовать, равно как и в пользу его невиновности, но даже если бы таковые нашлись, то их показания не возымели бы никакого влияния на решение присяжных. Потому как против Генри Аскрея восставали его собственное, практически полное молчание, его окровавленная одежда и его известные разногласия с отцом накануне свадьбы. Все это вместе представляло собой убедительное доказательство вины молодого человека. И судьба его была очевидна: его вздернут публично, как обычного преступника, и труп его будет болтаться на веревке, доступный всеобщему обозрению. Ведь только государственные изменники имели право быть казненными в безлюдном дворе на плахе.
Королева, и лишь она одна, могла отменить приговор. Впрочем, одинаково справедливо можно заметить, что не было ни одной причины, по которой королева Елизавета пожелала бы помиловать безнравственного молодого человека, отнявшего жизнь у одного из ее самых влиятельных придворных, даже если этот молодой человек был сыном того самого придворного. Я думал, хоть и немного цинично, что лучше бы Генри Аскрею иметь хоть часть тех обходительности, грации и жизнерадостности, коими обладала наша владычица. Но нет. Ничего подобного за ним не наблюдалось. Он был, без сомнения, конченым человеком, доживая последние дни в тюремной камере в Солсбери.
Что же могло произойти дальше? Полагаю, Кутберт унаследовал бы титул и поместье, и если ему не суждено было топтать подмостки, то, во всяком случае, он мог бы стать покровителем актерской труппы, другими словами, сыграть роль, согласно велению его сердца.
События, которые я здесь описал, развернулись в течение пары дней, и разумеется, в этот промежуток времени жизнь за стенами погруженного в траур особняка продолжала идти своим чередом, вернее, некоторое подобие жизни. Завершались приготовления к погребению лорда Элкомба. Его должны были похоронить в семейном склепе, рядом с отцом, первым обладателем титула. Леди Элкомб почти не покидала своих покоев, хотя несколько раз я видел ее облаченную в черные одежды фигуру рядом с домом. Также ее замечали в обществе либо бледного Брауна, либо высокомерного дворецкого.
Освальд взял на себя заботы об управлении поместьем. Однако сейчас, когда старый хозяин был убит, нынешний томился в тюрьме, а новый еще не был официально титулован, он считал себя не просто временным исполнителем обязанностей, но полноправным господином всего, что видел вокруг. Каждый раз, как я видел лицо Идена, мне вспоминалась промерзшая земля холодным зимним утром. А его длинные руки были похожи на две иссохшие жилы, болтающиеся по бокам.
Судя по всему, наша труппа тоже должна была покинуть Инстед-хаус. Делать нам здесь было больше нечего. О "Сне в летнюю ночь" быстро позабыли, как и о намечавшемся маскарадном празднике (иначе и быть не могло). Однако Ричард Синкло и Томас Поуп после долгого совещания между собой и парой-тройкой компетентных коллег сообщили, что слуги лорд-камергера останутся в поместье на похороны Элкомба. Поскольку, объяснили они, милорд был верным поборником театрального искусства, и мы обязаны оказать ему услугу, проводить в последний путь. Без сомнений, Синкло и Поуп верили в то, что говорили. Проводить в последний путь – это благородный поступок. Мы не имели ничего общего, например, с лавочниками, чьи отношения с покупателями строго зафиксированы в доходной книге. Взаимосвязь между нами и нашими друзьями и покровителями была гораздо глубже, совсем иного уровня. Кроме того, наверняка обсуждалась мысль, что со смертью хозяина Инстед-хауса связь с его семейством не должна быть прервана. На место прежнего придет другой. А в лице Кутберта мы уже обрели страстного поклонника театра.
Несмотря на это, самые молодые участники труппы были готовы уехать в Лондон немедленно, кроме некоторых, вроде Уилла Фолла, у которого здесь оставалась сердечная зазноба, хотя он и пожаловался мне, что его замарашка Одри не желает с ним встречаться под предлогом всеобщего горя.
У Лоренса Сэвиджа имелось свое, весьма циничное, мнение насчет задержки нашего отъезда.
– Все потому, что эти ублюдки нам еще не заплатили и вряд ли заплатят, ведь Элкомб мертв. Так что старики Синкло и Поуп решили, что хотя бы поедим и попьем задарма еще немного, к тому же тут до похорон рукой подать. А похороны пробуждают отменный аппетит. Представь себе, наверняка нам скормят объедки со свадебного пиршества.
– Ситуация, обратная той, что была в "Гамлете", – кивнул я. – На этот раз яства перекочуют со свадебной трапезы на похоронную.
– В такой пьесе тебе еще не случалось играть, не правда ли? – хмыкнул Лоренс.
Что касается меня, я вовсе не горел желанием уехать как можно скорее, поэтому не огорчился из-за задержки. Не потому, что надеялся преуспеть в отношении Кэйт Филдинг… Но потому, что эти надежды все еще теплились во мне. Что ж, вечное заблуждение влюбленных. Ведь порой достаточно лишь одного взгляда украдкой издалека. О большем я и не мечтал.
Как я уже говорил, Адам Филдинг не участвовал в аресте Генри Аскрея, однако оставался с дочерью в поместье на случай, если потребуется его помощь или слово утешения вдове и ее младшему сыну. Или же мне просто хотелось так думать.
Но я еще не рассказал о собственной версии смерти Элкомба. Тот момент, когда я стоял ночью на крыше дома и разглядывал шахматную доску-сад, где, будто переставляемые невидимыми руками пешки, навстречу друг другу двигались черная и белая фигуры, – тот момент был похож на сон. Бледный свет луны, плеск воды в фонтане, крадущаяся поступь черной фигуры, внезапно наплывшее на луну облако, скрывшее подробности происходящего, потом сдавленный крик… Действительно ли я это видел, или мне все померещилось, особенно после истории Сэвиджа о человеке в черном, откупающемся кровавыми деньгами за убийство маленького ребенка?
Но, судя по тому, что мне говорили чувства, а не разум, это был никакой не сон. Инстинкт мне подсказывал: в саду действительно были эти фигуры и некое… взаимодействие между ними. Может, это был тот самый момент убийства Элкомба? Я постарался припомнить расположение фигур относительно солнечных часов и беседки. Но все, что я смог увидеть своим внутренним взором, – лишь размытая картина, где ни один из предметов не являлся достаточно четким, чтобы его опознать. Сам факт того, что я мог стать свидетелем убийства, крайне меня тревожил, так что я попытался найти другое объяснение увиденному, но не смог, как ни силился. Что ж, если предположить, что это действительно было убийство Элкомба, что я и правда наблюдал именно за этим, тогда что же, черная фигура – это Генри Аскрей, а белая – его отец? Ерунда какая-то. На мой взгляд, если рассматривать вопрос с данной точки зрения, то осторожное, быстрое передвижение тени больше ассоциировалось с повадками Элкомба, тогда как белая фигура могла быть его злополучным сыном. И хотя после их столкновения я ничего не видел, думаю, как это заведено в природе, тьма поглотила свет. Тем же должен был закончиться спор между отцом и отпрыском, если только он имел место быть.
И все же, когда тело Элкомба обнаружили, на нем было его обычное черное одеяние. А на появившемся вскоре Генри – белая рубашка и светлые бриджи, сплошь забрызганные кровью убитого лорда. Получается, если отец подкрался к сыну и случилась потасовка, то устраивавшего засаду постигла та участь, которую он готовил жертве: и белая пешка съела черную. Но остается вопрос: зачем отцу вообще "подкрадываться" к сыну? Разве он не добился от наследника чего хотел? Генри вот-вот должен был жениться на Марианне и предоставить тем самым родителю деньги, в которых тот так нуждался. Зачем Элкомбу понадобилось так рисковать, устраивая среди ночи встречу с сыном?
И еще был вопрос, касающийся времени. То, чему я стал свидетелем, произошло в промежутке между часом и двумя ночи, до рассвета было далеко. И что же мы имеем? Сын Элкомба убил отца и остальные четыре-пять часов оставался в саду, бродя в окровавленной одежде по аллеям и дрожа от предутренней свежести? Что ж, может быть и так. Человек с помутненным рассудком вполне мог так поступить. Человек, только что убивший собственного отца. В конце концов, что теперь для него время?
Отец… время… Возможно, молодой Аскрей хотел остановить время, чтобы отложить момент свадьбы, – навсегда.
Вот какие мысли, если только это можно назвать мыслями, роились в моей голове. Думаю, размышляя таким образом, я лишь стремился найти повод отложить то, что должен был сделать. Рассказ об увиденном не смог бы вызволить Генри из тюрьмы. Скорее лишь усугубил бы его положение, подтвердив его вину. Но я четко понимал, что не могу, не имею права молчать. И человеком, которому я собирался поведать мою историю, вновь должен был оказаться судья Адам Филдинг.
Но прежде необходимо было выяснить вещь несколько иного толка. Как помните, Лоренс открыл мне причину своей ненависти к Элкомбу и его окружению. Еще больше он ненавидел свою мать за то, она приняла откуп за смерть маленького Томаса. Что он тогда сказал? "Я ненавижу их обоих за то, что они сделали, и буду ненавидеть до самой смерти". Итак, первым умер хозяин. И вполне естественно подумать, не так ли, что у Лоренса был очевидный и ясный мотив к убийству. В конце концов, последний раз, когда я его видел, он, пошатываясь, отправился бродить в темноте, разгоряченный выпивкой и еще более воспоминаниями о смерти брата и предательстве матери.
Разве не справедливо предположить, что он, окончательно опьянев, свалился где-нибудь недалеко от места, где мы играли пьесу, а потом, проспавшись, спустя несколько часов, обнаружил Элкомба, бродящего по саду по причине бессонницы? Далее следует сцена яростного спора между двумя мужчинами. Мой коллега напоминает лорду об инциденте, случившемся много лет назад, когда спешившие куда-то всадники задавили маленького мальчика. Возможно, Элкомб уже не помнит ничего подобного. Он, возможно, просто отмахивается, пропускает мимо ушей (ему ведь есть о чем подумать: о свадьбе старшего сына и о богатом приданом невестки). Возможно, отпускает шутку по поводу того, в чем его обвиняют. В конце концов, что есть ребенок нищенки для одного из величайших людей страны? Произнесенные им слова приводят Лоренса в ярость. Актер толкает лорда так резко, с такой силой, что тот надает и напарывается на гномон. Лоренс давит на тело сверху, или невозмутимо наблюдает за корчами своего врага, или бросается прочь, напуганный тем, что сделал.
Я знал Сэвиджа не слишком хорошо, только как своего коллегу по труппе. Его обходительность и доброжелательность были просто незаменимы, когда в пьесе фигурировал колоритный злодей. К тому же роли в комедиях были его очевидным коньком. Он был мягким, общительным, с легким характером. Вот почему я был удивлен, даже шокирован его рассказом о смерти маленького брата. Не узнай я правды, я бы никогда не подумал, что детство и юность Лоренса были омрачены таким ужасным обстоятельством. Но потом я вспомнил (может быть, это был не совсем верный ход моих мыслей) о роли, которую он играл в "Сне в летнюю ночь". Моток превращается в осла, хотя о том и не подозревает, и становится надменным бездельником. Это превращение, вызванное любовной путаницей. Однако ненависть также способна изменять облик и придавать ему формы гораздо более уродливые и менее комичные, чем ослиная голова. Мог ли Лоренс превратиться в кровожадного дикаря, руководимого ненавистью и страхом перед Элкомбом?