Честно скажу вам, я очень сомневался. И все еще был склонен доверять тому, что подсказывала мне о Лоренсе интуиция. Но я не мог быть абсолютно уверен. Только в том случае, если в ночь убийства он находился в нашей "обители" наверху, где спит по крайней мере большинство из нас, можно было бы с уверенностью говорить, что он непричастен к смерти Элкомба. Где находилась его кровать, я точно вспомнить не мог. Наверное, на противоположной стороне комнаты, у окна, четвертая или пятая по счету после моей. Но в том-то вся и загвоздка: где он устроил себе ночлег в ту злополучную ночь, я не знал. Некоторые мои приятели, взбудораженные успехом представления и в предвкушении развлечений, которые сулит гастрольная поездка, так и проболтались где-то до утра. Спрашивать, где именно и не видели ли они случайно Лоренса Сэвиджа, было бессмысленно: это означало лезть не в свое дело. Мы можем отвечать друг за друга на сцене, но, за исключением чрезвычайных ситуаций, никого не касается, где и как ты проводишь свои свободные от работы часы.
Мне оставалось лишь одно. Я должен был спросить у самого Лоренса. Я попробовал сформулировать то, как начну с ним разговор. Выходило малоубедительно: "Ну, Лоренс, ты, наверно, очень рад, что его светлость убит…" или "Я видел кое-что странное, когда стоял на крыше той ночью, Лоренс…" Однако, когда наша встреча состоялась, Сэвидж избавил меня от труда подыскивать нужные слова, перейдя сразу к делу. Из чего я сделал вывод, что его волнует тот же вопрос.
– Говори, Николас.
– Мне необходимо кое-что выяснить, Лоренс.
Мы решили пройтись вдоль южного фасада дома, недалеко от сада, где был убит Элкомб.
– Я догадываюсь, что ты имеешь в виду. Это связано и с историей, которую я тебе рассказал, так ведь? Про мою мать, про брата и про Элкомба с его дворецким.
На миг мне показалось, что Лоренс собирается признаться, что все выдумал. Что это была просто байка.
– Я бы не хотел, чтобы мои слова были восприняты неправильно.
Так и есть, он все придумал.
– Я не отрицаю произошедшего в трущобах Флит. Я видел это собственными глазами. И я не собираюсь отрицать, что… ненавижу… ненавидел Элкомба. Я сказал то, что сказал. И не возьму слов обратно. Но ты должен понять, когда я рассказывал про Томаса, я был пьян и… измучен воспоминаниями. Рассказав тебе обо всем, я испытал огромное облегчение. Ты отличный слушатель, Ник.
– Спасибо, – сказал я немного сконфуженно, не зная, как на это реагировать.
– Если честно, я желал ему смерти и его дворецкому тоже, но теперь я понимаю, насколько осторожным следует быть с тем, что говоришь, особенно если ты пьян, или зол, или все вместе.
– Будь на этот счет спокоен, Лоренс. Элкомб убит рукой человека и стрелкой солнечных часов, а не чьим-либо резким словом.
– О, благодарю тебя.
Лорен положил мне руку на плечо, словно с его души сняли тяжкий груз. Наверное, он мучился, проводя параллели между своими проклятиями и смертью врага. Видите ли, это в природе актеров и поэтов, глубоко верить в силу слов и бояться ее.
– В свое время, думаю, он вдоволь наслушался грубых и резких высказываний в свой адрес, – добавил я.
– Не сомневаюсь, – подхватил Сэвидж.
– Так где ты был той ночью?
– Почему ты спрашиваешь?
– Из чистого любопытства.
– Точно не могу сказать. Помню, что выпил, а после того как мы поговорили, выпил еще. Думаю, в таком состоянии я болтался где-нибудь. А потом завалился спать там, где меня сморил сон, потому что, открыв глаза, обнаружил, что лежу на траве. Следующее, что помню, я лежу в одежде на своей кровати и за окном начинает светать.
– То есть каким-то образом ты должен был взобраться по всем этим ступеням к нашей комнате и отыскать в темноте свою кровать.
– Естественно, Ник. Не Горчица же с Бобом меня туда затащили. Я Моток только на сцене, даже если веду себя как осел.
– Вовсе нет, никогда, – поспешил я заверить его, не желая будить в нем ни малейшего раздражения. – А когда ты… э-э-э… прогуливался, ты не заметил ничего… вернее, никого… рядом с садом?
– Там была целая куча народу. Однако вряд ли я могу вспомнить, кто именно.
– Да, разумеется.
– А что видел ты? – Внезапный встречный вопрос показался мне несколько резким. – Наверняка все эти расспросы неспроста.
– Я был на крыше, – сказал я, – и мне показалось, что в саду кто-то ходит. Но сейчас я думаю, что это мне только померещилось.
Лоренс полюбопытствовал, что именно мне померещилось, и я вкратце описал ему, что видел. В конце концов, он тоже был со мною откровенен, и за мной в каком-то смысле оставался долг. Но конечно, ничего конкретного о фигурах в саду он сказать не смог, только намекнул, что, вероятно, я выпил немного больше, чем помню. Либо так, либо просто игра лунного света и тени. И моего воображения.
Тем не менее чем больше я об этом думал, тем сильнее крепла во мне уверенность, что я действительно видел то, что видел. Но что именно? Оставалось только обратиться к Филдингу. Лучшего я придумать не мог. Но надо сказать, во второй раз идти к нему с очередными сомнительными подозрениями относительно смерти я как-то опасался и все думал, не получится ли прежнего эффекта, когда после беседы с четой Элкомбов судья внезапно заявил, что все мои выводы и наблюдения беспочвенны и надуманны.
Как всегда, Филдинг что-то писал, и я почувствовал вину за то, что отрываю его. Тем не менее он сказал, что все в порядке, и попросил рассказать, с чем я пришел. На этот раз Филдинг не принял меня за фантазера, но отнесся к моим словам очень серьезно и дважды просил повторить историю от начала до конца. Другими словами, подошла моя очередь быть допрошенным по всем статьям. Его интересовало все: точное время, причина, по которой я решил, что на дворе стояла глубокая ночь, проснулся ли я оттого, что услышал крик или зов о помощи, или от шума, в общем, что именно был за звук. Я повторил, что ничего не слышал, а если и слышал, то сознание надежно хранит эту информацию от меня. Я проснулся оттого, что лунный свет падал мне в лицо. Почему я пошел к окну? Для чего я вылез наружу? Что именно я увидел, когда посмотрел вниз, на сад? Как долго я стоял у парапета? Я видел две фигуры или три?
В завершение всего Филдинг заставил меня изобразить, как именно двигалась черная фигура, когда подкрадывалась к белой. Пригнувшись, я перебежками пересек комнату судьи, не забыв во время остановок воровато оглядеться по сторонам. Как актер, я должен уметь быстро перевоплощаться, так что я на некоторое время стал ночной тенью, подбирающейся к своей добыче. Филдинг зааплодировал, то ли в знак молчаливой похвалы, то ли потому, что увидел достаточно. Потом по его же требованию я выпрямился, чтобы изобразить уже белую фигуру, подрагивающую и переминающуюся с ноги на ногу, не смеющую даже обернуться вокруг. Пока я это проделывал, меня не покидало малоприятное чувство, что я собираюсь напасть сам на себя.
– Ну как, сэр? – спросил я, окончив импровизированное представление.
Он тяжело опустился в не очень удобное на вид кресло. Таким мрачным мне еще не приходилось его видеть. Взгляд его серых глаз будто был направлен внутрь него самого, и на его открытое лицо набежала тень. Неудивительно, что смерть Элкомба и заключение Генри стали для судьи тяжелым ударом. Уныние и хаос, воцарившиеся в особняке, кажется, не обошли стороной и этого славного человека.
– Что, Николас? – рассеянно спросил он, словно все еще обдумывал то, что я ему показал.
– Признаться, я немного волновался, решив рассказать вам эту историю, ведь мы не разговаривали с вами со времени беседы с Элкомбами. А теперь, когда я прихожу к вам с делом, которое даже для меня самого является довольно туманным, вы подвергаете меня подробным расспросам и, кажется, всерьез воспринимаете все, что я говорю.
– Сейчас тяжелое время для семьи и всех, кто с ней знаком. – Филдинг, похоже, проигнорировал подразумеваемый мной вопрос. – Потеря главы семейства – это всегда страшное испытание. А потеря его при столь жестоких обстоятельствах – это вдвойне тяжкий удар. Арест обвиненного в смерти отца сына… – Судья покачал головой – дескать, слова здесь бессильны. – Кроме того, нельзя забывать, как страдают Пенелопа и Кутберт, потерявшие мужа и отца, а теперь еще над ними нависла опасность потерять и сына с братом.
Перед глазами у меня предстала одетая в черное фигура леди Пенелопы. Кто знает, что творится у нее на сердце? Разве что священник Браун или Освальд, который постоянно был рядом с ней. Что до Кутберта то после смерти отца он практически исчез из виду.
– Вы тоже считаете, что Генри Аскрей убил свое го отца? – спросил я.
– А вы сами что думаете, Ник?
– Я долго пытался понять, что именно я увидел тогда в саду, что именно произошло у меня на глазах. И если мое зрение не сыграло со мною шутку, то я видел человека, одетого в черное, который, похоже, собирался напасть на другого, одетого в белое. Но только чем все закончилось, мне неизвестно.
– Потому что облако закрыло луну.
– Именно так.
– Тем не менее кое-что здесь сходится, – заметил Филдинг. – Должно быть, затем последовала схватка между лордом Элкомбом и его убийцей. Вы видели самое начало, пролог, так сказать.
– Я не совсем уверен в этом…
– Почему же?
Я не хотел признаваться судье, что в собственном представлении ассоциировал темную фигуру с Элкомбом, а белую – с его сыном и что в данном случае лорд – безжалостный, не терпящий возражений, – скорее перехватил бы занесенную над ним руку, чем позволил бы насадить себя на гномон.
Поэтому я сказал:
– Потому что на дворе была глубокая ночь, а тело нашли только утром. И если я видел схватку между Генри и его отцом, то, выходит, сын все последующее время оставался в саду, замерзший и окровавленный.
– Вместо того чтобы вернуться в дом, умыться и уничтожить запачканную одежду.
– Верно?
– Так поступает осторожный, думающий человек, который желает оградить себя от грозящего ему наказания. Выходит, Генри потерял и смекалку, и желание.
Я кивнул. Это вполне соответствовало моим догадкам о душевном состоянии Генри. В конце концов, тот факт, что юноша оказался в саду, измазанный кровью и совершенно растерянный, хотя и мог являться признаком его виновности в случившемся, в то же время свидетельствовал в пользу совершенно обратного: Генри не был убийцей, не был человеком, заметающим следы.
– Тем не менее отца он не убивал. Я в этом абсолютно уверен, – твердо заявил Филдинг. – Я знаю мальчика с его малых лет и наблюдал, как он растет. Он странный паренек, угрюмый и замкнутый, но он не убийца.
– Что же тогда нам делать, Адам? Его же повесят!
Судья поднялся. Мрачное выражение его лица сменилось решительным.
– Нам придется положиться на собственные ум и сообразительность, чтобы доказать невиновность Генри.
Должно быть, преимуществом его позиции являлись обширные знания английских законов и судебного дела, но даже я, человек в этих сферах несведущий, понимал, что как только человек попадает в тюрьму, можно считать его случай безнадежным. Обвинения выдвигаются только против виновных, это все знают.
– Но как?
– Мы найдем того, кто убил лорда Элкомба.
Некоторое время спустя мы уже стояли перед роковыми солнечными часами в саду. От всей конструкции остался лишь каменный пьедестал, а медный циферблат и гномон разъединили и убрали, когда снимали тело Элкомба. На камне сохранились бурые следы крови. Как и на траве вокруг. Пение птиц наполняло воздух теплого утра. Порхали бабочки. Солнце светило с обычной его отстраненностью и безразличием.
Пока мы направлялись к саду, Филдинг объяснил мне, зачем я ему понадобился. Ему хотелось, чтобы, я помог ему восстановить ход событий, расставить, так сказать, фигуры на доске (я рассказал ему о схожести между планировкой сада и шахматной доской). Было бесполезно объяснять, что я уже пытался это проделать и потерпел фиаско. Нам предстояло осмотреть место убийства.
Как и в случае с участком под деревом, на котором повесился Робин, Филдинг опустился на четвереньки и тщательно исследовал землю возле пьедестала. В идеале нам бы подошла грязь, сырая и мягкая, на которой хорошо видны отпечатки ног, но дождя не было с тех пор, как наша труппа прибыла в поместье. Впрочем, несколько вмятин в земле по сторонам от пьедестала и чуть подальше от него я все-таки обнаружил. Филдинг объяснил мне, что это:
– Их оставил Генри Аскрей, старший, имею в виду. Последние его следы на этой земле. Представим: он напоролся на острие гномона. Он не может освободиться, потому что у него нет сил или возможности оттолкнуться, чтобы поднять свое тело. В смертельной агонии он колотит ногами по земле, колотит так сильно, что оставляет эти глубокие выбоины. Бедняга.
Меня передернуло от описанной картины.
– Но больше тут ничего нет. Только многочисленные следы людей, снимавших тело. Ничего такого, чего бы я не заметил.
– О чем вы?
– Я уже был здесь. Утром, когда обнаружили Элкомба. Однако во второй раз можно увидеть то, чего не замечаешь в первый.
Этого человека отличала удивительная смесь наблюдательности и ума. Вспомнить хотя бы, с какой точностью он проанализировал меня тогда, в его доме в Солсбери. Кэйт, без сомнений, унаследовала эти качества.
Наверное, образ судьи меня вдохновлял, потому что я тоже рискнул проверить свои силы в умении делать логические выводы:
– Думаю, лорд Элкомб был знаком с убийцей. То есть если это не был его сын, то человек, которого он знал.
– Почему вы так решили?
– Он ему доверял, – ответил я. И потом добавил, вдруг поняв, что такое вполне допустимо: – Или ей.
– Только давайте не будем еще более усугублять положение вещей, Николас. Просто допустим, что это был мужчина. А теперь говорите, что у вас на уме.
– Будьте терпеливы, сэр, вам придется смириться с тем, что я думаю не так быстро, как вы. Итак, кроме раны, которую проделало острие гномона, на теле не было никаких следов насилия.
– Пожалуй, вы правы, – согласился Филдинг.
– Одежда молодого Генри была запачкана кровью отца, однако ни на его лице, ни на его руках не было царапин и ссадин.
– Это значит, что борьбы между отцом и сыном или между ними и кем-нибудь еще не было.
– Да, – сказал я, чувствуя себя менее уверенным в том, что говорю, чем это звучало.
– И все-таки человек мертв.
– Он не ожидал нападения. Элкомб ведь не был вооружен. Его никто не сопровождал. Если он пришел сюда, чтобы встретиться с кем-то, или же встретил кого-то случайно, то не думал, что ему что-то угрожает. И позволил этому кому-то приблизиться, чего бы не случилось, встреть он чужого или врага.
– Согласен.
– Наверняка они перебросились парой фраз, воз можно, Элкомба оскорбили или обвинили в чем-то, и оба все еще стояли слишком близко друг к другу. Тот, другой, мог наброситься на лорда, застав его врасплох, и толкнуть на солнечные часы. А может, он даже не толкал. Просто отступил и поспешно скрылся. При таком раскладе не потребовалось бы никаких особенных усилий или борьбы, чтобы убить Элкомба. Это было проще простого. Поэтому я и предположил, что убийцей могла оказаться и женщина.
Но прежде чем я это произнес, я понял, что не в состоянии представить, чтобы кто-нибудь мог смутить или застать врасплох Элкомба, тем более особа женского пола.
Адам Филдинг раздумывал, поглаживая бородку.
– То есть если мы собираемся найти настоящего убийцу и снять обвинения с молодого человека, то, следуя вашим догадкам, мы должны присмотреться к кругу приближенных Элкомба или тех, кому бы он по крайней мере позволил подойти на близкое расстояние.
– Да, мне так кажется, – сказал я, начав уже сомневаться, что правильно сделал, выдвинув свою версию.
– Тем не менее то, что вы видели ночью, не может быть связано со смертью Элкомба. Вы рассказали о засаде, о том, что одна фигура подкрадывалась к другой. Но это совершенно не походит на то, что вы описали только что касательно убийства лорда.
– Я не знаю точно как, но полагаю, все это связано.
– Что заставляет вас так думать?
– Моя интуиция.
– Что ж, вещь, порой заслуживающая доверия не больше остальных.
– Сэр, у меня есть вопрос. Смерть Робина, ну, лесного жителя… Не может ли она быть как-либо связана с тем, что случилось с Элкомбом?
Филдинг ответил сдержанно:
– Разумеется. Все это связано.
– Вы нравитесь моему отцу, – сказала Кэйт. – Он хорошо о вас отзывается.
– Правда?
– О ваших остром чутье и воображении. Он говорит, последнее у вас особенно развито.
Что это было? Неужели комплимент? Или мне тонко намекнули, что я законченный фантазер?
Вновь я и Кэйт прогуливались вдоль озера рядом с домом. Вели мы себя до крайности благопристойно и чинно, спешу заметить. Заметить с сожалением. Никаких открытых деталей туалета. Кэйт держит меня под руку…
Мы обошли пруд кругом и, выбрав тенистое местечко на склоне холма, уселись на траву, наслаждаясь открывающимся видом на восточный фасад особняка. Вход в него был окаймлен черным полотном. Несмотря на этот символ траура, в который был погружен дом, солнце светило так же ярко, как в тот момент, когда наша труппа оказалась на территории поместья.
– Что-то не похоже на вас, Николас. Ни фантазий, ни поэзии…
Я отметил это "Николас", как и то, что Кэйт проявила заботу обо мне и сообщила, что думает на мой счет судья Филдинг. Не скрою, мне было очень приятно, что Кэйт обратилась ко мне по имени, однако я ничего не мог с собой поделать: мне казалось, что тут есть какой-то подвох. Воздух здесь был буквально пропитан подозрительностью – что неудивительно там, где произошло убийство. Поэтому радостно колотившееся в присутствии Кэйт сердце слегка унялось, в основном вследствие последних мрачных и совсем неромантичных дней. И все же ладони мои взмокли и во рту пересохло.
– Боюсь, я не взял с собой сегодня Ричарда Милфорда. Он остался под подушкой.
– Где, я уверена, сладко посапывает. Но может быть, вы порадуете меня импровизацией?
– Я не поэт, Кэйт, совсем не поэт…
– Несмотря на богатое воображение?
– Мне требуется вдохновение.
Я надеялся, что девушка не станет настаивать на проверке моих (несуществующих) поэтических способностей, однако не хотел оставлять без ответа ее подтрунивания.
– И что же может вас вдохновить?
– О, ну как… обычные вещи… мимолетность красоты… изгиб бровей… весенний ветерок… угасание природы осенью… уста возлюбленной…
– Так вы влюблены?
Я запнулся, чуть не сказав, что она и есть моя возлюбленная, но вместо этого заявил:
– Однажды вы сказали относительно строк моего друга Мил форда: "Не думаю, что он вообще вдохновлялся какой-нибудь женщиной". Вот вам мой ответ.
– По-моему, мы всё уже знаем о весенних цветах и об осенних листьях. Разве нет? – поменяла она тему разговора, устремляя взгляд вдаль, поверх озера. – Если бы я жила в городе, я бы о нем писала… если уж говорить о поэзии. О его видах и запахах… О его величии и влиянии на людей…
– Но вы говорили, что у вас тетя живет в Лондоне. Так что вы должны быть с ним знакомы не понаслышке.
– Только в качестве гостя.