Поминки были еще более сдержанными, чем сама церемония погребения. Мой личный опыт в таких вещах был весьма скуден. В дни, когда отец читал проповеди на похоронах, я предпочитал уходить гулять в поле или корпеть над учебниками. Но все-таки я замечал, что вопреки тому, что проводы человека в последний путь занятие весьма невеселое, в течение оставшейся части дня преобладало более приподнятое настроение. Всякий раз, наблюдая за людьми, вернувшимися с похорон, особенно когда они были уже сыты и выпили достаточно эля, мне казалось, что я взираю на новоявленную расу бессмертных. Они говорили и вели себя так, будто сами никогда не умрут, такими шумными и чванливыми они становились. Я вспомнил, как однажды, при похожих обстоятельствах в доме новоиспеченной вдовы Блэкмен, желая укрыться от толчеи и гомона, я поднялся наверх и обнаружил эту самую вдовушку, всю такую разгоряченную и энергичную в…
Впрочем, это совсем другая история, и ее сейчас не обязательно рассказывать.
Ничего похожего на описанную мной оживленную атмосферу, жившую в детских воспоминаниях, на похоронах Элкомба не было. Тон Брауна, когда он произносил речь над гробом, был исключительно торжественным. Думаю, прямолинейность и простое обращение священника очень импонировали миледи. Кто-то тихо напевал или нашептывал молитвы, создавая тем самым небольшой фоновый шум. Ни одной слезинки не стекало по щекам вдовы из-под густой вуали, ни одного стона не сорвалось с ее губ. Кутберт и еще трое из наиболее преданных умершему людей внесли гроб в склеп позади часовни. Священник и леди Пенелопа с приближенными вошли следом, мы же остались ждать снаружи. Когда они вернулись, тяжелые двери склепа закрылись с таким лязгом, словно это клацнули челюсти самой смерти. Я вздрогнул.
Поминки устроили в том же зале, где прежде пировали в честь свадьбы, и так же ближе к вечеру. Но, как я и сказал, это было лишь сухое соблюдение обычая, ничего похожего на то, что я помнил из детства. Никто из присутствующих не мог забыть предыдущего пиршества и отделаться от ощущения болезненного контраста с нынешней трапезой. И если потерять мужа это одно (например, вдова Блэкмен не тратила время на демонстрацию своих страданий), то осознание, что сын погибшего настолько ненавидел или боялся своего отца, что убил его, должно было удваивать тяжесть страданий: внезапная смерть и вероломство в самом сердце семьи.
Как вы знаете, Филдинг твердо верил в то, что Генри невиновен, поэтому задался целью вычислить настоящего убийцу. Думаю, актеры понадобились ему как раз для проведения расследования. Но, клянусь жизнью, я понятия не имел, что он задумал. Поэтому, просто положившись на судью и его здравый смысл, я сделал то, о чем он меня просил, и "завербовал" Уилла Фолла и Джека Уилсона, благо оба они были молодыми и крепкими парнями. Зная, что порой намек куда важнее реального факта, я вскользь упомянул о таинственном деле, которое нам предстоит (не мог же я дать им понять, что мне самому ничего не известно). Кстати, Уилл согласился сразу же. Из чего я сделал вывод, что увлечение кухаркой шло на убыль; возможно, он понял, что ни одна деревенская зазноба не стоит того, чтобы возвращаться к плугу и пахоте. Иначе бы он нашел массу причин отказаться.
А вот сидевший близко к нам Майкл Донгрэйс, который исполнил в "Сне" роль Гермии, все услышал и вызвался присоединиться к нам сам. Я открыл было рот, чтобы указать ему на его слишком юный возраст, как вдруг понял, что возражения в данном случае бессмысленны. Слишком юный для чего, в конце концов? Филдинг ведь не потрудился разъяснить суть вещей, только потребовал ребят сильных и выносливых. А Майкл как раз таким и был, не зря же исполнял женские роли. Так что я не стал противиться его участию, только сказал, что они должны ждать моего сигнала, в то время как сам занимался тем же, то и дело поглядывая в сторону Филдинга. Трапеза вскоре должна была подойти к концу, пора бы уже…
Но тут неожиданно к нам подсел Кутберт, одетый в черное, с бледным как мел лицом, и я услышал от него весьма неожиданные слова.
Я помнил, как он заявил после спектакля, что бросил бы все ради возможности присоединиться к труппе. Помнил, с какой горечью он говорил, что отец никогда не позволит ему так поступить. Похоже, именно эту тему он и собирался со мной сейчас обсудить. Он наклонился над столом, приблизив ко мне свое лицо:
– Мастер Ревилл, вы, вероятно, помните нашу последнюю беседу?
– Вы правы… милорд. Это было как раз после вашего триумфального дебюта в роли Деметрия.
– Мне больно думать о том, что в сиюминутном гневе, взволнованный представлением, я мог сказать такие вещи, о которых бы стоило промолчать.
– О том, чтобы стать актером?
– Да. – Тень тяжкой боли появилась на его лице. – И о том, что отец мне не позволит.
– Я помню. Золотая клетка и так далее…
Кутберт вновь поморщился:
– Думаю, я могу рассчитывать на то, что вы окажете мне услугу никогда не вспоминать о моих глупых, необдуманных словах.
– О каких словах речь?
– Спасибо. Я вам очень признателен.
Кутберт вернулся на свое место за столом на возвышении, где сидели близкие родственники погибшего и знатные знакомые. Я был потрясен его словами, и это напомнило мне то, о чем я почти забыл. Во всей этой ситуации, среди выгадавших и пострадавших от смерти Элкомба, положение Кутберта было самым завидным. Это же очевидно. Ему, может быть, теперь и не светила возможность подняться на актерские подмостки, но поскольку брат его был заключен в тюрьму (и по сути уже являлся висельником), перед ним открывались куда более существенные перспективы, я имею в виду наследование поместья, как говорится, по велению долга. Леди Пенелопа в данном случае сохраняла пожизненное право на имущество умершего мужа, однако хозяином поместья становился все-таки Кутберт.
Неохотно жуя то, что лежало на тарелке, я сидел и думал. Несмотря на сладость здешнего воздуха, было в нем что-то зловещее. Если предположить, что Кутберт готов унаследовать фамильное состояние, само шедшее к нему в руки, значит, он молча признает виновность своего брата в смерти отца. Я попытался поставить себя на место младшего Аскрея. Если бы у меня был брат, считал бы я целое поместье достаточным искуплением за поруганную честь семьи – и даже за личное горе, – которое бы повлекла за собой его казнь? Я не был столь наивным, чтобы думать, будто все люди похожи. Не все семьи связаны узами любви и долга, особенно в тех высоких кругах, из которых происходили Аскреи и им подобные. Нет и закона, по которому все братья обязаны любить друг друга. Порой обоюдная братская ненависть берет начало с самых пеленок. В голову мне пришли слова из истории о первом убийце на земле: "Разве сторож я брату моему?"
Я перевел взгляд на Лоренса Сэвиджа, жадно набросившегося на еду и напитки, словно желавшего нанести как можно больший ущерб продовольственным запасам дома своего врага и вызвать дополнительные расходы. Впрочем, враг его был уже мертв. "Разве сторож я брату моему?" Лоренс пытался быть таковым для маленького Томаса. И потерпел крах. Я внезапно понял, что этот гнев, до сих пор не утихающий в его груди, был направлен на него самого за то, что не уберег младшего брата от гибели.
Я едва не пропустил взгляд Филдинга, проходящего мимо нашего стола, так глубоко я погрузился в эти мрачные размышления. Судья предупредил, чтобы все выглядело естественно, так что Джек, Уилл, Майкл и я уходили по одному, через небольшие интервалы, будто бы по нужде. Впрочем, и без нас было полно сновавших по залу гостей и слуг, так что нашего ухода никто не заметил. Как объяснил Филдинг, не то чтобы дело было крайней секретности, но лучше его обсуждать в отсутствие любопытных свидетелей. В этом плане, конечно, поминки предоставляли широкие возможности для любителей подслушивать.
Оказавшись снаружи, мы пересекли лужайку и направились к озеру. Впервые за все время нашего пребывания в этом большом и мрачном доме небо стало затягиваться темными облаками, в воздухе чувствовалось какое-то напряжение. Адам Филдинг ждал на берегу. Я представил ему своих спутников, он приветственно кивнул каждому, а потом вкратце объяснил, что от нас требуется. Наблюдательный человек, глядя на нас, заметил бы, что мы воспринимаем происходящее, как захватывающее приключение.
У самой кромки воды покачивалась старенькая лодка. На дне ее лежали мешки из дерюги, а сама она на вид едва могла вместить двоих. Я не терплю воды, поэтому стоял в сторонке, пока друзья отталкивали лодку, хотя было ясно как день, что в капитаны этой команде судья прочил меня. Ну почему концы моей судьбы всегда уходят в воду? Этой самой судьбе должно быть хорошо известно, что у меня врожденное, прямо кошачье отвращение к этой вероломной стихии.
Чем дальше, тем хуже. Приятели мои с легкостью запрыгнули в лодку, беспечно располагаясь по местам. Должно быть, они прежде работали паромщиками на Темзе (хуже оскорбления придумать невозможно). Я же поскользнулся и чуть не упал в воду, пока перебирался через борт Я уселся на корме (как видите, даже сухопутные крысы вроде меня знают, что это такое). Покрытая зыбью поверхность воды простиралась, казалось, до самого горизонта. Джек приподнял край дерюги, и нашим глазам предстали несколько мотков веревки и целая груда крюков и кошек. Уилл привычным движением взялся за весла, словно за пару хороших кожаных вожжей. Майкл устроился на носу.
Мы сидели и ждали, а судья на берегу с заметным волнением всматривался в сторону особняка. Вскоре показалась Кэйт, направляющаяся к нам по зеленому склону, и мое сердце отчаянно забилось. Я приосанился, желая выглядеть перед ней бывалым моряком. Мои друзья обменялись многозначительными взглядами. Ну и пусть, какое мне дело до того, что они знают о моих чувствах? Кэйт улыбнулась нам всем, и мне показалось, что меня она все-таки выделила. Взявшись за руки, отец и дочь двинулись вдоль берега.
Как по команде, Уилл опустил весла в воду, и лодка заскользила по тревожно плещущейся воде. Филдинг и Кэйт шагали быстро, чтобы не упустить нас из виду. В прибрежных зарослях закрякала утка, и мы дернулись от неожиданности. В спину мне дул холодный ветер, намокшие штанины прилипли к покрытым мурашками ногам, которые, как я теперь заметил, были увиты зелеными водорослями. Над нашими головами величаво проплывали облака, эти небесные галеры. Лодка миновала заросли водяных лилий и тростника, и тут Кэйт остановилась на берегу и указала в нашу сторону. Я сказал Уиллу "сушить весла".
– Точно здесь? – спросил Джек.
– Трудно сказать, отсюда все выглядит совсем по-другому, – ответил я.
– То самое место, да, Николас? – спросила Кэйт. Прозрачный воздух делал слышимость прекрасной К тому же мы находились всего в нескольких ярдах от берега. – Мы сидели вон там, под теми деревьями!
Друзья переглянулись еще более многозначительно.
– Думаю, да!
– Вы сообразите, что надо делать? – спросил Филдинг.
Вместо ответа я взял одну из кошек, которую Джек заблаговременно привязал к веревке, и перебросил через борт со всей своей "сухопутной" небрежностью, так что лодка сильно закачалась и мы едва не перевернулись. Лодка черпнула воды. Я беспечно посмотрел на остальных, словно говоря: "Не волнуйтесь, я знаю, что делаю". Уилл Фолл только глаза закатил, а Кэйт всплеснула руками и закричала:
– Осторожнее, Ник!
Поверьте, ради этого я готов был и в воде оказаться.
– Большую рыбу собрался ловить, Ник? – спросил Майкл.
– Не рыбу, Майк. Наш бравый кормчий будет выуживать мертвецов, – отозвался Уилл.
– А что мы ищем? – спросил Майкл уже более серьезным тоном. – Судья сказал искать, а что именно – не уточнил.
– Нечто белесое, – ответил я.
Джек посмотрел на меня с недоумением.
Мы должны были поднять что-то со дна озера в этом самом месте. Это все, что было известно моим друзьям. Сам я знал немногим больше. Просто Филдинг решил, что виденное нами с Кэйт заслуживает пристального внимания и изучения. Почему он так решил, я не имею ни малейшего понятия.
– Немного подгреби, Уилл, – попросил Джек, разматывая веревку, чтобы кошка ровно скользила по дну. – Давай маленькими кругами, потом сделаешь большой. Посмотрим, что там за дрянь на дне.
Моя оплошность с кошкой чуть не потопила нас, поэтому я был счастлив передать дело в руки Уилсона. Мне не хотелось выглядеть нелепо в глазах Кэйт. Уилл мастерски управлялся с веслами, пока мы расширяющимися кругами плавали над местом поиска. Майкл всматривался в воду, Джек травил веревку, стараясь удерживать крюк на самом дне. Я же, сидя на корме, занимался тем, что снимал водоросли со штанин, изредка поглядывал вокруг и заодно прикидывал, какая под нами глубина. Из бравого капитана меня разжаловали в юнги.
Внезапно лодка замерла и задрала нос кверху, словно ее кто-то схватил сзади. Веревка в руках Джека натянулась так сильно, что он едва не потерял равновесие. Посыпались проклятия, но сообразительный Уилл быстро подал назад, чтобы ослабить натяжение. Сначала мы решили, что это рыба, но после маневра Фолла веревка опала, тогда как рыба продолжала бы тянуть ее. Кэйт и ее отец с берега внимательно наблюдали за нашими передвижениями.
Джек потянул веревку. Никакого эффекта. Он потянул сильнее. То же самое. Только столп воздушных пузырьков вырвался на поверхность, сопровождаемый запахом сырости и какой-то гнили. Шею мне обдало холодом. Но я сумел взять себя в руки, а заодно принял командование на себя.
– Майкл, Уилл! – приказал я. – Сместитесь на противоположный борт для противовеса. А ты, Джек, тяни. Я помогу.
Я взялся за грязную веревку, и вместе мы принялись тащить кошку наверх. Вскоре сопротивление ослабло, зато прибавилось весу. Столп пузырей со свистом взмыл к поверхности и замерцал недобрым светом в солнечных лучах.
– Отлично, ребята! – похвалил нас явно довольный Филдинг.
Дюйм за дюймом мы с Джеком, тяжело дыша, подтаскивали нашу добычу к поверхности, и тут раздался некий звук, нечто среднее между отрыжкой и хлюпаньем. Лодка сильно раскачивалась.
На поверхность, словно гигантский пищевой комок, отрыгнутый озером, всплыла мочалка из буро-зеленых водорослей. Кошка прочно застряла в этом мотке осклизлых стеблей. Вот и вся наша добыча! В нос ударил острый запах разложения.
Я посмотрел на Филдингов и пожал плечами, словно извиняясь. Что теперь? Но они не обратили на меня внимания. Их взгляды были прикованы к тому, что находилось у меня за спиной.
Я повернулся.
Чуть поодаль, в дюжине футов от лодки, из озерной глубины вырывалась еще одна порция воздушных пузырей. В конце концов, на поверхности показался человек. Сначала появилась белая голова, потом плечи, потом туловище. Отвратительно одутловатое лицо было сплошь облеплено зеленой слизью.
Мы вновь едва не перевернулись, отпрянув в панике, настолько велико было потрясение.
– Господи, избави нас! – выдохнул Джек.
Майкл побледнел как полотно. У Фолла отвисла челюсть. Думаю, со мной произошло то же самое.
На берегу Кэйт замерла в ужасе. Только судья сохранил присутствие духа:
– Успокойтесь, джентльмены. Вреда он вам не причинит.
Позже я часто думал, знал ли он, что мы обнаружим?
Как бы то ни было, судья был прав. Тело в воде никому уже не могло навредить. Должно быть, мы растормошили сгусток водорослей, а тот, в свою очередь, побеспокоил тело, оно всплыло и теперь покачивалось на волнах с раздутой, как бочонок, грудью. Интуиция говорила, что именно это мы и видели с Кэйт. Оно подошло к поверхности, но затем снова погрузилось в глубину. Думаю тогда, пару дней назад, оно не готово было всплыть окончательно. Всем известно, что утопленники обладают собственной волей, они всплывают и опускаются на дно, когда им заблагорассудится. Белесый цвет раздувшемуся телу придавали лохмотья ткани, в которую оно было завернуто. Эти лоскуты только оттеняли наготу утопленника, его зеленовато-восковую бледность. Они были похожи на колыхающиеся корневища водных растений.
Немного придя в себя, мы смогли действовать вполне самостоятельно и не ждать указаний Филдинга. Собственно, ведь для того он нас и собрал. Пожинать этот "урожай" со дна озера. Утопленник во многом облегчил нам задачу, самостоятельно выбравшись на поверхность.
Даже не пытаясь подтрунивать друг над другом, как это было в самом начале "плавания", и вообще ограничиваясь односложными словами, а то и вовсе невнятным бормотанием, мы оттолкнули в сторону моток водорослей и погребли к покачивающемуся, как поплавок, телу. Правда, немного не рассчитали скорость и проплыли чуть дальше, немного задев труп. Он на миг осел, словно готовый вновь пойти ко дну, но через мгновение снова закачался на поверхности, непотопляемый как пробка. Что я вам говорил о своенравии утопленников!
Распухшее, залепленное водорослями лицо с рас крытым ртом безразлично глядело на нас снизу вверх пустыми глазницами. Последняя деталь вызвала во мне приступ отвращения.
Я отвел взгляд, радуясь, что на трупе все еще сохранялось некое подобие ткани, иначе рыбешки давно уже принялись бы за лакомый кусок. Я и Джек, пыхтя и отдуваясь, обвязали веревками ноги и верхнюю часть туловища утопленника, после чего Уилл с заметным трудом принялся грести к свободной от тростника части берега. Ближайшее такое место находилось рядом с тем, откуда мы отплыли.
К тому времени, как мы дотащили труп до суши, Кэйт (скорее всего, по велению своего отца) уже бежала к дому, чтобы привести помощь. Сам Филдинг шел по берегу, не переставая пощипывать бородку. Весть о том, что произошло на озере, должно быть, уже разнеслась по округе, поскольку вскоре сбежалась целая толпа слуг и гостей поместья. Солнце светило им в спину, так что они были похожи на стаю черных стервятников.
Позже, возвращаясь в мыслях к этим событиям, я никак не мог взять в толк, что заставило их покинуть "проводы" одного мертвеца, чтобы увидеть поднятого с глубины другого.
По мере приближения я мог лучше разглядеть их лица, и все они выражали замешательство, волнение и ужас. Филдинг, остановившийся впереди остальных, выглядел не лучше. К счастью, вытаскивать из воды тело нам не пришлось, этим занялись другие, под руководством судьи. И если посреди озера утопленник казался вздувшимся и толстым, то теперь, когда его положили на траву, этот несчастный выглядел съежившимся и жалким. Люди обступили тело. Филдинг и кое-кто из присутствующих нагнулись было, чтобы осмотреть тело, но, думаю, пораженные видом лица с пустыми глазницами и разинутым ртом, отпрянули. Никто, как видно, человека этого не знал, или, по крайней мере, не был достаточно уверен, чтобы опознать.