* * *
Грегуар широким шагом пересек гостиную, мимоходом поприветствовав девочек и мадам Тесьер, и прошел на лестницу. Когда он без стука открыл дверь в комнату, его взору предстала полуобнаженная Сильвия, которая сидела в кресле возле столика. От ее взгляда у него перехватило дыхание. Одетая в черные кружева, она была невыносимо красива. Он тихонько прикрыл за собой дверь. Женщина загадочно улыбнулась, но тут же погасила улыбку, как будто посчитала, что, улыбнувшись, она оказывает ему слишком большую честь.
Грегуар открыл папку, достал оттуда рисунок и, не произнося ни слова, приблизился к ней, пройдя сквозь сумрак, закравшийся в комнату вместе с приближающимся вечером. Сильвия снова заулыбалась.
На рисунке женщина была изображена обнаженной. Она лежала на кровати, опершись на локоть и многозначительно, в упор, глядела на зрителя.
Не успев поднять карту, Сильвия плавно опустила руку. Это был тот же жест, та же медлительность, что и в первый раз. Из гостиной донеслись звуки клавесина: кто-то играл мрачную, немного меланхоличную мелодию. Некоторое время они прислушивались к ней, затем женщина покачала головой и, подняв палец, вздохнула:
– Lamentabile…
Она взяла рисунок.
– Е splendido , – произнесла она хриплым голосом.
– Это подарок, – сказал Грегуар.
– Я знаю, мой шевалье. Ты мне его обещал…
– Это прощальный подарок, Сильвия.
– О… – протянула она, посмотрев на рисунок. – Так скоро?
– Я не шучу, Сильвия.
– Конечно. Я тоже. Влюбленные не шутят. А ведь ты влюблен, не так ли?
– Я не знаю, – неуверенно произнес он.
– Но я знаю.
– Карты?
– Для тебя, друг мой, мне не всегда нужны карты.
Она поднялась. Не в силах оторвать от нее глаз, Грегуар наблюдал, как Сильвия поставила рисунок на трюмо, а сама подошла к тумбочке возле кровати и наполнила вином два бокала. Не говоря ни слова, она приблизилась к нему. Тонкое белье струилось по ее ягодицам, приоткрывая грудь и живот при каждом движении. Она вручила ему бокал и подняла свой.
– За Марианну де Моранжьяс.
Грегуар кивнул.
– Ее брат приходил сюда. Позавчера, кажется. Сначала он бывал здесь часто, потом совсем перестал появляться…
– Ты с ним спала?
Она бросила на Грегуара ошеломленный взгляд и скривилась:
– С ним? Спать? Да он не выносит, когда к нему прикасаются! Он только смотрит, пьет, а когда выпьет много, засыпает…
Она снова улыбнулась.
– Мне будет тебя не хватать, – игриво произнесла Сильвия. – Я уже привыкла к нашим играм.
Когда Грегуар залпом выпил свое вино, она спросила:
– Знаешь, как флорентийские женщины заставляют своих мужей возвращаться домой? Утром они дают им выпить яда…
Грегуар посмотрел на свой бокал.
Ее взгляд был прикован к нему. Сделав глоток вина, она облизала губы кончиком языка и снова улыбнулась, обнажив белые зубы.
– А вечером – противоядие…
Она попросила его остаться еще на одну ночь.
Грегуар, конечно, согласился. В обмен на противоядие.
Глава 12
Салон постепенно наполнялся звуками, и с наступлением вечера все отчетливей стали слышны взрывы смеха и приглушенный разговор, который время от времени стихал, чтобы возродиться вновь. Шли минуты и часы, пульсом стуча в его висках, отдаваясь шумом голосов и звуками застольных песен и военных кантилен…
– Идем, – прошептала она, беря его за руку. – Я хочу кое-что показать. Сувенир, который пригодится тебе, когда ты будешь возвращаться в Париж…
У него возникло неясное ощущение, что все это когда-то было и Сильвия однажды уже произносила эту фразу. Его голова была немного тяжелой, а взгляд затуманенным.
Одетая в длинную накидку из красного и черного кружев, мягко обволакивающих очертания обнаженного тела, она казалась загадочной. Ее волосы спадали вниз по плечам, мерцая в полумраке гостиной. Грегуар последовал за ней, взяв ее за два пальца руки, которую она ему протянула, немного помедлил и взялся другой рукой за краешек тонкого кружева, через которое просвечивалась белая кожа.
Проходя через гостиную, он окинул взглядом находящихся там людей, которые, развалившись на диванах и креслах, развязно болтали. Девочки подняли бокалы и осушили их вместе с солдатами. Грегуар увидел капитана дю Амеля, неряшливо одетого и без парика. Еще он узнал "ополченцев", которых Мани побил в утро перед великой облавой и имена которых ему как бы невзначай нашептала память: Блондин и Псих. Сейчас они возлежали на диване, и у каждого на коленях сидела девушка с обнаженной грудью, в кружевном корсете, с неприкрытыми белыми ягодицами. Тут был и Фабио, льстивый слуга в ярко-красной ливрее, который без устали сновал туда-сюда, поднося всем желающим вино…
– Пойдем, – повторила Сильвия.
Они оставили позади веселящихся посетителей борделя, голоса которых снова и снова догоняли их по коридору, и поднялись на этаж выше…
Сильвия с каким-то упрямством тянула его за собой. Она шла довольно энергично, но ее высокие каблуки производили не больше шума, чем босые ноги Грегуара. Звуки их шагов тонули в мягком ковре на полу. В конце длинного прямого коридора она легко толкнула дверь, и та бесшумно распахнулась.
Восьмиугольная комната была отделана красной кожей и увешана большими зеркалами в вычурных рамах. На цепочке с потолка свисал тяжелый подсвечник, и пламя свечей, многократно отраженное в зеркалах, трепетало в стеклянных колбочках, которые защищали потолок от копоти. Сильвия поднесла палец к губам в знак молчания и, сделав едва заметное движение, плавно опустила потайной рычаг. В результате, как догадался Грегуар, сработал некий скрытый механизм и зеркала на глазах стали прозрачными – видимо, за счет того, что на свечи упала тяжелая материя и потушила их.
И тогда…
За каждым из восьми стекол, еще минуту назад казавшихся зеркалом, было по комнате, в которой происходила некая сцена, – к удовольствию зрителей, смотревших ее, и к не меньшему удовольствию тех, кто сейчас находился за этими фальшивыми зеркалами.
В первой комнате, куда Сильвия подвела Грегуара, он увидел проститутку, которая стояла на коленях на кровати и, придерживая зеркало рукой, причесывалась. Она улыбалась, весело подмигивая, как будто знала, что за ней подсматривают. Затем появился обнаженный мужчина с волосатым животом и бледно-фиолетовым пенисом. Он набросился на проститутку, грубо повалил ее и стал приниматься к ней своим пахом, смеясь от удовольствия и чуть ли не рыча.
Сильвия сильнее сжала руку Грегуара, чтобы привлечь его внимание к другой сцене, и они перешли к следующему зеркалу. Перед ними была темная, очень мрачная комната, в центре которой стоял мужчина в коротких кожаных штанах и красном жилете, расстегнутом на хлипкой груди, а рядом с ним пожилая женщина. Одной рукой он держался за ее обвислую грудь, а другой поглаживал тучный, свисающий морщинистыми складками живот. Его лицо было наполовину скрыто маской из волчьей шкуры, из-под которой выглядывал густо напудренный подбородок с серой козлиной бородкой. Женщина, тряся своей огненно-рыжей копной волос, стегала мужчину плеткой.
Затем Грегуар увидел еще одну комнату. Две девушки в сапогах на высоких каблуках и прозрачном нижнем белье надевали ошейник и кожаную перевязь на обнаженного мужчину. Его тонкий пенис был вытянут с помощью длинного специального чехла, на противоположном конце которого было вшито кольцо, вставленное в проткнутую носовую перегородку мужчины. Он что-то бормотал, выпучив глаза, и все, что можно было понять, это слова "свинья" и "круг", которые время от времени вырывались из его рта. Вероятно, он не отдавал себе отчета в том, что говорил и делал. Грегуар узнал в этом ужасном человеке с искаженным от сладострастия лицом театрального драматурга Максима де Форе.
Внезапно он увидел Жана-Франсуа де Моранжьяса. Тот застыл посреди комнаты, завернутый во что-то наподобие тоги из черного бархата, которая тяжелыми складками спадала с его плеча, скрывая оставшуюся после ампутации культю. Девушка, опустившаяся перед ним на колени, была полностью обнажена, и только распущенные рыжеватые волосы частично прикрывали ее тело. Ее ногти были покрыты золотистой краской, а на руке тускло поблескивал массивный золотой браслет в виде змей, и эти змеи поднимались по ее руке почти до локтя. Золотая цепочка на ее шее терялась в ложбинке меж больших округлых грудей. Она щелкнула пальцами, протянула руку к тяжелым складкам черного бархата и осторожно, чтобы нечаянно не поранить ногтями пенис однорукого, достала его и взяла в рот. Она заглатывала его, лаская языком, и это продолжалось до тех пор, пока на ее лицо, губы и закрытые глаза не брызнуло белое семя. После этого однорукий забрался на нее, все еще стоящую на коленях, верхом, положил одну ногу ей на плечо и стал тереться о шею девушки своим пахом. Затем он повернул ее голову в сторону зеркала, и она внезапно плотоядно улыбнулась улыбкой Марианны.
Грегуар почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Ему больше не хватало воздуха в этой комнате с восемью зеркалами, точнее, этим воздухом вдруг стало невозможно дышать. Он увидел, или ему так показалось, что на прозрачном лице Сильвии, отразившемся в фальшивом зеркале, появилась точно такая же улыбка. Грегуар вдруг стал терять равновесие и беспомощно оглянулся назад. В этот момент женщина подняла руки вверх, и на какое-то мгновение он увидел ее тело, просвечивающееся сквозь полупрозрачные кружева. Ее лицо стало бледным, как воск, тающий и оплывающий по контурам и нежностям костей ее черепа, а из черной пропасти глазниц показались черви и сколопендры, которые, копошась, издавали легкий пощелкивающий шорох… Затем она опустила руки, крепко сжимая кинжал с рукоятью из слоновой кости…
* * *
Грегуар подскочил в холодном поту, прерывисто дыша и чувствуя, как бешено колотится сердце, готовое выпрыгнуть из груди. Возможно, он даже кричал, пытаясь вырваться из плена простыней и объятий Сильвии. Он упал с кровати на коврик, лихорадочно вспоминая, что с ним произошло, и путаясь в событиях, словно сумасшедший. В его сознании мелькали картинки ночного кошмара, всплывали мысли о порче, наведенной девушкой, которая бросила на снегу соломенных кукол, звучали слова Сильвии, сказанные ею перед тем, как она дала ему выпить бокал вина. Он хотел восстановить в памяти весь долгий день, прошедший перед их прощальной ночью, которую они так бурно отпраздновали, но ничего не получалось. Грегуар даже не помнил, когда заснул…
В дверь комнаты постучали. Сначала позвали Сильвию, потом он услышал свое имя. Сидя на полу возле кровати, с путающимися мыслями в голове, Грегуар узнал, что его разыскивают по поручению мсье де Ботерна и что этот господин ждет его сегодня ровно в два часа пополудни в гостинице, в которой он расположился.
– Хорошо, я приду, – ответил Грегуар. А затем, обращаясь не то к Сильвии, не то к себе самому, добавил: – Значит, канонир Ботерн таки прибыл. И теперь королевская рука чисто по-королевски накроет Жеводан…
* * *
Отправляясь на встречу с Ботерном, он очень старался настроить себя на вежливый и учтивый тон, как будто слова "в два часа пополудни" были для него приказом. Грегуар прекрасно понимал, что с посланником короля шутки плохи, особенно если этот посланник только и ищет повода, чтобы напомнить всем о своем статусе. И, определенно, не стоит шутить с королевским канониром, который решил принять вас прямо в своей ванной комнате с навощенным паркетом, абсолютно лишенной мебели, за исключением кровати на пружинах. Совершенно странным, необъяснимым образом этот господин был похож на человека в волчьей маске из его сна, которого стегала плеткой рыжеволосая проститутка. Но еще более странным было то, что на кровати королевского посланника среди прочей одежды Грегуар увидел ту самую кроваво-красную куртку с точно такими же украшениями, как у того мазохиста из сна.
И все это – в особенности невероятное сходство Ботерна с человеком из сцены его кошмарного сновидения – произвело на Грегуара такое впечатление, что он стоял посреди комнаты не шелохнувшись, не находя в себе сил стряхнуть ужасное наваждение. Тем временем посланник короля рассказывал ему следующее:
– Его величество, мсье де Фронсак, интересовался моим мнением относительно отчета, который вы представили графу де Буффону. Со своей стороны я ответил, что рассматриваемое дело крайне запутано и что лично я считаю, что Зверь – это волк. Завтра я со своими людьми еду за город, и мне бы не хотелось, чтобы вы меня сопровождали. Воля короля была такова, что именно меня, молодой человек, он назначил ответственным за это пело, и только я буду принимать все решения. – Ботерн бросил на шевалье высокомерный взгляд и продолжил: – Мне не понадобится ни ваша помощь, ни чья-либо другая, чтобы разобраться в этом деле. На кровати лежит письмо, адресованное вам, подписанное графом Буффоном и нашим любимым королем… Я читал ваши заметки. Не занимайтесь больше этим Зверем, друг мой. Им займусь я, а вас позовут в том случае, когда в этом возникнет необходимость. Вы можете быть свободны.
Все это он произнес буквально на одном дыхании.
Отстраненный от работы, Грегуар решил немедленно вернуться в замок, где он гостил. В Менде он не встретил никого, с кем мог бы попрощаться. Он ехал по заросшей вереском дороге назад, в Сент-Шели; в его голове была полная неразбериха, а душу наполняла какая-то непонятная печаль. Перед ним проносились картины их ночных поисков, когда были обнаружены двое детей, мертвый мальчик и живая девочка, и в то же время он никак не мог избавиться от мыслей о колдунье и кошмаре, который приснился ему накануне. Понемногу Грегуар уверился, что порча, наведенная Болтушкой, – а это, несомненно, была она! – начинала действовать.
– Ну что? – поинтересовался Тома д'Апше, как только Грегуар переступил порог библиотеки, где жарко пылал камин.
Когда шевалье рассказал о своей встрече с Ботерном, который говорил от имени короля Людовика, улыбка сошла с губ маркиза. Потом он долго молчал. Его дед покачал головой и, грустно улыбнувшись, произнес:
– Что ж, если нашим Зверем теперь будет заниматься этот канонир со своими сыщиками, я и не знаю, что сказать… Вы уже видели свору ищеек, которых он с собой привез?
Нет, Грегуар их не видел. Но он вполне мог представить, что будет дальше.
Потянулись долгие дни. Грегуар проводил в замке д'Апше практически все время. Он не выходил из библиотеки, доступ в которую ему любезно предоставил маркиз, и без устали работал там, чтобы дописать свои заметки. Кроме того, он много рисовал и читал. Грегуар и слышать не хотел о том, какие действия предпринимает Ботерн и каковы результаты этих действий. Он даже не знал, проводились ли вообще какие либо мероприятия по приказу королевского посланника. Во всяком случае, по тому молчанию, которое окружало их, он мог предположить, что даже если какие-либо действия и предпринимались, то их результат был нулевым. Тома и его дед изредка выбирались в гости или принимали гостей у себя, но Грегуар почти не общался с этими людьми и только выходил поздороваться с ними из вежливости.
Что касается Мани, то он пропадал в окрестных лесах и горах, невзирая на снег, ветер и трескучий мороз, а иногда даже, когда эти стихи обрушивались одновременно. Если индеец не уезжал за город, он проводил время рядом с маленькой Сесиль в часовне замка, переоборудованной под больницу, или в компании отца Жоржа, однако всегда был молчалив. С тех пор как могиканин вытащил несчастного ребенка из пропасти, малышка так и не пришла в сознание; она едва дышала, иногда жалобно постанывала, и по трепету ее закрытых век можно было предположить, что ей снятся кошмары. Девочка весила не более чем тонкий соломенный тюфяк, на котором она лежала, укутанная в покрывала, так что из них выглядырало только ее бледное личико с алыми от лихорадки щеками…
Из Сент-Соль Зверь ушел в окрестности Вентож, где его неоднократно видели. Потом он появился в Грез и напал на двенадцати летнюю пастушку, которую обнаружили в канаве на снегу, забрызганном кровью. Она была нагая и растерзанная, с обезображенным лицом и разорванным горлом, вспоротым животом и переломанными конечностями.
Грегуару приснился еще один странный сон, после которого он попросил Тома об одной услуге: устроить ему свидание с Марианной. Когда Тома вернулся из Сент-Альбана, он весь светился от радости, как будто ему удалось уладить собственные сердечные дела. Девушка согласилась на встречу с Грегуаром и назвала место, время и дату.
– Я сам ее видел, – рассказывал маркиз, сидя в библиотеке спиной к камину и наслаждаясь исходившим от него теплом. – Я говорил с ней, хотя и в присутствии ее мрачного однорукого брата, который все время ходил взад и вперед по комнате, словно тень, и бросал на меня горящий взгляд. Но когда я рассказал ему о твоей болезни, у него даже слезы на глазах выступили!
– Болезни? Что ты говоришь, о какой болезни? – изумленно спросил Грегуар. – И теперь все считают меня больным?
– Да ты и сам знаешь, шевалье. Тебя лихорадит, ты весь дрожишь, ничего не ешь. Ты все время молчишь, а если что-то и говоришь, то это только расстраивает моего деда.
– Что ж, значит, сегодня я буду есть и пить за твое здоровье, мой друг. И за радушное гостеприимство твоего деда.