Девушка вдруг приблизила к глазам пальцы и в полумраке они показались ей странными. Она откинула с себя одеяло и снова укрылась. Её молчаливый испуг передался Ивану.
- Что случилось?
- Иди в кухню. Тебе нужно… Там в корчаге есть вода…
- Что с ней будет без меня. Отца её арестуют. Она пропадёт в этой деревне. Моего сына отдадут в приют. Я пройду мимо. Не узнаю сына или дочь. Они будут ходить по дворам, работать чёрную работу.
- Я тебя полюбил, Груша. Давай поженимся. Уедем в город. Твоего отца могут арестовать в любую минуту. Кто-нибудь по злу напишет клевету. Тогда наш ребёнок станет страдать с тобой.
- Я тебя сразу полюбила. Мне только семнадцать лет. Нас батюшка не станет венчать здесь.
- Ты думаешь, что дети родятся от венчания?
- Хотела сказать, что сейчас нельзя жениться нам. Не сердись.
- Когда можно?
- Летом. А лучше, осенью. Мне будет восемнадцать в октябре. А ты за новый порядок? Ты не мастеровой? Ты - культурный и вежливый. …НЭП - это НЭП.
- Я зарабатываю деньги; продаю муку. Куплю тебе пальто, чтобы ты не мёрзла от мороза.
- Ты скажи честно, Иван. …За красных?
- Что изменится? …Я - за справедливый порядок. Чтобы людей не меняли на собак. Чтобы не было эксплуатации. Мой прапрадед получил дворянство. Отец работал начальником железной дороги. Папин брат был директором реального училища. Старший брат работал в суде.
- Ты это скрыл от красных? - с радостным испугом вопросила Груша, прикрыв ладошкой рот. - Я - догадывалась, что ты не из этих хамов. Ты добрый и нежный. Как я тебя сильно люблю. Благодарю Бога за то, что он послал тебя мне. Я так сильно счастлива сейчас, что ты не можешь представить.
Снег заскрипел за окнами с визгом. Стукнули воротца. Иван расправил одеяло, намереваясь лечь на диван. Груша попыталась его удержать, заступив наперёд, но он, прижав её тёплое тело к себе, хотел поцеловать радостные губы. Она счастливо что-то бормотала, прижав голову к его плечу.
- Нельзя много счастья сразу. - шептала девушка, отстраняясь. Нужно оставить на завтра.
Собачьими зубами щёлкнул дверной замок.
12
Ещё синева лизала стёкла окон, а хозяин старательно топил печь. Иван выбежал на улицу, чтобы подумать о будущем. Оно было в тумане. Он не знал, как жить дальше. Груша и её отец явно не благоволили советской власти. А таких много и в городе и в сёлах. Если всех загонять в тюрьмы и перевоспитывать, не хватит камер.
Зачем он согласился ехать в эту командировку. Можно было отказаться, сославшись на рану, придумать отговорку. И что из того, что он коммунист? Была война. Было другое время. Сегодня надо жить иначе. Как сказать Гребневу о девушке, которая не хочет любить новую власть. Ей не нравится НЭП. А кому он нравится? Тем, кто открывает лавочки, пытается что-то выпускать, восстанавливая кустарщину. Через два года, через пять лет не будет НЭПа. Будет настоящий социализм.
…Привезу я её в город. Что дальше? Будет она работать дома. Пойдут дети. Она не станет другой. Буду я ей врагом до самой смерти. Придётся рассказать, придётся убеждать, что нельзя жить иначе, эксплуатируя человека, как скотину. Что это будет за жизнь? …Не поедет она с тобой. Она обманулась в тебе. Когда этот обман вскроется, то она уйдёт.
Иван набрал в горсти сухого снега, начал тереть лицо, полагая, что таким путём уничтожит события прошедшей ночи. Сейчас Груша расскажет отцу, кого они приютили. Отец не поверит. Начнёт выпытывать. Он должен знать - пойду ли я за ним. Враг я ему или попутчик. Можно врать. Эту ложь никто не раскроет. Можно быть своим среди чужих и чужим среди своих. Так это и есть.
Иван удивился своему открытию. Взглянул на гаснущие звёзды в чистом небе. Понял, что стоит между двух костров. Прошлое его тянет назад, а в будущем - скользкая дорога. Гребнев назвал его попутчиком, но он доверяет ему, как самому себе. Доверил такое важное дело. …Или всё ещё проверяет? Ему нет смысла что-то скрывать и таиться. Прошлое он забыл. Контузия вышибла из мозгов детскую плесень той прежней жизни. Он идёт к новому. У него большая перспектива стать большим красным начальником. Почему-то не хочется ничего. Устал. Почему-то нет желания куда-то карабкаться, кем-то становиться.
Тяжело входить в гражданскую жизнь. Он привык жить по команде. Приказали идти. Пошёл. Построение на ужин. Значит, нужно привести себя в порядок и встать в строй с котелком и ложкой. Он привык жить по военным приказам. Приказы нынче никто ему не отдаёт. Нужно самому думать, решать какие-то бытовые вопросы и проблемы. Пока есть тётя, которая помогает, подсказывая, где добыть соли, где работает хорошая баня, ему легко и спокойно. Она не вечна.
Иван вдруг понял, что его жизнь пуста и никчёмна. Кончилось то великое дело, за которое они воевали. Боролись, не жалея себя и врагов. Что дальше? У него не стало цели. Образовалась пустота. …Учится, старается стать журналистом. Катя ему помогает освоить профессию. Она желанна и великолепна. Катя, Катя. Она его помнит по той старой допереворотной жизни. Он забыл её. Добрая и надёжная. С ней легко работается. Нужно пригласить её в кофейню. А вот теперь и Груша поселилась в его сердце. …Может быть, уйти в армию. Война продолжается на Дальнем Востоке. Ещё не полностью очищен Крым. Банды недобитых прячутся по лесам. Он пригодится со своим опытом.
Донёсся возглас. Подошли двое. Постучали в калитку. Чагин уже набрал стопку кизяков в сарае.
- Добро ночевали. Принимай гостей, хозяин. Дело есть. - весело говорил высокий мужчина в длинной шинели, в папахе. Второй - низкий, коренастый в гимназическом бушлате молчал, сунув руки в рукава.
- Хозяин в хате. - сказал Иван, кивком головы приглашая незнакомцев.
Груша разводила тесто на блины, а Бронислав Богданович разложил на краю стола инструмент, намеревался оживлять старые часы с боем. Увидев мужчин, степенно вышагнул из-за стола, пригласил сесть на скамью, предложил раздеться.
- Доброго утречка. Прошение в губернию надо написать.
- Напишем. - уверенно сказал, потирая большие белые кисти рук, хозяин.
Иван сложил кизяки в подпечек, заглянул в кадку, в корчагу, решил принести воды. Деревянные бадейки были большими и тяжелыми.
- У нас по воду казаки не ходят, - хмуро проговорил коренастый, расчёсывая деревянным гребнем пегие волосы.
- У него уши пробиты. Не слышит. - проговорил Бронислав Богданович. - Не казачьего звания постоялец. Мастеровой, лудильщик.
Иван понял, что Груша рассказала отцу, что он не мастеровой, а близкий им по духу человек. Хозяин говорил тепло и заботливо, как о родном. Помахивая бадейками, шёл Чагин по тропинке, дышал крепким морозным воздухом, в который уже вплелись вкусные запахи варёной пищи, думал о девушке, которая по какой-то странной ситуации оказалась в этой деревне. В глубине балки, заросшей ольхой и таволожником, бил родник. Его стеклянная парящая струя затекала в желоб, под который ставили на колоду вёдра и бадьи, шелестя, падала в промоину и терялась под снегом. Груша говорила, что вода очень вкусна, легко и хорошо мыть ей голову. Иван хотел сделать ей приятное, а ещё надеялся, на то, что его увидит нечаянно связник. Они встретятся у ручья, смогут поговорить без свидетелей. Иван хотел узнать, когда придёт конец командировки, когда приедут за ним. Сведения были куцыми и не проверенными, а вот муки набралось уже два мешка. По тем временам это богатство. Тётя сможет печь настоящий хлеб без добавки отрубей и толчёного рыжика. Губерния голодала и пайки потихоньку Гребнев урезал. На рынке цены кусались.
Груша вымыла кадку. Иван вылил воду. Просяные блины плохо снимались. Девушка протёрла сковородку солью, налила масла. Иван заметил, что глаза у девушки ввалились, выглядела не так как прежде. Ему показалось, что она стала более привлекательной и симпатичной. Её отец писал прошение, макая стальное перо в белую фарфоровую чернильницу. Когда-то расписная толстая деревянная вставка походила на маленькое веретено. Мужики сидели у стола, распахнув верхнюю одежду, а глазами мусолили возникающие буквы. Груня погасила лампу, достала из печи чугун со щами. Иван вновь отправился к роднику.
Когда устало вернулся, Бронислав Богданович на правах хозяина разливал по фиолетовым стопкам самогон. Просители отказывались от блинов, но ели принесённое сало и творожные шаньги. Капусту из глиняной миски брали двумя пальцами. На столе деревянные ложки и сковородка с блинами. Шёл разнобойный незначащий разговор. Мужики порывались курить, но, вспомнив наказ хозяйки, мяли в карманах кисеты. Груня, касаясь губами его уха, проговорила:
- Хватит воды. Снедать иди. - он чуть не рассмеялся, услышав слово "снедать", которое произносили в этом селе. Вслед за ней Иван тоже перекрестился, взял ложку. Они сидели за круглым столом в горнице и счастливо смотрели друг на друга. Вдруг Ивану показалось, будто бы он услышал слово: "штаб". Из кухни шёл нестройный разговор. Говорил малорослый медленно и сухо:
- …Возвращался из Бударина. Хлеб пекли пока там. Не доезжая Лбищенска остановили тачанку люди в исподнем. Свои. Сказали, что напала банда на хату, где ночевали. …Наши штабные. Успели дать драпа. Подъехали. Тела убитых часовых. Тачанку подкатили к окну и стреляли из пулемёта и винтовок по спящим. Замок сняли.
Иван слушал, затаив дыхание. Рассказывал человек, побывавший на месте подлого нападения. Скорей всего, это был каптенармус Алексей, ведавший заготовкой продуктов для работников штаба дивизии.
- Тело комдива нашли под обрывом. Меня послали в Сахарную. …Доложить о случившемся командиру бригады Кутякову. В станице бой загорелся у штаба. Вдвоём на тачанке мы аллюром высыпали из Лбищенска, а хоронить его остались Бунин, Воропаев и Кузнецов. Да ещё несколько венгров из личной охраны. - Говоривший закашлял, как больная овца и продолжал, делая большие паузы. - За его голову обещали двадцать пять тысяч золотыми. Тиф меня подсёк. …Косой. Никто ничего не знает.
- Ты знаешь…
- Кому нужно моя правда?
- У меня кума мобилизовывали дважды. В плен попал, дали винтарь. Иди стрель соседа. Красные окружили. Иди стреляй опять. Опять в плен попал. Опять на бой. И красные не черемонились с нашими. Живыми закапывали в балках.
- Что хошь? Как аукнется, так и откликнется, милый.
Наступило молчание. Длилось оно долго. Думали мужчины.
- Сказывали, когда взяли ваши Гурьев среди пленных обнаружили штабных… Ваших. Их наши не расстреляли. И тех летчиков, не тронули, что глазами болели. Не увидели, как две конных дивизии подкрались. Правда? Дядя Алёшка?
- Незнаю. Врать тонко не могу. Вилавничать нечего. Просмотрели. Летали. Утром и вечером. Воздушная разведка. Не узрили. Больные на глаза. Говорю. Или камыши на берегах сухой речки Кушум были густые, а лошади мелки, а может, и глаза чем-то им застило. А куда деваться? Деваться некуда. Такие дела. …Завидывали в штабах нам. Да. Не любил он этих, что переметнулись. Ваших. Чуял предателей. Перевёртышей. Крыл по матушке по Волге, прямо по телеграфу начальника штаба, командира армии Хвесина, когда насмерть нас загнали осенью в восемнадцатом. Думали ау Ваське-плотнику. Ан нет. Хренка с бугорка. Всех провёл и вывел на волю. Вместо помощи послали нам роту с палками. Учебную. У нас и у самих стрелять нечем, пулемёты и орудия подбиты. Думали о смертушке. Вывернул всех наизнанку и штабных и ваших беляков. Ушли мы. Так вот. Судить хотели эти служки-иудины дети. За то, что материл продажных. Трибуналом. …Да отправили в Москву на учёбу. Смущали зарплатой, хотели оставить при училище. Не схотел. Не на того напали. Рапорты писал, чтобы вернули на фронт. За Гришу зуб имел на казару. …Мешал он им. Шибко мешал.
- А дальше как? Похоронили? - назойливо спрашивал шепелявистый высокий мужчина в шинели. Забулькал самогон.
- Земля пухом. Всем. Без разликия. Сколько народу полегло, а за что? За какое такое счастье? Одни за царский трон держались, а мы, как бараны, за землю, за волю, за лучшую долю, ложились повзводно и поротно. Где оно? Нету. Язви её в дышло. …О чем говорить?
Груша с удивлением смотрела на Ивана, переставшего есть блины с тыквенным и яблочным взваром. Чагин отвержено слушал, держа надкушенный блин в руке. Он даже порывался войти в кухню и спросить, где могила? Вспомнил наказы Гребнева. Понял, что выдаёт себя в каком-то смысле. Принялся есть.
- Разговорчивы наши гости, - сказала нехотя Груня, гладя Ивана счастливыми, заботливыми глазами. - Работать будешь сегодня? Егорцев придёт за самоваром…
- Вино язык развязывает… - Согласился Чагин.
После затянувшейся паузы разговор продолжился. Каптенармус стал икать. Бронислав Богданович предложил выпить воды. Икота не прошла.
- Испугать тебя надо, - усмехнулся шепелявый. - Досказывай, да айда курнём. Ухи опухли вконец.
- Летом в Самаре на ярманке встретил Бунина. Он сопровождал тогда комдива в последний путь. Хотели пробиться. Он и рассказал, что перевезли его за речку на воротинах. Уже расстреливали из пулемётов на яру раненых, секли шашками. Плановали соединиться с левобережной группой, но казачьи патрули прочёсывали береговые заросли, охотясь за теми, кому удалось переплыть Урал. …Бунин сказал, что разбрелись по берегу, закопали друг дружку в песок, чтобы вечером встретиться и доставить его в город, чтобы похоронить с почестями. …В Уральске дикая паника. Так елозили по кабинетам. …Бунин, Воропаев и Кузнецов с венграми поддержки у властей не получили. Им сказали, чтобы хоронили тайно. Чтобы белоказаки не нашли тело и не надругались. На кладбище за храмом Спасителя, от часовни на сто двадцать саженей выкопали могилу. Нашли кусок жести и написали краской, дескать, тут похоронен, "5-го сентября, коммунист Чапаев". Врал Бунин или не врал этого сказать не могу. Был не из брехливых. Порвали они тогда красноармейские книжки и утекли в свои сёла.
Мужчины засобирались. Начали прощаться. Иван хотел записать точную фамилию однополчанина, но остановился. Для газеты материал будет совершенно необходимым, так как никто из Чапаевцев не знал, где похоронен любимый командир. Рассказ развеял бы тошнотные слухи. Публиковать его нужно в Самарской газете. …А если Алексеев живёт не в этой деревне, а приехал в гости к родственнику? Какая разница? Это уже не слухи…
- Задумался о чём-то? - спросила озабоченно Груша, собирая посуду. - Понравилась побасенка, как хоронили Чапаева… Кто он такой?
- Вы жили в другом месте? Поэтому не знаете.
13
Короткие деньки поскакали в присядку. Иван несколько раз пытался шепотом говорить с Груней, когда они ложились спать, насчёт женитьбы, но она, тихо смеясь, дразнила его, выпрастывая из-под окутки ногу, говоря что ей жарко, или показывала голую спину.
- Мала ещё. И поп не станет венчать. Отец против выбора. - У тебя нет специальности, а жизнь мастерового скудна и без будущего. НЭП кончится через год. Что тогда? - В дымчатом полумраке тело девушки светилось голубоватым налётом. Иван отворачивался, но долго не мог уснуть. Злился на себя, на Гребнева, который бросил его тут в безвестности. Подумывал, что сможет нанять подводу и убраться из села своим ходом. Связной не появлялся. Всё шло как-то вкривь и вкось в командированной жизни. Ему нужно уехать, но желания не было. Задание выполнил серединка-на-половинку. Иван собирался открыться девушке. Иногда был на краю своего объяснения, но вовремя останавливал себя, думая, что нужно немного подождать, чтобы осенью приехать, открыться, а Груня сама решит, как ей поступить.
Хозяин не уходил вечерами, предлагал поиграть в шахматы. Иван отказывался. Но в шашки с Груней играл. Сидели за длинным столом в кухне. Бронислав отёсывал кружки-донца в вёдра, давая им вторую жизнь. Кряхтя лез на печь, задёргивал занавеску. Груня толкала Ивана ногой, сняв опорок. Он волновался, делал неверные ходы и проигрывал. Эта невинная игра продолжалась долго. Груня, выиграв, вскрикивала, щёлкала его по лбу. Он ловил её милые тёплые пальчики и подносил к губам. Девушка замирала, шейка её вытягивалась.
- Проводи меня на баз. Собаки лают. - Тихо проговорила, расставляя фигуры. Иван выходил в сени, ждал в темноте, вслушиваясь в шорохи. Груня выбегала, хватал её, прижимая к себе, пахнущее распаренной гречкой и какими-то цветами, упругое тело. Её тонкие руки обвивали его шею, а губы стыдливо подрагивали.
Из книг они знали, что молодые люди целуют друг друга, но как это должно происходить, не представляли, так как никто не успел им показать или рассказать о процессе любовных ласк. У них были интуиция, память предков. Таким-то путём двое постигали таинство науки взаимных отношений, идя к её совершенству через ласковые ошибки и сумятицу чувств, которые прихлынув, закрутили их в водоворотах новизны первородного греха. Они были безумно и бездумно счастливы в этом открытии друг друга. Теперь спокойно ласкаются, изучая несходство тел.
Безвозвратно прошёл трепетный и дурманящий восторг, ушла лавина инстинктивного волнения, остались сладкая истома откровения и доверия, которые возникают в то счастливое мгновение, которое никогда не повторится у них. Звёзды так выразили своё положение, так они сошлись, чтобы эти двое смогли подарить друг другу себя. Из глубины веков потянулись нити жизни, преодолевая пожары войн, наводнения и оледенения, и встретились, так было угодно звёздам совершить чудеса. Что дальше будет с ними, каким зигзагом исполнится звёздный путь - никто на Земле не знает. Они не хотят знать ничего о своём будущем. …Сегодня. Сейчас. Этот миг пронесут в своей памяти, чтобы жить и помнить.
Она непроизвольно вздрагивала от его прикосновений и счастливо улыбалась. Она их ждала, она думала о них и представляла эти руки - трепетные и ласковые. Она им доверилась, чтобы изведать неизведанное. Потому, что пришло её время. Нет сил противиться ему, отогнать от себя. Он всё понял, память предков подсказала норму поведения и умения в достижении новизны чувств.
Вот теперь он понимает друзей, которые приглашали на вечеринки к девушкам-красноармейкам. Они, эти юные милые создания, не умевшие рожать, не кормившие своим молоком крошек, научившиеся в своей короткой жизни убивать, знали, что следующий день может быть последним. Природа диктовала им свои условия. Она требовала, чтобы оставили после себя продолжение жизни. А они слушали её? Хотели добиться счастливой жизни. Не для своих детей, а для чужих. Так им говорили комиссары и командиры. И они верили. Верили свято, как верят только Богу.
Пули и осколки рвали прекрасные молодые тела. Ивану было жалко видеть раны и увечья, которые потом гнили, издавая зловонный дух. Милые и очаровательные девочки-ткачихи превращались в уродливых старух, пьющих и страдающих от военной жизни. Не собирались её менять на другую - лёгкую. Безногие, безрукие лезли и прыгали в тачанки к пулемётам. Отчаянному бесстрашию завидовали мужчины. У них не было другой жизни. Они её не знали. Жили в большом военном коллективе. Всё было общее. И радость и смерть.