- Доктор Бруно, я - Джон Андерхилл, ректор колледжа Линкольна. Приветствую вас в Оксфорде и прошу оказать нам честь и поселиться в нашем колледже.
- От души благодарю вас.
- Мы с вами завтра вечером сразимся на диспуте. В школе богословия мы станем противниками, но до тех пор, надеюсь, будем друзьями. - Улыбка расцвела на его губах, но тут же увяла.
Итак, это был мой оппонент Аристотелевой школы. Суетливый человечек. Его приветливость не показалась мне искренней, но следовало произвести хорошее впечатление на оксфордцев, так что я ответил широкой улыбкой и пожал протянутую руку.
- И я надеюсь, доктор Андерхилл.
Мы вошли в город через небольшую калитку в высокой стене, окружавшей центральную его часть. Только лишь мы оказались в городе, заиграл оркестрик. Музыканты так и наяривали, отважно позабыв про ветер и дождь. Пфальцграф слегка приободрился и помахал рукой, - довольно вяло и не слишком приветливо, - когда мы проезжали по главной улице мимо ряда деревянных домиков. Ближе к центру города эти домишки все чаще уступали место каменным, богато украшенным фасадам того или иного колледжа.
Перед зданиями из светлого камня толпились студенты, дрожавшие от холода и сырости в своих парадных мантиях. Они жались под навесы крыш и оттуда приветствовали нас; рядом с ними кланялись и махали руками профессора и почетные горожане.
Мы остановились у поворота в узкую улочку, уходившую на север. Тут мне сказали, что мои спутники поедут дальше, а я остаюсь с ректором.
Молодой грум взял моего коня под уздцы, чтобы отвести его в ректорскую конюшню, а я подошел к Сидни. Тот наклонился и крепко ухватил меня за руку.
- Завтра я приду на твое торжество, Бруно, - с улыбкой пообещал он. - Не отвлекайся, не давай сбить себя, но за ужином все же вспомни обо мне и посочувствуй. - Кивком он указал на пфальцграфа, который громко жаловался одному из представителей университета: мол, седло натерло ему промежность.
Я рад был от него избавиться, хотя и жалел о разлуке с моим другом. И все же в тот вечер мне хотелось лишь одного: как можно скорее удалиться в свою комнату, чтобы основательно приготовиться к публичному диспуту. Я понимал, что этим вечером товарищ из меня скверный, но когда выступлю на диспуте, и, главное, выступлю хорошо, вот тогда смогу отдохнуть и насладиться дружеской компанией в столовом зале колледжа. А уж потом займусь другой, главной своей задачей - поисками книги.
Ректор стоически ждал меня и улыбался, хотя мантия его промокла насквозь. Я затянул потуже воротник своего плаща, поскольку нам пришлось пробираться между близко стоявших домов, с которых непрерывными потоками низвергалась вода. Скоро стена слева от нас закончилась невысокой прямоугольной башней из того же сливочно-желтого камня, что и все остальные строения. Ректор толкнул небольшую деревянную дверь и придержал ее, пропуская вперед меня и слугу, тащившего поклажу.
- Боюсь, доктор Бруно, кинжал вам придется оставить здесь, - извиняющимся голосом проговорил он, поглядывая на украшавшие мой пояс ножны. - Устав Оксфорда запрещает проносить оружие на территорию университета. Мы обязаны заботиться не только о разуме и душах, но и о бренных телах наших юношей. Не беспокойтесь, ваш кинжал мы сбережем в целости и сохранности. - Он принужденно засмеялся, следя за тем, как я нехотя отстегиваю подарок Паоло.
Пройдя в арку в башне, мы вышли на квадратный дворик, аккуратно вымощенный каменными плитами. Напротив возвышалось похожее на крепость здание с высокими створчатыми окнами. Я сразу догадался, что это и было главное здание колледжа. Старый камень оброс плющом.
Ректор снял размокшую шляпу и провел рукой по сияющей лысине.
- Вы уж извините мой внешний вид, доктор Бруно. Внезапное возвращение зимы застало нас всех врасплох. Мы-то думали, вот-вот лето настанет, но такова уж непостоянная английская погода. Должно быть, вы тоскуете по ясному голубому небу своей отчизны.
- Порой да, хотя климат Северной Европы больше соответствует моему темпераменту, - ответил я.
- Вот как? Вы склонны к меланхолии?
- Как и все, доктор Андерхилл, я представляю собой смесь противоположных элементов, поровну земли и огня, отчасти меланхолик, отчасти холерик. Но ясное небо и теплый климат чересчур горячат кровь, не правда ли? Мне легче работается, когда я не испытываю соблазнов.
Андерхилл кивнул без особой уверенности. Похоже, его кровь давно уже ничто не горячило.
- Вы правы, летом студентов не усадишь за учебу. Итак, для вас приготовили комнату в южном крыле, возле моих покоев. - Взмахом руки он указал на ближайшие к главному зданию створчатые окна пристройки. - А напротив, на той стороне двора, вас ждет прекрасная библиотека, и вы можете пользоваться ею в любое удобное для вас время.
- У вас много книг? - поинтересовался я, стряхивая с плаща воду.
- Одна из лучших библиотек в университете, - ответствовал он, раздувшись от гордости; впрочем, это хвастовство, по мне, было извинительно, ибо мой собеседник похвалялся не собой, но своими книгами. - По большей части богословие и схоластика, но племянник нашего основателя, декан Флеминг, завещал колледжу прекрасное собрание художественных и классических текстов, многие из которых он переписал собственноручно. Он учился в Италии и в конце прошлого столетия привез к нам множество старинных рукописей из разных уголков Европы.
- Вот как? Буду счастлив осмотреть вашу библиотеку, - сказал я, чувствуя, как быстрее забилось сердце. - Не знаете ли вы, посещал ли декан Флеминг также Флоренцию? Где-нибудь в тысяча четыреста шестидесятом году или чуть позднее?
Ректор слегка пожал плечами:
- Несомненно, посещал. На множестве книг нашей библиотеки стоит экслибрис знаменитого флорентийского книготорговца Веспасиано да Битиччи. Как вам, полагаю, известно, он закупал книги для самого Козимо Медичи. Вас интересует именно этот период?
Я глубоко вздохнул и нарочито равнодушно улыбнулся.
- Любой итальянец бредит библиотекой Медичи. В ту пору Козимо рассылал гонцов по всей Европе, добирался и до Византии в поисках неизвестных текстов, чтобы пополнить свое собрание. Как-то в Париже я беседовал с потомком Веспасиано, - добавил я все тем же делано безразличным тоном, - и мне было бы весьма интересно полюбоваться редкостями, которые Флеминг привез с собой из Флоренции в Оксфорд, если вы не возражаете, конечно.
Померещилось мне, или что-то в моих словах обеспокоило достойного ректора?
- Попросите мастера Годвина, библиотекаря, показать вам это собрание. Уверен, он рад будет поделиться своими знаниями. Но сейчас вам нужно поскорее переодеться и поужинать. А если перед ужином вы желаете побриться, - ректор кинул неодобрительный взгляд на мои волосы и бородку, - так у нас в колледже имеется свой цирюльник. Привратник скажет вам, где его найти. Обычно я и другие профессора обедаем в общей столовой вместе со студентами, однако там бывает чересчур шумно, и вы, в первый ваш университетский вечер, предпочтете, вероятно, более спокойную обстановку. Вот почему я хотел бы иметь честь пригласить вас отужинать с моей семьей и несколькими гостями у меня дома.
- У вас есть семья? - удивился я. - Вы не соблюдаете обет безбрачия?
- Мы тут в Оксфорде давно уже не монахи, доктор Бруно, - усмехнулся он. - Священники Англиканской церкви имеют право жениться. Ее величество даже поощряет такие браки, чтобы подчеркнуть различие между нами и приверженцами римской веры. И профессора колледжей теперь также вступают в брак, хотя мы все еще, должен признать, остаемся в меньшинстве. Не всякой женщине такая жизнь покажется привлекательной, поскольку мало кто из дам найдет здесь общество себе по вкусу. Но моя дорогая Маргарет как раз из таких редких женщин: она уверяет меня, что все эти шесть лет была здесь совершенно счастлива, если бы только не… - Тут ректор оборвал свою речь, и по его лицу пробежала тень. После паузы он продолжал уже более веселым тоном: - Устав воспрещает женам принимать пищу вместе с нами в столовой, но тем более Маргарет рада будет принять гостей у себя. Слуга покажет вам вашу комнату, а я пойду предупредить жену. Надеюсь, примерно через час вы присоединитесь к нам. Вы пройдете через ту арку справа, возле главного здания, и увидите рядом с ней деревянную дверь.
Весь этот разговор мы вели, оставаясь под сводом входной арки, но, как только решились покинуть свое убежище и пробежать под дождем через двор, нас остановил чей-то отчаянный вопль:
- Ректор! Доктор Андерхилл! Подождите, умоляю вас!
Через двор к нам бежал молодой человек, за спиной его развевался потертый черный студенческий плащ. В руке он держал какую-то бумагу, размахивал ею, словно хотел известить о каком-то неотложном деле. Лицо ректора брюзгливо сморщилось. Молодой человек замер перед нами на мокрых камнях. На вид ему было лет двадцать, одежда старая, рубашка и штаны все в заплатах, башмаки протерлись, наружу торчали большие пальцы. Юноша метнул тревожный взгляд на ректора, на меня и спросил, задыхаясь:
- Доктор Андерхилл, этот человек прибыл от королевского двора? Заклинаю вас, позвольте мне обратиться к нему.
- Томас, - сурово и с раздражением сказал ректор, - сейчас не время и не место. Прошу вас, соблюдайте приличия хотя бы перед нашим гостем.
К моему изумлению, юноша вдруг рухнул передо мной на колени, прямо на мокрые плиты двора. Одной рукой он вцепился в подол моего плаща, другой попытался всучить мне свою бумагу.
- Господин, молю вас, сжальтесь над тем, кого забыл Господь! Передайте это послание вашему дяде. Заклинаю вас, попросите его даровать прощение моему несчастному отцу и вернуть его из ссылки. Прошу вас, милорд, если есть в вас христианское милосердие, окажите мне такую милость и заступитесь за моего отца перед графом. Поведайте ему: Эдмунд Аллен раскаялся во всех своих грехах.
Глаза юноши сверкали безумием, но его несчастье взывало к сочувствию. Нетрудно было догадаться, за кого он меня принял, так что я ответил, ласково касаясь склоненной головы:
- Сынок, я бы рад помочь, но вряд ли тебе будет много проку от моего дяди, неаполитанского каменщика. Вставай-ка. - И, ухватив парня за руку, я помог ему подняться.
- Но… - Тут он вслушался наконец в мой акцент, лицо его запылало багровым румянцем, и обращенный на меня взгляд выразил страдание и растерянность. - Умоляю вас о прощении, милорд. Значит, вы не сэр Филип Сидни?
- Увы, нет, - отвечал я. - Хотя мне лестно, что вы обознались: Сидни выше меня на добрых полголовы и шестью годами моложе. Впрочем, завтра я увижусь с ним и могу передать ему ваше послание.
- Вы очень добры, доктор Бруно, однако в этом нет необходимости. Не обращайте внимания на выходку этого мальчишки, - решительно вмешался ректор и, обернувшись к юноше, продолжал, не давая себе труда сдерживать гнев: - Вспомните о приличиях, Томас Аллен. Как вы смеете досаждать гостям? Хотите снова подвергнуться наказанию? Ваше положение в колледже не столь прочно, чтобы им рисковать. Возвращайтесь к своим занятиям, мастер Аллен, а если все уроки сделаны, полагаю, вам следует исполнять обязанности прислуги. И больше ни с чем к доктору Бруно не обращайтесь. Вы меня хорошо поняли?
Парень понуро кивнул, кинул на меня быстрый взгляд, проверяя, какое впечатление произвели суровые слова ректора. Надеюсь, он увидел в моих глазах сочувствие и симпатию.
- И займитесь своей одеждой, молодой человек! - крикнул ректор в его сутулую спину, когда юноша повернулся и побрел прочь. - Нищий вроде вас - позор для всего университета.
Томас Аллен порывисто обернулся, гордо вскинул голову и возразил:
- Я не могу купить новую одежду, ректор Андерхилл, и вам прекрасно известно почему. Так что я не обязан извиняться за то, в чем нет моей вины. - С этими словами он скрылся из наших глаз.
Ректор все еще смотрел ему вслед. Кажется, он устыдился собственной суровости.
- Бедный мальчик, - пробормотал он, качая головой.
- Почему "бедный"? - с любопытством переспросил я. - Кто он такой?
- Зайдем для начала под крышу, не стоит снова мокнуть. - Мы поспешно нырнули под арку, спасаясь от неутомимого дождя. - Печальная это история: юноша только начал жить, а на него уже обрушились такие несчастья. Простите, что он потревожил вас.
Я покачал головой: юноша ничем не досадил мне, а история меня заинтересовала.
- Его имя Томас Аллен. Его отец, доктор Эдмунд Аллен, был профессором богословия и до прошлого года моим заместителем.
- Неужели всем членам университета позволяется проживать здесь вместе с семьей? - изумился я.
- Вовсе нет, только главам колледжей. Когда Эдмунд женился, он покинул университет и сделался настоятелем одной из лондонских церквей. Но после смерти жены он вернулся в колледж, а Томас, тогда еще не достигший студенческого возраста, жил в приемной семье в городе. - Ректор вновь покачал головой, демонстрируя приличествующую случаю печаль, хотя все еще не объяснил, в чем дело. - Эдмунд был славным человеком, его назначил на должность сам граф Лестер, как и меня.
- Глав колледжей назначают, а не выбирают на совете профессоров? - уточнил я, прикинувшись несведущим.
- Как правило, все члены колледжа участвуют в выборах, - признал он, слегка смутившись. - Но у нас на высоких должностях окопалось немало тайных папистов, некоторые были назначены еще королевой Марией и так и не сменили убеждений. И вот, чтобы удалить их, граф назначает своих доверенных людей, убежденных и испытанных сторонников Англиканской церкви. Это временная мера - пока не будет окончательно истреблена эта зараза папизма. Я был личным капелланом графа, - добавил ректор с самодовольной улыбкой, слегка надувшись от гордости.
- Университетские профессора не возражали против вашего назначения?
- Кое-кто возражал, если желаете знать, - проворчал он. - Но мы все тут так или иначе имеем покровителей. Эдмунда Аллена граф назначил по моей рекомендации: мы с ним вместе учились в этом колледже. И представьте себе, как все мы были ошеломлены, когда в прошлом году обнаружилось, что Аллен тайно придерживается старой веры, да не очень-то и в тайне - у него и запрещенные книги обнаружились, и переписка с католическими семинариями во Франции.
- Это преступление?
- Если было бы доказано, что он знал о тайном прибытии миссионеров из Франции, а тем более способствовал ему, Эдмунд не избежал бы эшафота. Но таких доказательств не обнаружилось, одни только слухи. А сам он на допросе ни в чем не признался.
- И его покарали?
- Допрашивали его с пристрастием, но кара оказалась сравнительно легкой. - Ректор в задумчивости прикусил губу. - Граф, сами понимаете, был в ярости. Аллена тут же лишили профессорского звания, однако граф смилостивился и предложил несчастному покинуть страну. Вернуться он не смеет под страхом тюремного заключения. Он отправился во Францию и обосновался в Английском колледже в Реймсе.
- Я слышал об этом колледже. Его основателем, кажется, был Уильям Аллен?
- Да, его родственник. Это старый католический род. А Томас, сын Эдмунда Аллена, тот юноша, который имел дерзость обратиться к вам, учился тогда на первом курсе. Он не последовал за отцом в изгнание, просил разрешения закончить учебу здесь, хотя многие члены колледжа настаивали на его исключении: ведь его отец покрыл себя позором.
- Было бы жестоко наказывать сына за провинность отца. Или он тоже причастен к преступлению?
- Трудно сказать. Все студенты приносят присягу и клянутся признавать ее величество главой Церкви и высшим религиозным авторитетом в стране, однако вы сами прекрасно понимаете: иной человек бумагу подпишет, а в сердце своем скрывает мысли, этой бумаге противные. Томаса Аллена тоже допрашивали о его вере - и весьма усердно, можете быть уверены, - многозначительно завершил свою речь ректор.
- Его пытали? - в ужасе спросил я.
Ректор с таким же ужасом уставился на меня:
- Вы считаете нас варварами, доктор Бруно? Я говорю о самом обычном допросе, хотя, конечно, жестком и тяжелом для юноши. Признаю, ему задавали такие богословские вопросы, на которые иной профессор затруднился бы ответить, и каждое слово в его ответах перетолковывали так и эдак. Что поделать, преступление и изгнание его отца стали делом публичным, государственным, так что мы в колледже обязаны были проявить сугубую бдительность по отношению к сыну. Недоставало только, чтобы нас обвинили в потворстве папистам.
- Насколько я понимаю, раз Томас по-прежнему тут, значит, испытание он прошел?
- В итоге было принято решение позволить ему остаться, однако за собственный счет. Стипендии его лишили.
- Он имеет какие-то средства?
Ректор вновь покачал головой.
- После того как Эдмунд уплатил штраф за отступничество от веры, у него почти ничего не осталось. Юный Томас поступил как большинство бедных студентов: он расплачивается за жилье и питание, прислуживая одному из коммонеров - так у нас называются сыновья богатых людей, аристократов, которые не получают стипендии и платят за учебу. - Презрительная складка губ выразила отношение ректора к "коммонерам".
- Значит, в прошлом году Томас был стипендиатом и сыном заместителя ректора, а в нынешнем перебивается объедками, которые уделит ему хозяин - вчерашний однокашник? Тяжкая перемена, в особенности для столь юного существа! - в негодовании воскликнул я.
- Таковы законы мира сего, - напыщенно произнес ректор. - Но это печально, мальчик-то умный и прежде отличался веселым нравом. Он бы преуспел в жизни, а теперь - вы сами видели. Он то и дело строчит прошения графу Лестеру, умоляет помиловать отца, - я нахожу эти бумаги под дверью своего кабинета и под дверью моей квартиры. Я сказал мальчику, что уже хлопотал перед графом, но его настойчивость только возрастает. Это уже, пожалуй, одержимость, и я опасаюсь, как бы он вовсе не лишился рассудка. И не считайте меня бессердечным человеком, доктор Бруно: я искренне сожалею о его участи. Было время, я думал даже, что он станет подходящим женихом для моей дочери. Отец предназначал ему юридическую карьеру, и казалось, что мальчика ждет блестящее будущее. Мы дружили семьями, и Томас был явно увлечен Софией.
Каково, подумал я, растить дочь посреди этого сборища юнцов, не дававших монашеского обета? Не оттого ли у ректора слегка загнанный вид?
- Ваша дочь отвечала ему взаимностью?
Нос ректора сморщился.
- Ох, стоит зайти речи о браке, с ней не сладишь. Все девушки теперь грезят любовью. Напрасно я позволил ей читать стихи.
- Значит, София - образованная девушка?
Ректор рассеянно кивнул, мысли его где-то блуждали.