Потом подошёл к Ольге, легко подхватил ее подмышки и, подтащив к креслу, со всего размаху впечатал в него.
- Ну, че, сестренка, видала, видала! А?! Где баксы? Говори! Ну, говори же, падла! Я те не таможня! Я не до трусов… Я тя на изнанку выверну!
Ольга, по-детски морща вдруг отсыревшее лицо, молчала. Она слизывала слезы с губ, и очумело таращилась на своего ужасного родственника.
Неожиданно он успокоился. Загадочно улыбнулся и двумя клещевидными пальцами повернул ее голову к себе лицом.
- Не плач, девчонка! - приблатнено пропел он. - Больше больно не будет! Я знаю, где бабки! В спальне! Верно? Иван, сходи!
- Ты че! - решительность дружка вернула Ивану природную наглость. - Сдурел! Там же этот… черный людоед! Забыл? Я че, кимикадзе косоглазая, в натуре! Я, бля, истинно русский… Пусть сходит сама. Ее он не съест.
- Давай-давай! - кузен пнул ногой сползшую с кресла на пол сестру. - Принесешь бабки, мы уйдем. Навсегда! Гадом буду - уйдем! Ментам утром скажешь, что был налет. Конкурирующая фирма там или рэкет! О нас ни слова! Иначе я тя, как Павлика Морозова родной дедушка! По-родственному! Раз и навсегда!
Ольга инстинктивно мазнула ладонью по лицу. Лицо пошло красными пятнами. Точно в таких же пятнах была ее кофточка и юбка, а ладони и колени багровели, словно обожженные.
Подталкиваемая кузеном, она подошла к двери в спальню. За все это время Ольга не сказала ни слова, ни о чем не просила, не кричала и даже не плакала. Только часто-часто моргала, как обиженный насмерть ребенок.
За дверью спальни послышалось тяжелое, прерывистое дыхание разбуженного зверя. Ротвейлер почувствовал приближение людей и, скорее всего, уже вскочил со своей нагретой лежанки и встал в стойку. Что-то в удушливом хрипе второй раз ра ночь взбудораженной собаки заставило всех напрячься. Двоюродный брат положил левую руку на ручку двери, а правой крепко ухватил Ольгу за локоть.
- Ты че, охренел! - заорал ему на ухо Иван. - Я же пошуткувал! Она же вся в крови, он ее порвет с порога! Ленка, скажи хоть ты ему!
- Коль! - только и успела сказать Лена, - не надо! Ну не надо же!..
- Не порвет, - поначалу не очень уверенно огрызнулся двоюродный брат, - он че, дикий? Из джунглей? Он, бля, домашняя скотина, ручная!
И вдруг в ярости зарычал:
- Тогда полезай сам! Ну! Я все понял! Они бабки под его подстилку подсунули. Чтоб до самого отъезда! У, суки! Эта их тварь пока жива никому не отдаст! Только ей! Пашла!
И приоткрыв дверь, пропихнул, словно задубевшую, Ольгу в теплую, влажную, слегка попахивающую псиной черноту. И сразу же наглухо захлопнул дверь и придавил ее массивным плечом.
В спальне наступила кромешная тишина. Похоже человек и собака в темноте приглядывались и принюхивались друг к другу, впервые не узнавая один другого.
- Все хоккей! - сквозь стиснутые от напряжения зубы продавил двоюродный брат. - Счас они там разберутся. Собака, бля, друг или… кто?
И вдруг в спальне все затряслось, как в ознобе, наполнилось нарастающим бешеным ревом, грохотом и хрустом сшибаемой мебели и другими страшными и непонятными звуками сквозь которые едва пробивались отчаянные вопли обезумевшей женщины.
- Рекс! Стоять! Фу, фу! Ааааа! Дверь! Откройте же дверь! О боже! Люююди!!!
С утра во всех очередях только и говорили об убийстве на улице Сталеваров. Убийц задержали прямо на месте преступления. Соседи, поднятые среди ночи диким шумом за стеной, долго медлили с вызовом милиции, не желая ввязываться в чужие разборки, но звериный рев собаки и крики, разрываемой на части соседки, заставили их поторопиться.
В очередях одни сочувствовали "невинно убиенным", другие, многие, злорадствовали по поводу смерти "проклятых мешочников", и только один дед, насупив седые вразлет брови, расстерянно шамкал направо и налево:
- Это ж че деется-то? Брат на сестру - до крови! Так это ж че, снова гражданская война, что ли? Как тогда? А? Товарищи? А че ж брехали, что Советской власти п-ц? А? Жива стерва!
Глава 6
Столы Мокровы таки поставили на берегу. Уж очень хотелось удивить съехавшуюся со всей области родню. А че! Новая эра, Перестройка, брожение в умах, в смысле Гласности и Демократии, одним словом, кутерма, смутное время! И при всё при этом, прикажете открывать новый курортный сезон под крышей заурядной советской столовки? Так нет же! Только на берегу прославленного озера Кисегач, у самой воды, перед лицом, так сказать, дикой природы!
В смутное время в самый раз жить не по правилам, то есть, отчебучить чего-нибудь такое несусветное: по-русски запить без выходных, после этого, как Минин и Пожарский, взять штурмом Москву, устроить шикарный банкет на берегу лесного озера или, чего доброго, поймать золотую рыбку на ужин!
Насчет Москвы, конечно, перебор. С его-то, Мокрова, фамилией! А золотую рыбку - отчего же! Можно даже не одну, а на всю компанию, после шашлычков пойдет изумительно!
Гости съезжались весь день, и к вечеру, когда солнце наколовшись на верхушки елей и сосен, растеклось во весь горизонт, а вода в озере из золотистой и тягучей, как свежий мармелад, стала темно-синей и колючей, все столы, составленные по-старинному покоем на берегу озера Кисегач были густо облеплены родными, родичами, друзьями, друзьями друзей и просто малознакомыми, но, судя по всему, уважающими Мокровых людьми.
Пока гости рассаживались по своим местам, шум на пляже стоял такой, что чайки стали поспешно, как во время шторма, набирать высоту, а из какой-то далекой чащи раздался испуганый звериный рев, очень похожий на рев разбуженного в берлоге медведя, которого тут отродясь не было.
Сам же хозяин торжества, самодовольно оглядывал с таким трудом накрытые столы и полное собрание дорогих и не очень дорогих сердцу людей, и никак не мог понять, почему в смутное время кругом так много голодных, обиженных и попросту несчастных.
А ещё он думал, что все-таки здорово в эпоху неизвестно чего иметь такую по-цыганки огромную и удачливую родню! Этакую чертову прорву! Что вот, кажется, у этих… евреев есть такой вроде бы дурацкий обычай приносить на могилу усопшего камешки, и у кого в результате куча камней окажется больше, тот… ну словом, самый-самый уважаемый еврейский покойник в мире!
Мысленно товарищ Мокров даже начал считать "своих" по головам, но скоро сбился со счета, и с гордостью прикинул, что если даже каждый из них принесет на его, Мокрова, могилку по камешку, куча малой не покажется!
А если принесут по рублю? - мелькнуло в разгоряченном мозгу, и от этого ярчайшего проблеска мысли директор "Родничка" даже присвистнул, хотя что же тогда могло произойти так и не сообразил.
А если не по рублю? Почему именно по рублю?! От возникшей перспективы у Мокрова натурально перехватило дух, но как всякий уважающий себя директор, он умел не позволять себе расслабляться на людях.
Народ уже потихоньку сходил с ума. Кому интересна теплая водка под остывшие шашлыки! Но когда все с детства приучены, без команды ничего не начинать: ни пить, не есть, ни стрелять, ни защищать родину! А команды все нет и нет, и командир, товарищ Мокров, чтоб он был так здоров! - с загадочной улыбкой уже полчаса смотрит поверх голов куда-то в самый дальний угол озера, как будто разглядел там конец жизни каждого из присутствующих!
- Просим, просим! - заскандировали самые нетерпеливые. - Даем слово!
И лишь тогда товариш Мокров легонько постучал общепитовской вилкой по уже откупореной бутылке водки, прислушался к ее малиновому звону и произнес знакомые всем с детства слова с ударением на "я":
- Я пригласил вас, господа!
Гости с удовольствием уставились на, в сущности, маленького, смешного человечка, в белой, зеркально отглаженной рубашке, со старомодными запонками на рукавах и крошечным пятнышком неизвестного происхождения (возможно, дырка от ордена!) на груди.
Так вот, и маленького и смешного, но почти полновластного хозяина этих мест, и, при всем при том, их родственника и где-то самого лучшего друга!
А товарищ Мокров поправил съехавшие на кончик носа в крупной стариковской оправе очки и поднял рюмку водки для первого тоста.
- Друзья мои! То есть, родные и близкие… так сказать!
Мокров слегка запутался и смущенно откашлявшись в кулак, в расстерянности пригубил водку. К сожалению, гости поняли его буквально, и тоже пригубили. Кое-кто тут же пригубил и вторую, и, не закусывая, потянулся за третьей. Но Мокров железной рукой восстановил порядок.
- Товарищи! - строго окрикнул их директор базы отдыха, и всем стало ясно, что приглашены они сюда не только затем, чтобы, но и… - Товарищи! В это трудное и, как верно сказал Михал Сергеич, в некотором роде, судьбоносное время, когда все закрываются, мы… открываемся! У всех, понимаешь, кризис неплатежей, а у нас - новый сезон. Че был наш "Родничок" в годы застоя?
Гости тоскливо отставили в сторону полные рюмки и покорно приготовились дослушать застольный спич. А Мокров как будто обрел дар речи.
- Это был самый закрытый объект нашего суперзакрытого предприятия! Ну кто мог ко мне позвонить вот так просто-запросто? Секретарша генерального, да парткома, да профкома!
Мокров прислушался к собственным словам. Нет, кажется, ни чего лишнего, все в духе Гласности и Демократии, так сказать, все в самый раз!
- А теперь мы открыты для всех трудящихся без разбору, как… - мысль снова ускользнула от него, - как Челябинск-40! Во!
Последнее сравнение ему так понравилось, что он решил на нем и кончить. Вытер носовым платком густо вспотевший лоб и во второй раз поднял рюмку с водкой. Но вдруг от самых дальних столов, почти от самой воды, до него долетел чей-то голос, полный вопиющей обиды и непонимания:
- Макарыч! А пить-то за че? За "сороковку"?!
- Ах ты, черт! - Мокров от возбуждения аж привстал на цыпочки. - Действительно! Тост-то совсем похерил!
Уже повеселевшие гости снова испуганно встрепенулись.
- Значит так! Короче говоря, желаю, чтобы все вы перебывали у меня в "Родничке", так сказать, на законном основании. То есть, безо всякого там блата и телефонного права! За наличный расчет, так сказать! За трудовые ассигнации-с!
- Ага! - заволновались гости.
- Фиг тебе! Мы че их на станке печатаем?
- Мы че те, Якубовичи!
- Тогда уж лучше - по блату!
- Ты, Макарыч, сперва скажи, где у тя это долбаное Поле чудес! А уж мы его вдоль и поперек перекопаем-перероем!
- Ага! Каждую госточку земли перетрем-перемоем, а золотишко найдем!
- Найдем-найдем!
- Так это ж, братцы, уже второй тост! - не растерялся Мокров. - Одной, понимаешь, рюмкой - все дела не решишь! Поэтому, желаю, чтоб у всех было все и сразу!
С той же загадочной улыбкой, с которой он только что смотрел вдаль, Мокров окинул уже изрядно разгулявшуюся за его счет компанию, и, как всегда жестко, по-большевистки, повторил:
- Сразу и все!
Глава 7
Было уже далеко за полночь, когда за столами на медленно остывающем после дневного зноя пляже остались только Мокров и самые близкие его родичи. Остальные - кто пошёл спать в отведенные ему до утра аппартаменты в самом престижном центральном четырехэтажном корпусе, кто в поисках счастья побрел наугад по запутаным лесным тропинкам, уводящим неизвестно куда, то ли к Ильменскому заповеднику, то ли к необозначенному на карте безымянному болоту.
Кому-то до смерти захотелось искупаться в ночном Кисигаче, но уже раздевшись и подойдя к краю воды, он вдруг ощущал жуткую оторопь от черной засасывающей бездны, едва слышно плещущейся у самых ног - страшного сгустка влаги, леса и космического пространства.
В зависимости от количества съеденного, а в особенности выпитого, все гости чувствовали себя, кто грешниками, кто святыми, а кто и просто навсегда потерянными во мраке смутного времени. Хотелось искренне любить, жалеть и ублажать только самого себя.
Как кому-то искупаться в Кисигаче, Мокрову до смерти захотелось спать. Но, кажется, кум, а может, и не кум, кто теперь мог за то поручиться, так вот, кажется, кум завел прелюбопытный разговор о недавнем убийстве депутата Верховного Совета СССР, директора Сосновской птицефабрики Лежнева, и Мокров решил немного пообождать.
Со стороны железнодорожной станции то и дело слышался нарастающий грохот приближающегося состава. Грохот был глухой, порождал смутные желания, и больше походил на непрерывные раскаты далекого грома. Хотя… может быть, и вправду, приближалась гроза, а станция была нелюдима и поезда давно позабыли туда дорогу. А может не было ни железнодорожной станции, ни грозы, а громыхало и ухало в воспленных мозгах собравшихся по случаю людей.
Как бы то ни было, но, кажется, кум, запалив древнюю, глиняную, с длиннющим изогнутым чубуком трубку, вдруг проскрипел:
- Ну вот, плакали наши курочки! Нет Лежнева - нет курей!
- Вот именно, - сокрушенно вздохнул Мокров, - а мне так хотелось побаловать вас, так сказать, цыплятками-табака! Теперь не дождетесь! И чем, скажите, будет заниматься наш предисполкома товарищ Сумин, если птицефабрика закроется? Ведь куры сегодня - это ж валюта!
И прищурившись в сторону кума, спросил:
- Послушай-ка, дарагой, так говорят, это ты первый нашел его на пороге его же дома? А он был того… еще живой?
- Да нет! Мертвее не бывает! Вы че, видели живых с дыркой во лбу?
Кум низко наклонил голову и прошептал, как страшную тайну:
- А на груди - листовка пришпилина!
- Какая листовка? - подались вперед родичи.
- Обыкновенная, с выборов! Помните, "Голосуйте за Лежнева! Лежнев - это куры!"
От последних слов все ощутили себя брошенными на самую середину озера, в кромешную тьму.
- Кто бы мог подумать! Убить депутата Верховного Совета СССР! И за че? За каких-то курей!
- А вы хотели бы, чтоб за бабки? - молодецки хохотнул почти невидимый за столом старичок, которого Мокров знал, как своего троюродного дядю. - Это ж на Диком Западе - режут за бабки! Потому что - звериный оскал этого самого… капитализьма! А у нас че? Социализьм с человеческим лицом! Значит, бьют за курей, и еще черт зна за че, по бартеру! То есть, по-людски!
Дед довольно облизнулся и уж совсем гнусно хихикнул:
- У кого че есть, за то и убьют! Ясно?
Никто не понял, шутит он или сошел с ума. Теперь все было непонятно. Поди вспомни, зачем они тут собрались! Домового ли хоронят, ведьму ль замуж… Точь-в точь как на поминках, когда после третьей уже зубоскалят над покойником, а после четвертой кое-кто по ошибке даже пытается утешить вдову. Нет, пожалуй, здесь было все наоборот: собрались повеселиться и вдруг захотелось напугать друг друга до смерти!
- Чушь! - возмутился Мокров, тщетно пытаясь разглядеть в темноте троюродного дядю. - За баксы тоже могут, так сказать… Еще как могут! Лежнев, Лежнев! А про Астаховых-челноков не слыхали? Всю семью - под корень! Вместе с собакой!
- С какой собакой! - оживились гости. - Собака сама того… их же и задрала! Людоед!
- Ну да! Конечно! И хозяев и воров! С голодухи!
- Так у нее же, стервы, под ковриком те баксы и хранились! Была команда: стоять насмерть! Вот она и стояла! Вся комната, брешут, от крови почернела, как после пожара!
- А баксы?
- Че баксы? Баксы менты с пожарниками поделили. Не с собакой же! За работу! Государство им по полгода не платит. Они теперь, как все - на хозрасчете! А самое-то страшное слыхали?
Зашаркали сдвигаемые к центру стулья. Слушать самое страшное в одиночку никто не хотел. И правильно! От того, что услышали, стало, действительно, жутко.
- Убивали-то хозяев свои!
- Как свои?
- А так! Сплошь - кровная родня! Мать ее без разбору!
- Не может быть!
- Че не может-то! Еще хорошо, что детей в доме не было. Родители их перед Турцией в пионерлагерь спихнули. Повезло!
- Поооовезло! Это точно! С утра - одни на всем божьем свете!
- Да детей-то эти ироды, поди, и не тронули бы! Они че ж, не русские че ли?!
- Почему это - не русские! - Мокров снял очки и, закусив дужку, долго вглядывался в смутные силуэты окружавших его лиц. - Как че, так сразу - не русские! А русские че, не люди? - неожиданно с обидой закричал он. - У них че, все не как у людей?
- А челноки, между прочим, запихивают баксы в трусы своих детей! - бесцеремонно перебил его кто-то. - Так таможенники их не трогают!
- Таможжженники! - уже почти со злобой перебил перебившего его Мокров, и, подумав, неизвестно к чему добавил: - У, христопродавцы! Креста на них нет!
Потом, нацепив на нос очки, уже уверенно подвел черту под разговором:
- Не, мальцов они не тронули бы! Это точно! Родственники все же! А вы бы тронули? А?!! Ну вот! Я же говорю!
Глава 8
С детства Надежда Викторовна твердо знала, что обещанное всему народу светлое будущее лично ей никак не светит. Она постоянно разочаровывалась в себе, и даже ее многообещающее имя казалось ей сплошным издевательством.
- Скажите пожалуйста, - глядя в зеркало спрашивала она себя, - каково жить с таким именем, когда надеяться абсолютно не на что?
Зеркало было еще от прабабушки, старорежимное, в тяжелой чуть ли не чугунной раме, с трещиной по диагонали, к тому же всегда немножко грязновато, отчего отражение в нем приобретало зловещую двойственность. Но Коробейниковой, как ни странно, зеркало нравилось именно этим. Оно в точности отражало вечную раздвоенность ее, в общем-то, непростой души и фатальную безнадегу.
А то, что душа ее раздвоена, как язык гремучей змеи, Надежда Викторовна поняла ещё в глубокой юности, когда подолгу смотрела на несущиеся мимо нее по шоссе машины. При этом ей мучительно хотелось знать, что будет, если нажать на газ и тормоз одновременно.
Появление на телеэкране загадочных, нечеловечески огромных букв "МММ" под сатанинский рев перегретого чайника рассекло душу Коробейниковой на две неравные части: куда все же пойти, если идти абсолютно некуда?
И хотя ей безумно хотелось напиться чаю с ванильными сухариками и вместе с Аланом Чумаком зарядить очередную банку с пахнущей хлоркой водой, Надежда Викторовна не сделала ни того ни другого. В последний момент она вспомнила, что только вчера вечером в угловом гастрономе именно на ней кончились ее любимые ванильные сухарики, за которыми она простояла в очереди полтора часа и готова была стоять до утра. А кроме сухариков и замороженых пельменей по талонам брать там было нечего.
Воспоминания, связанные с Чумаком, оказались ещё трагичнее. Дело в том, что ее бабушка по совету вечно пьяной соседки поначалу лечила себя серебряной водой, а затем накупила на рынке то ли овечьей, то ли коровьей вонючей пахты. От серебряной воды ее колит только усиливался, а после прокисшей пахты она попала в больницу с циррозом печени, от чего на восемьдесят пятом году жизни благополучно скончалась с посмертным диагнозом рак желудка. О циррозе же ещё бабке по секрету сообщила знакомая медсестра. Почему врачи решили похоронить ее с другим диагнозом, можно было только догадываться. Вполне возможно, что план по смертности из-за цирроза больница уже выполнила. Как бы то ни было, с Чумаком тоже не срослось.