Судья задумалась. Все-таки эта женщина была у нее предпоследней, и это позволяло расслабиться и уделить ей лишнюю минуту.
- Знаете, скоро многое изменится, - по-матерински тепло сказала она. - И боюсь… опять не в лучшую сторону. Скорее всего, ваш завод закроют. К плохому нужно привыкать заранее. Впрочем, заведите себе собаку или кошку! Это отвлекает!
- Собаку? - отупело уставилась на нее Коробейникова. - А чем я, по-вашему, буду ее кормить?
- Тоже верно, - согласилась с нею судья. - Ну тогда придумайте для себя какую-нибудь игру!
- Игру?! - прищурилась Надежда Викторовна и неожиданно расхохоталась прямо в лицо судье. - Конечно игру! Игру! Игру! Игру! Для себя, для вас, для всех!
Глава 17
В смутное время из-за избытка воли и недостатка хлеба народ обычно занимали зрелищами. Точнее, театрализованными уличными представлениями. В разные исторические эпохи зрелища соответствовали духу и темпераменту нации и критичности момента.
В инквизиторской Испании, например, людей забавляли жутковатым зрелищем аутодафе: приговоренного к смерти грешника долго возили по городу верхом на осле обязательно задом наперед, в остроконечном белом бумажном колпаке. Потом его торжественно сжигали на костре, и толпе позволялось посильно участвовать в представлении, подбадривать палача и жертву приветственными криками и даже приобретать на память остатки обугленных поленьев, веревок и пепел казненого.
В революционной Франции обезумевший народ сутками напролет носился по Парижу с чучелами ненавистных роялистов, а в особо удачные дни и с их головами, насаженными на пики.
В послеоктябрьской России театрализованные уличные представления ставились государством с невиданным доселе размахом и энтузиазмом. Чего стоили только антибуржуазная и антирелигиозная чертовщина и многоактовый спектакль "Путешествие тела Ленина из Горок в Москву"!
А в конце горбачевской Перестройки, в отличии от начала, театрализованная жизнь кипела в основном на страницах ставших действительно многотиражными газет и журналов, на Центральном телевидении, ну и конечно в Верховном Совете СССР. О там, порой, мелькали поистине захватывающие сюжеты и персонажи!
Что касается народа, ради которого все это и организовывалось, то за семьдесят лет Советской власти он явно подустал, разочаровался во всем, впал в депрессию, а местами и в летаргический сон. И на улицу выходил разве что поучаствовать в бесконечных винных очередях да изредка в винных же бунтах. Костюмированные утренники с участием Горбачева и других кандидатов в Президенты, а также последние и решительные бои коммунистической партии Зюганова с московским ОМОНом уже мало кого интересовали, и если и вызывали желание, то, скорее, посмотреть по телевизору, чем лично присоединиться.
Однако врожденная тяга ко всему пестрому, бутафорскому, берущему за душу, а то и рвущему ее на части, по-видимому, была неистребима, и когда в городе было объявлено, что единоличный владелец небезызвестной фирмы "Полина" и ресторана "Шолом" с потрясающей истинно русской фамилией Бульман заохотился побаловать горожан настоящим театрализованным зрелищем - может быть, даже карнавалом по-бразильски, а может, и черт знает чем еще пострашнее! - площадь Павших революционеров с утра оказалась забитой до отказа, то есть, так же плотно, как шахты на Золотой горе телами невинно убиенных, и даже монументальный гранитный памятник Ленину был словно оттеснен в сторону, а гостевые трибуны по обе стороны от него густо, как пересоленным смальцем, намазаны живой человеческой массой.
Поговаривали, что фирма "Полина" была названа Бульманом в честь его малолетней дочери, крошечной девочки с длинной, до пояса, толстой, туго заплетенной как-то набок русской косой и черными еврейским глазами. Шутя, народ называл фирму "Полтиной", но особо, без команды, не задирал.
"Полина" выпускала невиданую в этих краях "импортную" мебель. Стоила она неправдоподобно дорого и выставлялась в фойе единственного в городе широкоформатного кинотеатра "Урал" рядом с шикарными гарнитурами из Италии, Германии и Франции. Вся мебель там продавалась только за доллары, и глазеющие на нее в ожидании фильма обладатели миллионов деревянных рублей давно подсчитали в уме "нетрудовые доходы" и Бульмана, и его обожравшихся покупателей.
Но тут - другое! Тут - бесплатное представление! То есть, на халяву, одно на всех, безо всяких "но" и "если"! И раз так, то - да здравствует Бульман!
Ну что ж, Бульман решил осчастливить горожан своей неуемной фантазией, а горожане решили осчастливить Бульмана своим присутствием. И они пошли навстречу друг другу двумя параллельными путями. Но в смутное время идти навстречу даже параллельными путями крайне опасно. И не только в Космосе, где они, как известно, пересекаются.
Разве совсем недавно два поезда Новосибирск-Адлер и Адлер-Новосибирск не шли навстречу друг другу строго параллельными путями? И разве не они на перегоне Аша-Улу-Теляк, встретившись, взлетели на воздух вместе с проходившим параллельно им продуктопроводом, сосновым лесом и счастливым концом Перестройки?!
На двух выходящих к площади улицах сгрудились грузовики с откинутыми бортами, несколько платформ для перевозки бульдозеров с запряженными в них тракторами, какие-то допотопные, времен первой русской революции, автомобили, и прочая доморощенная мото и бронетехника.
На кузовах едва умещались причудливые, некоторые с памятник Ленину, безжалостно разукрашенные фигуры, какие-то космические аппараты и неправдоподобные, словно отловленные на далеких океанских островах, монстры. Все было увито бумажными гирляндами, местами, как могилы, завалено живыми и мертвыми цветами. И люди, стоящие в кузовах машин, живые участники действа, казались неживыми.
Сам Лев Бульман, немногим выше среднего роста, с коротко остриженными почти черными волосами и выпусклыми, блестящими от постоянного внутреннего горения глазами, с мегафоном в руке расхаживал по площади перед толпой в ожидании своего часа. Его час все не наступал, потому что милиции никак не удавалось расчистить подступы к площади.
Советские люди вовсю наслаждались нежданно-негаданно свалившейся на них волей: хотелось переть на рожон, непокорствовать, наплевать на опостылевший за семьдесят лет дурной власти "общественный порядок".
После "винного бунта" милиция явно осторожничала, не желая конфликтовать с народом, ставшим вдруг таким непредсказуемым и взрывоопасным. А народ потихоньку наглел и не скрывал этого. Впервые власти с ним церемонились, просили, а не приказывали, даже чуть-чуть заискивали, и это было так необычно, так будоражило кровь, что от избытка чувств порой просто безудержно хотелось раздеться догола и плясать под заходящим солнцем самым диким образом или встать на четвереньки и по-волчьи выть на еще невидимую луну, сыграть на троих в "русскую рулетку", создать вечный двигатель или, на худой конец, пролить кровь, свою или чужую - все равно!
Насчет вечного двигателя Бульман вполне солидарен с толпой. Ради этого он, один из первый русских капиталистов конца двадцатого века, был готов буквально на все: взять у директора Трубопрокатного завода всего на четыре месяца сто двадцать тысяч рублей - "Жигули" тогда стоили шесть! - на производство без патента и чертежей "оригинальной импортной мебели" - под костюм, под машину, под сад и квартиру, а не хватит в случае провала прийти на завод в одних трусах, стать к станку и работать бесплатно!
И не ради денег: два костюма на себя одновременно не напялишь, на двух машинах не поездишь! Просто позарез, как бабу, захотелось делать классную мебель, да чтобы не хуже, чем "за бугром"!
И че там ноет старая мямля и ретроград академик Абалкин, что результаты Перестройки станут заметны разве что лет через тридцать-сорок, да и то, как говаривал когда-то Столыпин, если без великих потрясений! Чего ради, когда все позволено: хош делай импортную меблю, хош автомобили на гусеничном ходу, а хош и самолеты с прицепом!
И не через три года, так через десять - вторая Финляндия в натуре! И не где-то за Выборгом, а здесь, на Урале! Да нет вопросов!
Но народ, сука, как-то не очень спешит делать машины, асфальтировать улицы или закладывать фундаменты новых домов! Все больше норовит в мутной воде поймать золотую рыбку, и чтобы даже не просить ее ни о чем, а сразу - на горячую сковородку или на органы в Турцию! Но в мутной воде золотая рыбка, как известно, не водится. Это ж и дураку понятно! Так кто же тогда народ?! И это смущает и раздражает Бульмана, и старые перестраховщики Столыпин и Абалкин все меньше кажутся ему такими уж дураками.
И потому Бульман смотрит на толпу, собравшуюся на первый в городе карнавал, одновременно с восторгом и, пока еще легким, презрением. Че ж они, черти, так столпилися-то, как на Ходынке! Того и гляди, потопчут друг друга и - весь карнавал! И ведь каждый сукин сын норовит че-то без спросу потрогать и отколупнуть на память! И никакая милиция им не указ. А как пойдут колонны машин, чего доброго, начнут бросаться под колеса. Да и как им пройти на площадь?! Не по головам же!
Сквер позади памятника Ленину уже не вмещал всех желающих поучаствовать в театрализованном действе. А ведь и Бульман и городские власти по-настоящему опасались малолюдства, и поначалу хотели провести карнавал недалеко от тракторного завода, на скромной Комсомольской площади, вокруг постамента с огромным приваренным к нему танком КВ. Чтобы создать необходимую для таких мероприятий избыточную плотность. Не трудно представить, что сейчас там творилось бы!
Невообразимый энтузиазм масс по такому экзотическому поводу, как карнавал, одновременно радовал и пугал. А ведь совсем недавно на первомайской демонстрации мимо "правительственной" трибуны пришлось прогнать колонны курсантов военных училищ, оперативные комсомольские отряды и все партийные, профсоюзные и комсомольские аппараты области вместе взятые. А рабочий класс, сволочь, проигнорировал мероприятие вчистую! Скорее всего, подобное безобразие произошло по всей территории СССР, потому что, буквально, на следующий день из Москвы пришла секретная директива - впредь до особого распоряжения праздничные демонстрации трудящихся не проводить, заменив их народными гуляниями.
И первое же народное гуляние, кажется, удалось на славу! Правда, пришлось с утра разрешить по всему городу свободную продажу винно-водочных изделий. Но зато народ откликнулся на призыв партии, как никогда: припер на площадь в таком количестве и состоянии, что у первых лиц города, глядящих на нее из окон обкома партии, расположенного как раз напротив, временами по спинам пробегала дрожь и во рту становилось кисло, как у министров Временного правительства двадцать пятого октября семнадцатого года от одного взгляда на Дворцовую площадь из окон Зимнего дворца.
Измученный бездействием Бульман стремительно подошел к стоящему у черной "Волги" милицейскому начальнику с большими звездами на погонах и раздраженно спросил:
- Ну че?
- А вот че! - полковник снял фуражку и носовым платком тщательно протер ее изнутри. - Как видите - полная внутренняя непроходимость, завороток кишок! Может отменим, а?
- Да вы че! - возмутился Бульман. - А карнавал?
- А че - карнавал? - пожал плечами полковник. - Перенесем на другой день. Выберем подожливей да попасмурней! - и сухо, по-милицейски пошутил - Карнавал - не хлеб, авось не зачерствеет!
И, посмотрев на часы, уже не шутя, добавил:
- Если через пятнадцать минут не начнете, прикажу…
Бульман, не дослушав его, рванулся к толпе у памятника Ленину и сперва беззлобно, а потом все с нарастающим гневом заорал в мегафон:
- Господа! Немммедленно освободите проход для проезда машин!
Он повторил это трижды и только тогда в передних рядах обратили на него внимание.
- А то, че будет? - кривляясь, отгаркнулись из толпы. - Война?
- Да нихера не будет! - взорвался Бульман. - Уведу машины и - весь карнавал!
- Ну напугал! - загоготала толпа. - Карнавала не будет! Вали, вали!
Навстречу Бульману выскочила какая-то привокзальная оторва и гнусаво запела:
- Мооой мииилый! Лишь бы не было войны!
Облизывая языком и без того заслюнявленные губы, синявка полезла к Бульману с поцелуем. Защищаясь, он не нашел ничего лучшего, как приставить мегафон к ее лицу и полушутя, полувсерьез гаркнуть:
- Хальт! Хэндэ хох!
Оглушенная баба шарахнулась обратно в толпу, по пути опрокинув стоящую за спиной женщину и локтем расквасив кому-то нос. С диким ревом пришибленный завертелся на месте, разбрызгивая по сторонам смешанную со слюной кровь.
Окна окружающих площадь Павших революционеров домов побронзовели от заходящего солнца, на лысый череп Ленину сел сизый голубь…
Бульман недоуменно разглядывал мегафон, силясь понять, каким образом тот вдруг превратился в столь грозное оружие. И как всегда в таких случаях на Руси над головами пронесся страшный вопль "убивааают!". Он мгновенно достиг самых дальних рядов и, как всегда, оттуда к передним покатилось неудержимое и зловещее, как набат, "беееей!"
Толпа ударила сразу по всем направлениям. Сбитый с ног Бульман еще успел увидеть, словно взрывом подброшенные вверх куски карнавальных монстров, красиво летящие по воздуху лохмотья транспоранта с остатками надписи "Даешь социализм с человеческим лицом!", огненный шар над одной из милицейских машин… и тысячи ног, бегущих к нему, по нему и от него. И что самое интересное, среди них он отчетливо различил сапоги того самого полковника, с которым он только что так мило беседовал. Сапоги прицокивали и выстукивали об асфальт что-то похожее на "кар-на-вал - не хлеб, кар-на-вал - не хлеб!.."
Еще Бульману показалось, что Ленин на постаменте стал медленно крениться в его сторону и наконец навис прямо над ним, грозя рухнуть ему на голову.
- Ну это уже… перебор! - в глубине души, кажется, усмехнулся Бульман. - Тожжже мне… Пизззанская башня!
И, кажется, закрыл глаза.
Глава 18
Директору базы отдыха "Родничок" в тот вечер решительно не везло. Словно в ответ на вопрос референта о финской бане, Мокрову доложили, что только что какая-то неопознанная молния, может даже шаровая, угодила в трансформаторную будку, оставив без электричества всю подведомственную ему территорию.
Мокров в отчаянии посмотрел на Сапожникова, промямлил что-то насчет проделок снежного человека, существование которого не исключалось в этих местах, и от огорчения не спросив разрешения и даже не попрощавшись, побежал на аварию.
Тихо выматерившись, Сапожников снова хотел впасть в меланхолию, но Нелли Алексеевна не позволила ему расслабиться. Она решительно встала со стула, так же решительно, по-ленински, взмахнула рукой, и, не глядя ни на кого конкретно, резюмировала:
- Бардак! Подумаешь молния… в трансформаторной будке! Это - не повод, чтобы бросить всех нас на произвол судьбы! На растерзание, так сказать, взбунтовашейся черни! С Мокровым партком еще разберется! И, как с коммунистом, в первую очередь! А сейчас есть предложение… вернуться домой, товарищи! Кто за?
И, не дожидаясь ответа, той же рукой рубанула, как шашкой, по головам:
- Тогда по машинам, товарищи!
Повинуясь железной воле "секретаря парткома", почетные гости беззвучно покинули негостеприимный "Родничок" и отбыли в известном им направлении. Причем, Нелли Алексеевна безо всякого приглашения разместилась на заднем сидении директорской "вольво" за спиной у референта Сапожникова.
Уже на полпути к большому городу она недоуменно передернула плечами:
- Если каждый сталевар захочет управлять государством, то будет то, что сегодня в столовой!
Сидевший рядом с шофером Сапожников рассеянно переспросил:
- Вы что же, милейшая, против Ленина? Ильич ясно писал, что каждая кухарка…
- Я вовсе не против Ленина! - возмутилась Нелли Алексеевна. - Но у него, кажется, кухарка, а у нас с вами - сталевар! Вы че не чувствуете разницы?
- Признаться, не чувствую, - демонстративно зевнул Сапожников. - А вы чувствуете?
- Ну, если вы не отличаете мужчину от женщины… - покровительственно начала "секретарь парткома".
- Ах, вы в том смысле, что сталевар - не женщина, - мучительно выдавил из себя Сапожников, ему категорически не нравилось присутствие парткомовской бабы в директорском "вольво", но может, это тоже в духе этого мерзкого времени! - а кухарка, выходит, не мужчина… Ну, если так, тогда конечно! Но, скорее всего… кухарка выйдет замуж за сталевара, и они разом будут управлять нашей несчастной страной. Такой вариант Ильич как-то не предусмотрел! А к этому как раз все и идет! И куда ваш партком смотрит!
- Партком всегда смотрит туда, - Нелли Алексеевна гордо вскинула голову, - куда смотрит вся партия. Точнее, ЦК КПСС и его Политбюро во главе с Генеральным секретарем товарищем Горбачевым. Это - закон природы. Но, - Нелли Алексеевна воодушевилась донельзя, - в любом случае, Мокров - дурак и Азеф! Это он спровоцировал инцидент в столовой. Не так ли?
- А инцидент с молнией? - насмешливо поддел ее Сапожников.
- Причем тут молния? - нахмурилась Нелли Алексеевна. Никакой мистики она не допускала даже от Мокрова и иронии Сапожникова не заметила.
- Ну как же! - мгновенно отреагировал референт. - А сауна? Он же, подлец, обещал нам сауну. А сауны-то у него, по всей видимости, и нет! Пропил, поди, подлец, народные денежки!
- Так он же уже отрапортовал!
- Отрапортовал! - согласился референт. - Как положено. Как все! Мы тоже недавно отрапортовали про миллионный лемех! На всю, понимаешь, страну! А где он? Тут либо, сами знаете, миллион лемехов, либо тралы для Афгана! Крестьяне все равно не сеют и не пашут. А трал - штука деликатная, военная приемка! И сауна - тоже. Отрапортовал - веди! А куда вести, если там… один фундамент и тот кривой!
Сапожников уже вовсю развивал свою мысль, причем теперь безо всякой иронии, чего Нелли Алексеевна тоже не заметила.
- Вот он и шандарахнул по ней молнией!
- Глупости! Молния… шшшандарахнула… как раз в трансформаторную будку! Вы че не слышали?
- Хм, в будку! - как бы удивился Сапожников. - Так это ему при нас доложили, что в будку! А завтра он лично доложит директору, что по уточненным данным молния попала… и в сауну!
- Как это - и в сауну! - напряглась Нелли Алексеевна. - Так не бывает!
- Не бывает, - кивнул головой Сапожников. - А разве бывает, чтобы какой-то сталевар при всем честном народе наехал на… - тут референт сделал многозначительную паузу, - на секретаря парткома? Но ведь было же!
При последних словах взгляд Нелли Алексеевна заметно потеплел. Она блаженствовала.