- Не спорьте со мной, Хоган, - раздраженно прервал пожилой священник. - Я знаю, о чем говорю, и тут не может быть никаких сомнений. И вы здесь, чтобы помочь мне в самом важном исследовании из всех, какие совершались на этой планете со времен Сотворения мира.
Падре Хоган молчал, смущенный и сбитый с толку. Атмосфера в комнате накалилась.
- Кто такой Десмонд Гаррет? - спросил он вдруг.
Падре Бонн покачал головой:
- Я мало о нем знаю. Лишь то, что ему удалось найти Камень Созвездий и "Таблицы Амона", хотя и то и другое было недоступно пять веков. Его подпись в книге посетителей - подтверждение тому.
- Совсем не обязательно, - задумчиво проговорил падре Хоган. - Его подпись указывает лишь на то, что ему был разрешен доступ.
- О нет. Узнав о существовании того сектора Библиотеки Ватикана, я нашел в сейфе заметки своего предшественника. Ему пришлось срочно лечь в больницу из-за внезапного нездоровья, и он, очевидно, не успел найти более надежного тайника.
- Но как возможно, чтобы иностранец получил доступ к такому документу?
- Не знаю и не могу объяснить. Этого не должно было случиться.
- Кто был вашим предшественником?
- Иезуит из Алатри. Некий падре Антонелли. Джузеппе Антонелли.
- А сейчас он где?
- Не знаю. Пока не знаю. Иезуиты встречают этот вопрос стеной молчания. Во всем этом есть что-то очень странное. Хоган, узнайте, что, черт возьми, прячут ваши братья по ордену. И выясните, где находится Антонелли. Мы должны непременно поговорить с ним, пока еще не слишком поздно.
- Сделаю все, что смогу, - сказал Хоган, - но ничего вам не гарантирую.
Он вышел из комнаты и через библиотеку вернулся в свой кабинет. Войдя, Хоган запер за собой дверь, будто боялся, что за ним следят. Он чувствовал себя так, словно вернулся из ада.
Филипп Гаррет и Джорджо Ливерани встретились в кафе в переулке Дивино Аморе, где итальянский ученый снимал маленькую квартирку. Гаррету пришлось принять приглашение на ужин у него дома, чтобы заручиться помощью друга.
- Вот что я тебе скажу, - начал Ливерани, заказав обоим мороженое. - Бонн, вообще человек чудаковатый, принял меня без особых церемоний. Напротив. Едва я рассказал ему, кто ты такой, на лице его изобразился нескрываемый интерес. Он примет тебя сегодня в восемнадцать часов в своем кабинете на улице Мура Леонине.
- Джорджо, не знаю, как…
- Да ладно тебе, я ничего такого не сделал. Боже правый, я так рад, что мы с тобой повстречались! Мне бы очень хотелось, чтобы ты остался. Ты и представить себе не можешь, как я скучал по прежним временам, по нашей жизни в Париже. Дашь мне знать, как все прошло с падре Бонн?
- Не сомневайся, - сказал Филипп, - завтра вечером я в любом случае приду к тебе на ужин и все расскажу.
Кабинет падре Бонн был весьма прост и аскетичен, стены скрывали шкафы, доверху набитые книгами, рукописями и вырезками из научных журналов. Позади письменного стола, в единственном свободном от шкафов месте висели портреты Галилео Галилея и Бонавентуры Кавальери.
Как ни странно, рабочий стол был пуст, и только справа высилась стопка аккуратно сложенных по размеру книг: снизу - самая большая, наверху - самая маленькая. Перед священником покоилась папка из марокканской кожи, на которой вместо ножа для разрезания бумаг лежал стилет семнадцатого века, очень тонкой работы, блестящий и острый, словно предназначенный совсем для иного употребления. Слева находились счетная машинка, новейшее техническое достижение, и логарифмическая линейка.
- Если бы я верил в телепатию, - заметил падре, предложив гостю сесть, - то сказал бы, что ждал вашего прихода, хотя и не имею удовольствия быть с вами знакомым.
- Вот как? - удивился Филипп. - Я рад, потому что вы - единственный человек, который может мне помочь.
- Охотно это сделаю, - пообещал падре Бонн. - Пожалуйста, скажите, чем могу быть полезен.
- Как вам, должно быть, известно, мой отец, антрополог Десмонд Гаррет, бесследно исчез в южной части пустыни Сахара примерно десять лет назад. Не так давно со мной связался офицер Иностранного легиона и передал мне книгу, которая, возможно, содержит шифрованное послание от моего отца. В прошлом мне уже случалось безуспешно следовать за знаками, якобы ведущими меня к нему, но теперь я убежден, что стою на верном пути. Итак, я пустился по его следам, дабы шаг за шагом повторить тот маршрут, что он проделал десять лет назад, прежде чем пропал окончательно.
В ходе поисков я выяснил, что здесь, в Риме, у него было одно очень важное знакомство - с директором Библиотеки Ватикана по имени Джузеппе Антонелли, иезуитом. Я обращался в Конгрегацию, пытаясь узнать что-нибудь об этом священнике, но мне был дан весьма уклончивый ответ. Поскольку вы - его преемник в качестве управляющего библиотекой, я надеюсь получить от вас какую-либо информацию об этом человеке и о том, где он может сейчас находиться. Речь идет о деле жизненной важности.
Падре Бони развел руками:
- Падре Антонелли покинул свой пост год назад по причине слабого здоровья, и мне не довелось встречаться с ним лично. - Филипп в отчаянии опустил голову, но его собеседник тут же продолжил, будто боялся, что человек, сидящий перед ним, утратит интерес к разговору. - Однако, - поднял он вверх указательный палец, - это не значит, что я не могу вам помочь. У меня тоже недавно возникла насущная необходимость встретиться с падре Антонелли по некоторым вопросам, касающимся фондов библиотеки, по поводу которых я должен отчитываться. Я собираюсь сегодня вечером позвонить в Конгрегацию его ордена и договориться о встрече. Если она состоится, я могу попросить падре Антонелли принять и вас.
- Вы оказали бы мне тем самым огромную услугу, - сказал Филипп, пытаясь скрыть неловкость.
Падре Бони кивнул.
- Падре Антонелли был очень нелюдимым и замкнутым человеком, даже когда находился в полном расцвете физических сил. Не исключено, что, услышав мою просьбу о встрече, он захочет узнать о причине, особенно теперь, когда его истощила серьезная болезнь. Вы понимаете…
- Понимаю, - согласился Филипп. Он не сомневался, что перед ним сидит ловкий игрок, умеющий переставлять слова, будто пешки на шахматной доске. - Скажите ему правду, - добавил он. - Сын Десмонда Гаррета просит его о встрече, чтобы узнать, о чем они разговаривали с его отцом десять лет назад, когда работали вместе пару недель. И какую именно цель преследовал мой отец.
- Простите меня, - заметил падре Бони, - но трудно поверить, что ваш отец ни о чем вам не рассказал… Мне бы не хотелось вызвать недоверие падре Антонелли: как я уже сказал, он человек нелюдимый, замкнутый…
Филипп выразил свое раздражение едва заметным жестом.
- Падре Бони, простите, но мне в новинку столь утонченные словесные построения. Если вас что-то интересует, спросите меня прямо, и я отвечу. Если же не смогу, то объясню почему.
Падре Бони, привыкший к дипломатической уклончивости, принятой в церковных кругах, от такой, почти грубой, прямоты сначала пришел в некоторое замешательство, а потом почти в ярость, но сдержался.
- Видите ли, Гаррет, мы говорим с вами о больном человеке, слабом, измученном страданиями, уже стоящем на грани смерти и вечности; силы его на исходе, наше любопытство может показаться ему далеким и… бессмысленным.
Ваш отец, насколько мне известно, обладал ключом к прочтению очень древнего языка, более древнего, нежели иероглифическое письмо, египетское и шумерское; полагаю, именно этот интерес и свел его с падре Антонелли, который, как вы знаете, был выдающимся эпиграфистом. Вы, вероятно, понимаете, что и нас крайне интересует ключ к расшифровке этого языка… Мы не хотим, чтобы многолетний труд падре Антонелли оборвался с его смертью, - к несчастью, ее приходится ожидать весьма скоро - и с исчезновением вашего отца, единственного человека на этой земле, разделявшего его тайну. Вот, я рассказал то, что знаю, и буду благодарен, если вы откроете мне, какого рода послание отправил вам ваш отец. Возможно, объединив наши усилия… Я постараюсь встретиться с падре Антонелли и уговорить его принять также и вас, но если отец рассказал вам еще кое-что, могущее быть нам полезным в наших поисках, а также способное убедить падре Антонелли принять вас, скажите мне. Это все. Как видите, единственная моя цель - помочь вам.
- Простите, я не хотел вести себя неучтиво, - ответил Филипп, - и слишком прямолинейно, но, видите ли, у меня создалось впечатление, что вы стремитесь увидеть мои карты, не открывая своих. Ваш рассказ интересен и многое объясняет. Возможно, знание этого языка каким-то образом помогало ему в исследовании Книги Бытия.
А что касается послания, тех следов, о которых я вам говорил, то тут мне, к сожалению, похвастаться нечем, клянусь честью. Речь идет о книге, научном труде, опубликованном моим отцом много лет назад, под названием "Исследования в юго-восточной части Сахары"; перед некоторыми главами он написал ручкой фразы, содержащие некие указания, я пока не расшифровал их. В любом случае я не знаю, зачем он встречался с падре Антонелли и о чем они говорили. Возможно, при встрече он сообщил бы мне какие-либо сведения, указал след, благодаря которому я смогу продолжить поиски своего отца и найти его в этом бесконечном море песка. Надеюсь, то, что я вам сказал, убедит падре Антонелли принять меня. Я очень на это надеюсь…
- Книга Бытия… - повторил падре Бони, будто эти слова захватили его воображение. - Такая древняя книга. На чем основывались исследования вашего отца в столь трудной области, учитывая, что у него не было образования библеиста?
- Это мне неизвестно. Знаю только одно: он пришел к заключению, что персонажи Книги Бытия - реальные исторические личности.
Падре Бони едва сдержал изумление.
- Вы сказали "исторические"?
- Именно.
- Но, простите, что вы подразумеваете под этим словом? Вы ведь наверняка знаете, что даже наиболее консервативные ученые больше уже не считают, что человечество произошло от одной-единственной пары, мужчины и женщины по имени Адам и Ева…
- Не в этом смысле, - остановил его Филипп, - не в этом смысле. Видите ли, насколько я помню и насколько понял из доставшихся мне записей, касавшихся его исследований, отец пришел к выводу, что события, изложенные в Книге Бытия, отражают не генезис человеческого рода, а переход от палеолита к неолиту. Рай земной в его понимании был всего лишь символом, аллегорией той эпохи, когда человек составлял с природой единое целое и питался плодами земли и теми продуктами, которые получал от животных, - то есть это лишь символ палеолитической эры. А потом человек отважился вкусить плод с дерева познания добра и зла, иными словами, превратился в сознательное существо, обладающее сложным и деятельным разумом, вследствие чего постиг природу зла и потерял первородную невинность.
Филипп все больше воодушевлялся, словно выводы отца были плодом его собственных длительных изысканий.
- "В поте лица добывайте хлеб свой", - продолжил он, цитируя библейский текст. - Таков был приговор.
- Или же "возделывайте землю". Это и есть неолит, когда человек становится пастухом и землепашцем, обретает понятие собственности, начинает ковать металлы, чтобы делать сельскохозяйственные орудия, но также и оружие. Особенно оружие.
Падре Бони поднял брови.
- Мне кажется, это упрощенная теория, все сказанное достаточно очевидно. Древние поэты языческого мира выразили это в мифах о золотом веке и веке железном.
- Вы так считаете? Тогда скажите, могло ли человечество избежать этой эволюции, уклониться от понятия о Добре и Зле? Или эволюция была неотвратима, обусловлена последовательностью случайных событий, таких как изменение климата и окружающей среды, а также в конечном счете результатом генетического наследия человека? Но если это так, то в чем же состоит первородный грех? В чем повинен человеческий род, вынужденный терпеть ужасы насилия, сознание неотвратимости упадка и смерти?
- Автор Книги Бытия всего лишь пытался объяснить тайну присутствия в мире зла. Это аллегорический рассказ, который нельзя воспринимать буквально.
Филипп иронически улыбнулся:
- Пару веков назад подобное утверждение привело бы вас на костер. Вы удивляете меня, падре Бони. Кроме того, - добавил он, - если эволюция - это результат не случайности, а Божественного Провидения, определившего правила существования Вселенной и развития любой формы жизни, тогда проблема оказывается еще более заковыристой…
- Вы слишком забегаете вперед, Гаррет, - перебил его падре Бони. - Прежде всего дарвиновская теория эволюции не всеми принята и не доказана, в частности, в отношении человеческого рода. И даже теории расширения Вселенной еще не доказаны. Разум Господа - бездонный лабиринт, Гаррет, и наша самонадеянность смешна, - добавил священник. - Но скажите, что такого ваш отец надеялся отыскать в пустыне, чтобы обосновать свои, простите, весьма сомнительные теории?
- Не знаю. Клянусь вам, не знаю. Но возможно, тот документ, который обнаружил мой отец… Может, именно эта находка привела его сначала в Рим, а потом на безбрежные просторы пустыни. Теперь вы понимаете, что только падре Антонелли способен ответить мне на мой вопрос?
Падре Бони кивнул:
- Я постараюсь помочь вам, Гаррет, устрою вашу встречу с падре Антонелли, но при одном условии: узнав что-нибудь о двуязычном тексте, который ваш отец обнаружил в пустыне, вы расскажете это мне.
- Обещаю, - сказал Филипп. - Но почему этот текст так вас интересует? Вы ведь, по сути, даже не эпиграфист. Вы математик.
- Вы правы, - ответил падре Бони. - Видите ли, этот текст, возможно, содержит революционную математическую формулу, тем более если вспомнить, что он восходит к очень древней эпохе, эпохе элементарных математических знаний, как принято считать.
Филиппу хотелось продолжить расспросы, но он понял, что других ответов не получит. Бони был не из тех, кто готов бесплатно делиться информацией.
Он попрощался и направился к двери, но, взявшись за ручку, обернулся:
- Есть еще кое-что. Похоже, в этом квадрате Сахары происходят необъяснимые вещи. И именно там исчез мой отец десять лет назад. - И вышел из комнаты.
Проходя по длинному сумрачному коридору, Филипп столкнулся с молодым священником, торопливо шагавшим ему навстречу. Инстинктивно обернувшись, он увидел, что священник обернулся тоже, их взгляды на мгновение пересеклись, но оба молча пошли своей дорогой.
Молодой священник остановился возле кабинета падре Бони, тихонько постучал и открыл дверь.
- Входите, Хоган, - пригласил падре. - Есть новости?
- Да, - ответил тот. - Его держат в санатории, в небольшом городке на границе Лацио и Абруццо.
- Очень хорошо. И… как он?
- Он умирает, - помрачнел Хоган.
Бони порывисто встал:
- Значит, мы должны ехать немедленно. Мне необходимо с ним поговорить, пока еще не поздно.
Некоторое время спустя из ворот Сан-Дамазо выехал черный автомобиль с номерным знаком Ватикана, повернул в сторону Борго и скрылся на набережной Тибра.
Филипп в тот вечер ужинал в доме Джорджо Ливерани, но разговор не клеился. Он не мог забыть о недавней встрече: слова падре Бони показались ему странными и двусмысленными, а история о математической формуле не заслуживала особого доверия. Что на самом деле искал этот человек? Он довольно рано вернулся в свой пансион и, несмотря на усталость, снова открыл книгу отца, переданную ему полковником Жобером.
Первый шаг оказался легким, но если не удастся встретиться с падре Антонелли, значит, все впустую. Он спрашивал себя, связаны ли последующие послания с первым, потому что, если нет, он окажется в тупике. Кроме того, ему казалось, что посвящение на форзаце написано теми же чернилами и ручкой, что и все последующие послания, но он не смог разгадать его смысла. Возможно, отец еще много лет назад намеревался подарить ему эту книгу, но по какой-то причине так и не сделал этого.
Усталость одолела его, пока он искал ответ в словах и между страницами, и он заснул, прямо в одежде, на том самом диване, где лежал, читая книгу-
3
Автомобиль въехал на горную дорогу в Апеннинах, когда упали первые капли дождя. Через несколько мгновений асфальт стал черным и блестящим, деревья, обрамлявшие шоссе, согнулись от порывов постепенно усиливающегося ветра. Падре Хоган включил дворники и сбросил скорость, но падре Бони, до сих пор молчавший, сказал:
- Не сбавляйте, мы не можем терять ни минуты.
Хоган снова нажал на газ, и большой автомобиль продолжил свой стремительный путь в ночи, освещаемый время от времени вспышками молнии.
Через несколько километров асфальт закончился и дорога превратилась в горную тропу, размытую потоками стекавшей со склонов воды. Падре Бони включил лампу в салоне и стал изучать карту.
- На ближайшем перекрестке сверните налево, - сказал он. - Мы почти приехали.
Хоган выполнил указание, и через несколько минут они выехали на узкую дорожку, мощенную крупным булыжником и оканчивающуюся площадкой, в глубине которой высилось здание, освещаемое лишь тусклым светом двух фонарей. Они выбрались из машины под шум дождя, натянули плащи, пересекли небольшое освещенное пространство и вошли внутрь через застекленную дверь.
В будке вахтера сидел старик и читал спортивную газету. Он поднял очки на лоб и с удивлением посмотрел на прибывших.
- Кто вы такие? - спросил он, оглядывая их с ног до головы.
Падре Бони показал свое ватиканское удостоверение.
- Мы из канцелярии Ватикана, - пояснил он, - и наш визит должен остаться в строжайшей тайне. Нам нужно видеть падре Антонелли, и как можно скорее.
- Падре Антонелли? - повторил мужчина. - Но… ему очень плохо. Не знаю, можно ли…
Падре Бони посмотрел на него пристально и сурово:
- Нам необходимо немедленно его увидеть. Вы меня поняли? Немедленно.
- Минутку, - сказал мужчина. - Я должен предупредить дежурного врача.
Он снял трубку, и вскоре появился сонный доктор, тоже очень пожилой, несомненно, уже давно находившийся на пенсии.
- Падре Антонелли пребывает в критическом положении, - заявил он. - Не знаю, в состоянии ли он вас понять и ответить. Это действительно необходимо?
- Это вопрос жизни и смерти, - заявил падре Бони. - Жизни и смерти, понимаете? Нас послала канцелярия Ватикана с приказом, наделяющим меня чрезвычайными полномочиями.
Было очевидно, что у врача нет ни малейшего желания пререкаться со столь уверенным в себе и властным человеком, у которого, вероятно, были достаточно веские причины явиться сюда в такой час и в такую погоду.
- Как хотите, - смиренно кивнул он и повел их по лестнице, а потом по длинному коридору, скудно освещенному парой ламп. - Это здесь, - сказал врач, остановившись перед застекленной дверью. - Прошу вас, как можно короче. Он смертельно устал. Целый день мучился ужасной болью.
- Не сомневайтесь, - ответил падре Бони, открывая дверь, за которой угадывался свет ночника.
Падре Антонелли покоился на своем смертном одре, бледный, вспотевший, с закрытыми глазами. Комната тонула в полумраке, но падре Хоган разглядел аскетическую мебель, распятие у изголовья кровати, лежащий на тумбочке молитвенник с четками, стакан воды и какие-то медицинские снадобья.
Падре Бони приблизился к больному, сел рядом, даже не сняв плаща, и сказал ему на ухо: