– А он и не вдруг, – сказал Трофим, – он давно меня знает.
– Он всех знает, – прибавила Мотька, – и всех насквозь видит. А кого не видит, тому сразу голову долой! – И тут же велела: – Рассказывай!
– О чём? – спросил Трофим.
– О том, как он тебя приметил. В первый раз.
– Мне нельзя об этом говорить.
– А ты ему после скажи, что забыл, что нельзя.
– Он не поверит, – ответил Трофим. – Скажет, этого забыть нельзя.
– Почему нельзя?
– Да потому! Когда царь брал с меня слово, он ножик достал…
И тут Трофим снял с себя шапку и показал своё сверху обкорнанное ухо.
– Царь? – спросила Мотька. – Ножиком?
Трофим кивнул.
– Я у него спрошу! – сказала Мотька.
Трофим пожал плечами – спрашивай.
– Спрошу-спрошу! – очень сердито повторила Мотька. – Ну а у меня ты что хотел спросить? Ведь не просто так сюда пришёл. Ну так чего?
– Много чего, – сказал Трофим, – да я не тороплюсь.
– И это верно! – подхватила Мотька. – Нам спешить некуда. Так, может, пока чарку поднести? – И, обернувшись, окликнула: – Любка!
– Не надо Любки! – сразу перебил Трофим. – И чарки не надо.
– Боишься, отравлю? – спросила Мотька. – Да я, будет надо, и так околдую!
И стала смотреть на него очень пристально. Трофим усмехнулся. Мотька злобно приказала:
– Ты в глаза смотри!
Трофим смотрел, не моргая. Долго они так друг на друга смотрели. Трофима пробил пот, но он не стал утираться, потому что, его так учили, нельзя.
Мотька первая тряхнула головой, сказала:
– Чёрт крещёный! Говори, зачем пришёл?! – злобно спросила Мотька. – Не то кликну сторожей!
Трофим вместо ответа показал овчинку. Мотька аж перекосилась вся, воскликнула:
– Подотрись этим орлом, скотина!
– За таковские слова можно и на кол сесть! – насмешливо сказал Трофим.
– А мне теперь всё равно!
– А Марьяну?!
Мотька сразу осеклась и замолчала, отвела глаза, подумала, а уже только потом опасливо спросила:
– Что Марьяну?
– Какому Марьяну? – как будто с удивлением спросил Трофим.
Мотька посмотрела на него, сказала:
– Чёрт и есть! – Но не удержалась и добавила: – Моему Марьяну, а какому же ещё. Золотому моему Марьянке, вот кому. А не тому псу смердячему!
– Кому, кому? – переспросил Трофим.
– Не твоё дело!
Сказав это, Мотька замолчала. И вдруг стала быстро, тяжело дышать, хватать ртом, как рыба, глазами сверкать! А после шубу на себе расстёгивать. Руки у неё сильно дрожали, но всё равно расстегнула. Дальше рванула на себе рубаху, разорвала вместе с ожерельем. Самоцветы посыпались на пол.
– Ты чего это?! – испуганно спросил Трофим.
– Дышать нечем! Помираю! – захрипела Мотька.
Трофим обернулся, открыл рот…
– Не зови её! – злобно велела Мотька. – Помру так помру!
И опять захрипела, схватилась за горло. Трофим сидел ни жив ни мёртв, боялся шелохнуться. Мотька понемногу унялась и отдышалась, запахнула на себе одежды, утёрла глаза и спросила:
– Что с Марьяном?
Трофим подумал и строго ответил:
– А это уже тебе решать. Как решишь, так с ним и будет.
– Так он живой ещё?
– Был бы мёртвый, не искали бы.
Мотька затаилась, даже не дышала. Глаза у неё остановились. Трофим спросил:
– Был он в тот день у тебя?
– Был, – кивнула Мотька.
– Зачем?
– Как это зачем? – насмешливо сказала Мотька. – Как будто не знаешь. За тем и был, за чем вы все к нам ходите. Так и он. Любились мы, вот что, затем и приходил, чтобы любиться, и больше ничего.
– Перекрестись!
– На мне креста нет.
– Всё равно перекрестись!
Мотька подумала, потом перекрестилась. Спросила:
– Так лучше?
– Конечно, – ответил Трофим. И спросил: – Ты знаешь, кем Марьян служил?
– Знаю.
– Про ту дверь тоже знаешь?
– Слышала.
– А сама там бывала?
– Зачем мне там бывать?! – насмешливо сказала Мотька. – Нам с ним и здесь места хватало. Вот посмотри! Здесь места хватит же! – И она развела руки, как бы обнимая ими лавку.
Трофиму стало жарко. Он мотнул головой и продолжил:
– А в тот день он ничего тебе про ту дверь не рассказывал?
– Ничего, – сказала Мотька. – Будто говорить нам было больше не о чем.
– А что он говорил про ту беду?
– Да ничего почти, – сказала Мотька, вспоминая. – Ну, говорил, что прибегали к ним. Что старший с младшим там сцепились. И что старший младшего едва не до смерти побил.
– Так и сказал про старшего?
– Так, – коротко кивнула Мотька.
– А откуда он про это знал?
– Так у них все про это говорили, – просто ответила Мотька. – А кому там ещё было бить? Они же там только вдвоём сидели.
– Так там же ещё одна дверь! Могли в неё войти!
– Марьян бы видел, как вошли.
– Мог видеть, да мог не сказать.
Мотька подумал и согласилась:
– Мог.
– Он и не сказал! – радостно продолжил за неё Трофим.
– Вот только зачем ему такое было – не сказать? – задумчиво проговорила Мотька. – А если бы он сам туда входил или входил кто другой, так старшего бы прибил, что ему младший…
– А что старший?
– Ну, про старшего известно, что ничего доброго от него не жди. А от младшего ещё ну мало ли… – опять задумчиво сказала Мотька. – И так бы любой подумал. Да вот хоть тебя возьми. Ты на кого бы…
– Но-но! – поспешно перебил Трофим.
– Чего "но-но"?! – злобно спросила Мотька. – Я не кобыла, ты меня не запрягал! И чего ты припёрся ко мне?! Не здесь ты ищешь! Да ты и сам знаешь, не хуже моего, что не здесь надо искать, а всё выслуживаешься, пёс! А ещё крест носишь! А я вот без креста, а таких мерзостей не затеваю, пёс!
– А ну тихо! – прикрикнул Трофим.
– Я тебе сейчас притихну! – негромким, но очень злобным голосом сказала Мотька. – Ишь, заявился! Нюхает! Да нечего тебе здесь нюхать! Ничего там Марьяну не нужно было, он отслужил на рундуке – и сразу пошёл ко мне. И так же и мне не надо ничего. Мы только про одно всегда с ним говорили!
– Про что?
– А тебе какое дело? Твоё дело – розыск. Вот ты и разыскивай. А я тебе отвечаю: был у меня в тот день Марьян, и мы любились, и ни до кого нам дела не было. А после он ушёл, и я ему на память дала перстенёк. Вот отсюда. Смотри! – Мотька показала свою руку. – Видишь, на всех пальцах перстни и только на этом нет? Это я с него тот перстенёк сняла и отдала Марьяну. И это был непростой перстенёк, на нём волшебный камешек. Если его вот так повернуть и так на него глянуть, он горит. Как бы где ни было темно, а он всё равно горит. Вот такое волшебство. Я надела ему на руку, тоже на этот палец, и он ушёл. И я ушла бы! – продолжала она громким голосом. – Совсем ушла бы! Опостылело здесь всё! Не надо мне ничего этого! Только бы вернулся мой Марьян, и мы бы тогда…
И она замолчала. Трофим, подождав, спросил:
– Что "тогда"?
– Марьян меня звал с собой, – опять заговорила Мотька. – Я одно место знаю, говорил, на Каме. Место такое, Камой называется, очень далеко, за Волгой. Место глухое, дикое, одни медведи да мы.
Сказав это, Мотька улыбнулась.
– Зачем вам медведи? – недоверчиво спросил Трофим.
– И не нужны. Мы дальше! – улыбаясь, продолжала Мотька. – С Камы и за Камень. В дикую землю Сибирь. А оттуда ещё дальше, в великое царство Катай. Ой, там царь грозен, ой, крут!
– Зачем вам тогда этот Катай, – сказал Трофим, – когда и здесь то же самое: и царство великое, и царь тоже грозный.
– А там нас, в Катае, никто не будет знать, – ответила Мотька. – Там же народу будто в муравейнике, значит, никогда и не узнают. Будем жить…
Мотька замолчала, снова опустила голову. Трофим тоже молчал, ждал. Мотька опять заговорила – медленно, задумчиво:
– А, может, не поедем мы за Камень. Может, до Камы добежим, и хватит. Нам же только чтобы никого не видеть и чтобы нас не видели. Одни мы с Марьяном только, и ни души вокруг. Давно мы этим сердце тешим…
– Так и бежали бы, – сказал Трофим. – Чего сидели?
– Да! – сердито воскликнула Мотька. – Ага! А ты чего сидишь, а ты чего не побежал?
– А для чего мне бежать?
– Как для чего?! – сказала Мотька. – Ты что, не знаешь, чем для тебя всё это кончится? Что ты наразыскиваешь, знаешь?! И что тебе за такой розыск будет? Хорошо, если просто удавят, а то могут и… Да чего там! Сам знаешь! Сам небось прорву людей загубил. А вот теперь и твой черёд настал. Так что бежать тебе надо, покуда не поздно. Да далеко не убежишь! Отсюда ещё никто ни разу не сбежал. Вот ты попробуй, вот хоть сойди где с крыльца, хоть в окно где высунься – и уже сразу стоят внизу и ждут. Так, нет?
Трофим вспомнил, как он прыгал с крыши, и нахмурился.
– В прошлом году, – опять заговорила Мотька, – Марьян хотел сбежать. И меня с собой уговорил. Уже всё вроде как сладилось: уже сговорились… Ну, с кем надо, с тем и сговорились, сменную одёжку заготовили, харчей на дорожку… И тут вдруг ко мне приходит один человек и говорит: "Ты чего, сука, задумала, гляди, как бы Матёрый не прознал!"
– Матёрый, это кто? – спросил Трофим.
– Матёрый и Матёрый, – недовольно повторила Мотька. – А что мне Матёрый?! Я и Матёрому сказала: "Только его, пёс, тронь, я тебе глаза выцарапаю!" А тут, думаю, и ладно, всё равно сбежим. И посмеялась. Тот ушёл. А вечером пришёл Марьян и говорит: "Гаврила со стены упал – и насмерть".
– Какой Гаврила?
– А который на Троицкой башне…
Но тут Мотька запнулась, опомнившись.
– На Троицкой что? – спросил Трофим.
Мотька, прислушавшись, велела:
– А перекрестись!
Трофим, подумав, перекрестился. Мотька ещё раз прислушалась, а после, подавшись к Трофиму, очень тихо продолжила:
– Сухой колодец. За конюшенным двором, в Троицкой башне. Гаврила был при нём и при его решётке. Ключ от решётки у Гаврилы. Много чего мы тому Гавриле поднесли, и он бы отпер нам решётку. А теперь Гаврилы нет!
– А кто вместо него?
Мотька посмотрела на Трофима, помолчала, а потом едва слышно ответила:
– Не верю я тебе. Чую, ты мне зло затеял. И не крестись! Что вам крест?! Тем, кому крест люб, в вашу службу не идут. А вот дай сперва жилку послушать! Вот эту! – и указала Трофиму на горло.
Трофим окаменел. Мотька усмехнулась, протянула руку и провела Трофиму по горлу. Рука у неё была горячая, холёная, а ногти острые. Глаза огнём горели. И Трофим не удержался, открыл горло. В ушах у него заухало. Мотька расстегнула ему ворот, наклонилась ещё ниже, прикоснулась губами, губы были влажные, горячие…
И впилась зубами в горло и начала грызть! Трофим не мог ни пикнуть, ни руки поднять, ни отшатнуться! Вот как она его околдовала! Он сидел, как пень, а она его грызла и грызла! Вот и смерть моя пришла, подумал Трофим, вот и всё…
22
И вдруг раздался шум. Кто-то ломился в дверь, да ещё и покрикивал: "А ну откройте!" и опять стучал. Нет, даже не один стучал, а их там было несколько. Мотька разжала зубы и повернулась на шум. Трофим тут же опомнился и распрямился, оттолкнул Мотьку и вскочил. Мотька злобно зашипела по-змеиному:
– Тише ты! Тише!
Трофим невольно замер. Из-за двери, из-за ковров послышалось:
– Мотька, открой, скотина! Хуже будет!
Голос был очень знакомый, но Трофим его пока не узнавал.
– Мотька! – продолжал тот голос. – Велю выбить дверь! Открывай!
И Трофим вспомнил: это Фрол Щербатый, Марьянов десятник с того рундука. Вот как орёт! А говорили, будто перед нею все робеют. Трофим посмотрел на Мотьку. Мотька злобно сощурилась, сказала:
– Это ты, пёс, их привёл!
Трофим взялся руками за шею, шея была в крови, и мотнул головой, что не он. Мотька смотрела на него, молчала. За дверью тоже стало тихо. Мотька облизнула губы, губы были все в Трофимовой крови. Трофим тихо сказал:
– Ведьма.
Мотька усмехнулась, поманила пальцем. Трофим даже не шелохнулся. Мотька ещё раз усмехнулась, перекрестилась и ещё раз поманила. Трофим не удержался, подошёл. Мотька чуть слышно прошептала:
– Эти скоты могут теперь хоть до утра стоять. Если не ты их привёл, значит, они сами за тобой пришли. Ты был у них?
– Был.
– Вот и привёл, – сердито прошептала Мотька. – И чего я тебя сразу не загрызла? Любка б тебя после на куски порезала и по частям снесла, в отхожем месте утопила. И ни следочка от тебя бы не осталось!
– Как не осталось? – прошептал Трофим. – Весь пол был бы в кровище. А как бы кровищей воняло! Кровавый дух три дня после держится, если хорошо принюхаться. Я, когда на дело приезжаю, первым делом всегда…
И больше ничего не успел сказать – Фрол со своими опять начал бить в дверь. Дверь начала трещать. Из-за ковра выскочила Любка, Мотькина сенная девка, и воскликнула:
– Матрёна Ильинична, они там…
– Тихо, дура! – злобно прошептала Мотька. – Иди накинь ещё завесов.
Любка убежала за ковёр. Фрол опять начал звать Мотьку, требовал открыть. Дверь трещала всё сильней, было понятно, что она долго не выдержит. Мотька уже не таясь сказала:
– Чую, они за тобой пришли. Найдут тебя здесь – убьют.
– Зачем?! – сказал Трофим. – Они же сами меня посылали!
– Они?! – не поверила Мотька.
– Ну не совсем они, – сказал Трофим, смущаясь, – а их…
– А, вот оно что! – сказала Мотька. – Ну, тогда они придут – и тебе сразу по горлу. Что-то ты очень важное вынюхал, если они убить тебя решили. А я не дам убить! Я баба вредная! – И грозно позвала: – Иди сюда!
Трофим растерялся. Мотька схватила его за руку и подтащила к лавке, а там пригнула к полу и сама пригнулась, задрала ковёр, свисавший с лавки, и велела:
– Лезь!
Трофим не шелохнулся.
– Лезь, дурень, я кому сказала! – продолжала Мотька. – Марьян в прошлый раз лез и только тем и спасся! Ну! Тебе что, ещё раз перекреститься?!
Трофим полез под лавку.
– Доска там широкая, – сказала Мотька. – Сдвинь эту доску. Под ней лаз.
Трофим нащупал ту доску. Подцепил – доска и в самом деле сдвинулась.
– Давай, давай! – жарко шептала Мотька. – Если бы твоей смерти хотела, открыла б этим скотам дверь, а вот не открыла же!
Трофим склонился над лазом. Сзади, от двери, слышались удары, крики. Дверь страшно трещала.
– Ну же, давай! – едва ли не кричала Мотька. – Да что ты как неживой! Ты тут первый, что ли?! Лезь скорей, чего упёрся?!
И она его подтолкнула! Трофим, забыв перекреститься, даже не подумав "Спаси, Господи!", полез в тот лаз. Мотька ему вслед сказала:
– Стерегись! Там высоко! Можно убиться!
Трофим полез дальше. Доска над ним задвинулась на место, и стало совсем темно. Трофим нащупал одно бревно, рядом второе – и полез по ним. Снизу тянуло холодом. И ещё чем-то воняло, мышами, наверное. Шума от Мотьки слышно уже почти не было, в дверь ей никто уже не молотил. Трофим лез дальше. Долез до помоста. Помост был широкий, из толстых досок, крепкий. Трофим полежал на досках, отдышался. Вспомнил с досадой, сколько было шума, ощупал погрызанное горло и подумал: чего теперь Климу рассказывать? А Зюзину? Да Зюзин и так всё знает, небось, сам и послал за ним, а теперь будет делать вид, что в первый раз про это слышит. Трофим вздохнул, приподнялся и пополз дальше по помосту. За помостом начиналась лесенка. Снизу снова потянуло холодом, даже морозом. Это не над ледником ли он ползёт, гадал Трофим. Если так, то где-то близко поварня, а на поварне день и ночь не спят, и вот вылезет он к ним, что говорить? Трофим принюхался, поварни не учуял, а только мышей да сырость. И холод. Трофим прополз ещё.
Вдруг лесенка закончилась. Да как это так? – удивился Трофим. Не может такого быть! Стал ощупывать жерди – и нащупал, что они обе обломаны. Значит, и в самом деле дальше хода нет, надо искать другой. Трофим развернулся…
И жерди опять, теперь уже прямо под ним, обломились – и Трофим полетел вниз! Руки выставил, вжал голову…
И хряснулся так сильно, что потерял сознание.
Сколько он так, без сознания, лежал, Трофим не имел понятия. Очнулся, было очень больно, голова трещала. Трофим лежал на боку, подвернув под себя одну руку, поджав ноги. Лежал как будто на камнях, очень холодных. Трофим высвободил руку и ощупал их. Это были не камни, а лёд, разбитый на куски. Значит, это ледник, подумал Трофим. Он осмотрелся. Вокруг ничего не было видно. Как же теперь отсюда выбраться? – подумал Трофим. Приподнялся, пополз наугад, переполз через кучу битого льда…
И вдруг нащупал чью-то голову. Затылок! Волосы на затылке были слипшиеся. Это так кровь на них застыла, подумал Трофим. Это покойник, он здесь давно лежит. А может, и недолго, кто знает! Трофим начал ощупывать покойника. Тот был в шубном кафтане, без шапки. Шапка, должно быть, отлетела в сторону, а сам он лежал ничком, лицо у него было разбито, всё в кровавой корке и с раскрытыми глазами. Трофим закрыл покойнику глаза и подумал, что, видимо, под ним лестница сломалась, и это было недавно, если он всё ещё здесь лежит и его никто не ищет. Или не знают, где искать! Ищут, крепко ищут, да не здесь. Потому что это…
Трофим затаился. "Господи, – подумал он, – спаси и сохрани, я же и сам чуть не убился. Ты поддержал меня, век буду Тебе благодарен, вернусь в Москву, сразу пойду, поставлю свечку трёхфунтовую…"
А это Марьян, больше некому. Или не Марьян? Кто разберёт! Такая темнотища. Ни огонька нигде…
И вдруг вспомнился тот перстенёк, про который рассказывала Мотька. Трофим приподнялся над покойником, на ощупь нашёл его правую руку, на ней безымянный палец… А на нём и в самом перстенёк! Пальцы были крепко сжаты, перстенёк было не снять. Да и зачем его снимать, когда можно и так проверить. Трофим поднял Марьянову руку, повернул её так, как показывала Мотька, и в камешке и в самом деле засветился огонёк. Трофим ещё повернул руку, огонёк засветился сильней. Трофим увидел Марьяна, лицо его было в крови. Трофим отпустил руку. Рука упала, свет погас. Было темно и тихо. Трофим усмехнулся и подумал, что вот как всё славно сложилось: Марьян убился и теперь на него можно валить всё, что хочешь – и что он видел, как кто-то входил в ту дверь, а тем, которые тогда на рундуке сидели, Мотька глаза отводила, она же колдунья, всё может, вон как она вцепилась, как собака, и чуть насмерть не загрызла. И Зюзин скажет: вот сука, всё верно! И Савва скажет: да, конечно, это он, Марьян, тогда из-за печи кидался – и крест поцелует. И Спирька поцелует, и рынды. И все, кого ни приведут, будут целовать и говорить, что хочешь. Так в Новгороде было, когда он поехал туда разыскивать подпиленные гири, а дело повернулось так, что какие гири, прости, Господи! Вспомнив про Новгород, Трофим нахмурился и перекрестился. И спохватился: время-то идёт, а Годунов велел вернуться до полуночи и всё про Мотьку рассказать. Вот только что ему теперь рассказывать? Про то, что Мотька с Марьяном любились и никакого им дела не было ни до царя, ни до царевича, а это только у царя есть дело к Мотьке, и потому он велел Зюзину…