Трофим закусил губу. А что, подумал он, пускай сами это разгребают, а он, пока не поздно, на коня – и скорей отсюда, домой, в Москву! Но, тут же подумал, а если не найдут здесь никого? Вот тогда ему уже никак не вывернуться, тогда его сразу на кол! И Трофим торопливо сказал:
– Нет! Так нельзя! Вы так никого не сыщете. Это только я могу сыскать. Баба Аграфена так и говорила: эта кочерга мне в руку, только мне! Так она наворожила. Иди, у неё спроси!
– Ну… – начал было Зюзин…
– Дай! – громко сказал Трофим, протягивая руку.
Зюзин взглянул на него, прищурился, сказал:
– Ну, Трофимка, сам на дыбу лезешь. Лезь!
И протянул кочергу. Трофим взял её и тотчас же подумал: дурень, дурень, Зюзин прав, теперь буду один за всё в ответе!
А Зюзин сказал:
– Ладно. Хватит чесать языками. Розыск не ждёт! И вот что я надумал: сделаем это вот как – пойдём в покойную, будем людей вызывать и испытывать. Покойная теперь – огого! Мимо неё ходить боятся. А затащить туда да испытать – всё выложат!
– А затаскивать кого? – спросил Трофим.
– Вот то-то и оно! – воскликнул Зюзин, злобно усмехаясь. – Место там продувное – это при той второй двери, там кто только в тот день ни шастал: и по поварским делам, и по истопничьим, и сторожа, и стрельцы, приживалки… Тьфу! Полдворца смело бери испытывать.
– Так сколько же мы этак будем… – начал было Трофим.
Но Зюзин строго перебил:
– Сколько надо, столько будем! А что! Тут любой мог это сотворить: выскочил из-за спины, тырц кистенём в висок – и готово! А с кем Марьян на это сговорился, кого пропустил в ту дверь, откуда теперь знать? Марьян же пропал.
– А что Марьян?
– Как что? Сидел тогда на рундуке, смотрел за дверью, после кого-то вдруг недосмотрел – по сговору – и тот проскочил и убил. А после и Марьян пропал. Не зря это, ох, не зря! Заметали следы! Но вот если бы сейчас найти Марьяна, он бы нам сразу указал, кого искать, и тогда и без кочерги бы управились.
– А если мы никого не найдём? Если кочерга ни на кого не укажет, тогда как?
– Тогда это Марьян убил.
– Так он на рундуке сидел! Все говорят…
– Да мало ли что говорят! И не под пыткой же. Человеку глаза отвести – это раз плюнуть. Вот он тогда и отвёл. Они сидят и ничего не видят, а он шнырь в дверь! И убил! А теперь пропал. Значит, он и есть злодей. Так? Или не так?
Трофим молчал, а сам думал: а чего, и правильно, и никого больше казнить не надо, всё на Марьяна спишется, а ему что, он убитый, ты только не говори им про это, и розыск закроют. И тебя в Москву отпустят. К Гапке…
– Чего это ты бормочешь? – громко спросил Зюзин. – Ты яснее говори!
– Виноват! – сказал Трофим.
– Что мне твоя вина? Мне злодей нужен, – сказал Зюзин. Обернулся и позвал: – Амвросий!
Вошёл Амвросий – стрелец, не из простых, потому что был с начальным посохом. Зюзин сошёл с лавки, взял Амвросия за рукав, отвёл в сторону и начал ему что-то нашёптывать. Амвросий кивал. Потом развернулся и вышел. Зюзин постоял, подумал, потом повернулся к образам, перекрестился и сказал:
– Пойдём и мы. Испытаем кочергу заветную.
Трофим тоже поднял руку, чтобы перекреститься, как Зюзин вдруг сказал:
– Да! Совсем забыл. Софрон про тебя спрашивал.
– Какой Софрон? – переспросил Трофим, невольно опуская руку.
– Как какой?! – сердито сказал Зюзин. – У нас один Софрон – царёв заступник. Вспомнил?!
Ну как же, подумал Трофим и кивнул, того колдуна разве забыть?! Царица Небесная, спаси и сохрани!
А Зюзин продолжил:
– Я сегодня к государю хаживал. До самого меня не допустили, конечно, а выходил ко мне Софрон, и я ему обсказал, что да как. А он тогда спросил, как розыск. Я ответил, что идёт. А он грозно спросил, чего так долго? И уже прямо про тебя спросил, кто ты таков, где служишь, где твоя родня.
– Нет у меня родни! – торопливо воскликнул Трофим. – Я один!
– Это плохо, – сказал Зюзин. – Без родни человек скользкий, ненадёжный, так и норовит вильнуть да выскочить. Сколько раз я говорил: который без родни, того в службу не брать. И твоему князю Михайле говорил. И повторю ещё, если будет такая нужда!
Тут он пронзительно посмотрел на Трофима и уже не так грозно продолжил:
– Ну да и без родни любого человека есть за что держать. Ведь есть же?
– Есть.
– Вот! И не забывай про это. А я ещё раз говорю: Софрон сказал, розыск пора заканчивать. И я тебе сегодня в этом пособлю. Я полдворца подниму и прогоню под кочергой! Всех подряд! Не посмотрю, кто в какой шубе, а за бороду – и в покойную! И испытать! И не робеть! Только под кем волосья заскворчат – того сразу к Ефрему! Уяснил?
Трофим кивнул.
– Вот так-то, – сказал Зюзин. – А то, Софрон говорит, царь на поправку пошёл, уже начал кое-кого признавать, уже кашки отведал. С мёдом. Даже спрашивал про Псков. А если вдруг спросит про царевича? Что скажем? Понял меня? – И, не дожидаясь, продолжил: – Вот так-то. Пойдём! В покойной извелись уже.
30
Они вышли из хоромины. За дверью их уже ждали стрельцы и огонь. Они пошли. С огнём идти было легче. Но они шли почему-то не прямо, а кружным путём. Молчали.
В покойной, при двери, стояли рынды, а дальше, за ними, у стены, был виден Клим и ещё кто-то из стряпчих.
Зюзин и Трофим вошли в покойную. Там всё уже было готово к розыску: окно расставлено, из него шло много света, от растопленной печи шёл жар, а за царским столиком сидел пищик, готовый записывать. Завидев Зюзина, пищик вскочил и поклонился. Зюзин махнул рукой. Пищик сел. Из-за печи вышел Амвросий, тоже поклонился и сказал, что можно начинать. Зюзин прошёл и сел на лавку при стене. Трофим встал возле столика и приподнял кочергу. Зюзин обернулся на Амвросия. Амвросий подошёл к двери, открыл её и велел заходить.
За дверью немного потолклись, попререкались, а потом Клим ввёл Никифора – сторожничего Верхнего, иначе, царского житья. Вид у Никифора был сильно оробевший, глаза бегали, руки дрожали. Вот так-то, невольно подумал Трофим, это вчера, когда тебя про Мотьку спрашивали, ты губу выпячивал и морду воротил, а теперь вон какой смирный!
– Кто таков?! – надменно спросил Зюзин.
– Никифор Петров сын Цыплятев, – ответил Никифор тихим голосом, облизал губы и добавил: – Сторожничий. Был.
– Ну, это ещё рано: "был"! – сказал Зюзин, усмехаясь. – Может, ещё и дальше будешь, – и посмотрел на Трофима.
Трофим вместо целовального креста выставил вперёд кочергу и велел:
– Выставь руку!
Никифор выставил. Трофим поднёс к ней кочергу и поводил взад-вперед. Волосы на кочерге не шелохнулись. Трофим, повернувшись к пищику, сказал:
– Не дрогнуло.
Пищик так и записал: "Не дрогнуло" – с красивой завитушкой. Никифор заулыбался. Трофим махнул рукой. Никифор развернулся и пошёл к двери. Шёл и почти подскакивал от радости. Ещё бы!
Следом за Никифором Клим ввёл Фрола Щербатого, Марьянова десятника, старшого с того рундука. Фрол был красный, губы мокрые. Противно было на него смотреть. Трофим, когда его испытывал, вдруг почему-то подумал, вот было бы забавно, если бы волосы вдруг заскворчали!
Но они даже не дрогнули, и Фрол ушёл, отдуваясь.
Потом, один за другим, прошли все стрельцы с его рундука – и те, что караулили в тот день, и те, что не караулили. Кочерга ни на кого не показала.
Дальше, Трофим подумал, будут рынды.
Но рынд не было. Пошла челядь – чередой – постельники, истопники (все, кроме Саввы, Савву забрали вниз, к Ефрему), потом пошли метельщики (кроме Максима), комнатные сторожа (кроме, конечно, Спирьки). Это уже сколько получается, думал Трофим, испытывая их, это уже, может, они скоро час идут, идут, пищик пишет, Трофим суёт в них кочергой…
А волосья не скворчат! Да и чего им скворчать, думал Трофим, тыча кочергой уже в который раз, челядин замирал, смотрел на кочергу, одни тряслись и краснели, другие замирали и бледнели, третьи дерзко усмехались, будто это не их дело…
А вот что они при этом чувствуют, думал Трофим, они хоть знают, что он делает, им хоть объяснили, что это такое? И вот они сейчас стоят в сенях под дверью, ждут свой черёд и между собой шепчутся, гадают, зачем их туда согнали? Может, это из них этой кочергой хотят все силы выгрести и к царю перегрести, чтобы он скорей поправился, или, может…
Ну да мало ли что люди могут напридумывать, думал Трофим, да и сколько ещё это может продолжаться? Дворец вон какой, на пять верхов, тут можно три дня народ смущать, и это только на царской стороне, а если ещё перейти на царицыну? Нет, чтоб сразу вызвать Савву и проверить. Или Спирьку. Или Ададурова. Или, страшно даже подумать…
И вдруг за дверью, в сенях, закричали, забегали! Трофим опустил кочергу. Зюзин вскочил с лавки, быстро прошёл к двери, раскрыл её, сразу стало шумнее, пахнуло овчинами, дёгтем…
А потом в покойную втолкнули человека – судя по одежде, челядина. Он извивался и пытался вырваться, но стрельцы крепко держали его и притискивали к полу. И ещё били его по затылку. Челядин визжал. Клим стоял над стрельцами и зорко приглядывал за тем, чтобы стрельцы не переусердствовали и не убили челядина насмерть. Зюзин, подойдя к ним, постоял, посмотрел, как челядина бьют, и велел закрыть дверь. Закрыли. Стрельцы слезли с челядина. Челядин сразу же вскочил. Зюзин ребром ладони врезал ему по уху. Челядин свалился на пол и заныл. Зюзин, склонившись над ним, ждал. Наконец, челядин затих, с опаской поднял голову и посмотрел на Зюзина. А тот спросил:
– Ты кто таков?
– Иван Иванов сын Кикин, – ответил челядин. – Сытного дворца подклюшник.
– За что они тебя так?
– Я не знаю.
Зюзин посмотрел на Клима. Клим ответил:
– А он за углом стоял. Подсматривал. С самого начала! Остальных всех силой приводили, а этот сам пришёл. Нарочно! И вынюхивал. Зачем?
Зюзин опять посмотрел на того, кто назвал себя подклюшником, и тоже спросил:
– Зачем?
Подклюшник пожевал губами, весь скривился, лоб у него сразу покрылся испариной. А, тут же подумал Трофим, вот ты кто – и сразу кинулся к подклюшнику, наклонился – и сунул в него кочергой! Чуть не в глаз! Подклюшник отшатнулся, подскочил…
Но Зюзин схватил его сзади! Подклюшник задёргал руками! Зюзин ударил его по затылку – подклюшник застыл и так и остался стоять, разведя перед собою руки. Трофим поднёс к его правой руке кочергу – и волосья заскворчали так, что просто страх!
– А-а-а! – завыл, заверещал подклюшник.
– А-а! – почти так же орал Зюзин, только радостно. – Вяжи его, гада!
На подклюшника накинулись и начали его вязать. Зюзин стоял перед ним и довольно постанывал, потирая руку об руку. А Трофим смотрел то на кочергу, то на подклюшника и ничего не мог понять. Да как же так, думал он, при чём здесь этот человек, ведь не было же его здесь, когда царь на царевича накинулся – ведь не было!..
Но получается, что был. Трофим тряхнул головой, переложил кочергу в другую руку и перекрестился. А Зюзин обошёл вокруг подклюшника, осмотрел его со всех сторон, будто от этого была какая польза, и, глядя ему прямо в глаза, спросил:
– Зачем ты сюда пришёл?
– Пришёл повиниться, – ответил подклюшник.
– В чём?
– Что это я тогда царевича убил.
– Да как бы ты мог его убить? Здесь же всегда рынды на двери! Они бы тебя не пустили.
– А я через другую дверь.
– Через какую?
– А вот через эту! – и подклюшник показал за печь.
Зюзин сразу покраснел, спросил опасливо:
– Откуда ты про неё знаешь?
Подклюшник молчал. Зюзин спросил, уже насмешливо:
– Ты же пришёл виниться, что молчишь?
Подклюшник, опустив глаза, сказал:
– Я же о себе пришёл виниться, а не о других.
– Ладно, за них можешь не виниться, – сказал Зюзин. – Давай только о себе. Но тогда с самого начала. Вот ты шёл там, за дверью, от своей службы, от сытного дворца, по переходу, так? И что с собой нёс?
– Нёс жбан квасу. Клюквенного. Полный жбан. Вот такой, – и подклюшник показал руками. И опять смотрел в глаза.
– Дальше, – строго сказал Зюзин.
– Вот так шёл, шёл, дошёл до той двери. Ну и зашёл в неё.
– А жбан?
– При пороге оставил.
– А что Марьян?
– Ничего. Сидел, подмигивал…
– А! – радостно воскликнул Зюзин. – Марьян! Вот ты и проболтался, дурень! Вот кто тебя подговорил – Марьян Игнашин! Так?
Подклюшник молчал. Смотрел на Зюзина, хлопал глазами. Он молодой ещё, простой, вот и проговорился, подумал Трофим. А Зюзин уже спросил дальше:
– Это Марьян им глаза отводил?
– Марьян, – кивнул подклюшник и вздохнул.
– Ладно, – сказал Зюзин. – Дальше. Вот ты отставил жбан… А зачем ты его брал с собой?
– А чтобы говорить: вот, квас несу. Спросят: кому? Скажу: не твоё дело. Да и кто будет спрашивать? Сколько нас там за день ходит?! Всех не переспросишь.
Зюзин кивнул – это верно, – и спросил дальше:
– А куда твой квас девался? Мы что-то нигде его не видели.
– Так взял кто-то, – сказал подклюшник. – А чего не брать? Кто первый увидел, тот и взял. У нас так всегда.
Зюзин опять кивнул, подумал и спросил:
– А дальше?
– А дальше я прошёл через чуланчик, встал за печью и жду. А они стоят вот здесь, при столике, и говорят.
– О чём?
– Не знаю. Грех было подслушивать.
– А убивать не грех?! – гневно воскликнул Зюзин.
Подклюшник мотнул головой, промолчал. Видно было, что его трясёт.
– Ладно, – сказал Зюзин. – Дальше.
– Они заспорили, стали шуметь. Тут я из-за печки выскочил и кистенём в царевича! Он сразу с ног долой. А царь к нему! А я обратно в дверь – и дёру!
– А Савва?
– Какой Савва?
– Истопник.
– А что мне истопник?! Мне про него наказа не было.
– А про кого был наказ?
– Про царевича.
– Чей был наказ?
Подклюшник усмехнулся и сказал:
– В другой раз ужо не проболтаюсь.
– Иерой! – с насмешкой сказал Зюзин и задумался.
Тогда Трофим спросил:
– А чем ты бил?
– Так я же сказал: кистенём, – ответил подклюшник. – Кистень у меня вот здесь был, в рукаве. – Он поднял руку и показал обрывок ремешка на запястье. – Я его после снял и утопил в отхожем месте.
– Этой рукой бил?
– Этой.
– Ты левша?
– Такой уж уродился, прости, Господи. А что?
– А царевича убили с правой, вот что! – строго ответил Трофим и так же строго посмотрел на Зюзина.
– Ну, – сказал Зюзин, – мало ли. В суете как повернёшься, так и бьёшь. – И, снова обратясь к подклюшнику, продолжил: – Ладно. Пока что всё ясно. Ты ударил. Он упал. Ты через него перескочил и в дверь. А там, на двери почти, на рундуке, Марьян этим глазами отвёл, они ничего не видели, и ты сбежал. На службе тебя не хватились?
– А кто хватится? Это не мой был день. А жбан у меня с вечера стоял запасенный. Ни у кого я его не просил, ключей не брал, смирно пришёл, взял и понёс.
– Так у вас с Марьяном всё заранее было оговорено?
– А как же. Конечно.
– И это Марьяна Мотька научила честным людям глаза отводить? Мотька?
Подклюшник молча кивнул. Зюзин усмехнулся и спросил:
– А что боярин?
– Да какой боярин?
– Да Нагой!
Это Зюзин сказал очень громко. Трофим аж вздрогнул. Да хоть бы и шёпотом, как тут не вздрогнешь? Слово на боярина – ого! Да и какое ещё слово! И кем сказано! Трофим мысленно перекрестился. А Зюзин сказал подклюшнику:
– Ты вот что, Ваня. Ты должен крепко разуметь, что всё равно будешь ответ держать. Отведём тебя сейчас к Ефрему, и он станет у тебя выспрашивать. И это будет непросто! Так что вот тебе, Ваня, совет: лучше тебе здесь во всём сознаться, и тогда там тебя не тронут. Как Бог свят! – и он перекрестился.
Подклюшник задумался. Глаза у него забегали. Потом он сказал:
– Пусть они все уйдут.
– Это всё слуги государевы, им можно! – строго сказал Зюзин. – Говори!
Подклюшник мотнул головой, помолчал.
– Ну! – строго напомнил Зюзин.
И тот начал говорить – очень негромко, заикаясь:
– Нечистая меня попутала. Марьян пришёл, сказал: дело простое. А деньги большие! Сказал, боярин скупиться не станет.
– А зачем это боярину? – как бы между прочим спросил Зюзин.
– А у него племянница, – сказал подклюшник. – Замуж её отдал, и вот уже год прошёл, а она никак не забрюхатеет. Её повели по колдунам, и колдуны сказали: на ней порча.
– Какая?
– Пока один наследник есть, второму не родиться.
– И что?
– Надо убить первого.
– И что?
– И тогда второй родится. И тогда мне ещё сто рублёв.
– А сразу дали сколько?
– Ничего пока ещё не дали. Сказали, пока жив, ничего не получишь. А тут вдруг сегодня слышу, говорят: царевич пошёл на поправку. И кто я теперь, а?!
– Иуда ты, – с насмешкой сказал Зюзин.
Подклюшник упал на колени, закрыл голову руками. Зюзин повернулся к Трофиму, спросил:
– Ну как?
Трофим поднял кочергу, поднёс её к подклюшнику – волосья заскворчали. Трофим поднёс к Зюзину, поднёс к себе, поднёс к пищику – везде было тихо.
– И всё равно, – сказал Трофим, – мало ли что он наговорил. И тот был правша. А мы на Нагих укажем, и что будет?
– Каких ещё Нагих? – как ни в чём не бывало спросил Зюзин. – Я Нагих не поминал. Это вот он говорил про боярина, – и указал на подклюшника. – А про какого, не сказал. Таится, пёс! Так вот в заплечную его! К Ефрему! Клим, бери!
Клим кинулся к подклюшнику, стрельцы кинулись ему на помощь – и они, гурьбой, пошли, понесли подклюшника к двери. Следом за ними пошли Зюзин и Трофим, за ними Амвросий и пищик.
31
За дверью была теснота. Тут толклись и дворовые, и подьячие, и, может, даже стряпчие и стольники. Ну и стрельцы для порядка. И все тянулись рассмотреть подклюшника, ведь понимали же, что если его забрали, то, может, всё на этом кончится и их распустят. А пока теснились, лезли посмотреть, толкались.
Но как только из покойной вышел Зюзин, толпа сразу отшатнулась в стороны. А он, ни на кого не глядя, пошёл дальше. За ним повели подклюшника, за подклюшником пошли все остальные зюзинские люди, и среди них и Трофим.
Пошли сразу вниз, в заплечную, в Малый застенок. Никто ни о чём не говорил. Трофим пробовал о чём-то думать, но не думалось.
И вот пришли они в застенок. Там было тихо, пусто. Только сбоку, возле палаческой каморки, стояли Ефрем и его подручный Сенька. Ефрем мыл руки щёлоком, а Сенька ему поливал из кувшина.
– Что, – спросил Зюзин, – тяжелы труды?
– Как конь умаялся, – сказал Ефрем. – Всё за грехи наши.
– Да какие у тебя грехи? Сидишь тут безвылазно, когда грешить?
– Ну, может, в думах.
– Только что!
Сказав это, Зюзин прошёл дальше, к дыбе, и остановился, ожидая. К нему подвели подклюшника.
– Ты в первый раз здесь? – спросил Зюзин.
Подклюшник кивнул, что в первый.