После таких разговоров в душу Варвары закрадывались сомнения. Она с детства немало была наслышана о чародеях. Помнила Варя, как рассказывала ей бабка, что они должны обязательно иметь свирепый взор, серое лицо, сросшиеся брови, злую улыбку. Говорила, что колдуны сутулы, малоразговорчивы, шепчут все время себе под нос. Ничего общего с внешностью Агафона это не имело.
Колдуны портят скот, общаются с духами, они неуязвимы, и справиться с ними можно только тогда, когда тень их начнешь бить. Испокон веков на Руси их боялись, а иногда и сжигали. Однако к Агафону, как ни старайся, ничего из этих ужасов не относилось. Зато он умел лечить наложением рук, знал множество отваров, трав, снадобий, заговоров.
Варваре становилось стыдно от своих подозрений, и тогда она с особым вниманием слушала отшельника.
А говорил Агафон о христианском учении, о древней народной мудрости, о почтении к земле своей и о далеких странах, где живут люди в добре и радости. О благословенной Богом земле - Беловодье - обители счастья и света, которую давно ищут отчаявшиеся и обиженные…
Агафон поблагодарил Варвару за подарок и уселся на лавку.
- Вижу, девка, лежит у тебя на сердце камень, гнетет тебя. Правду ли говорю? - спросил он.
- Правду, - ответила Варя.
- Никак лихой люд на деревню вашу приходил?
- Да-да, - удивленно подтвердила девушка.
Дед Агафон прикрыл глаза, расслабился и неживым голосом произнес:
- Вижу… Вот они, их много, они подходят к терему… Стрельцы отбили нападение… Дюжий разбойник тащит девицу в лес. Она кричит… Девица… Так это же ты! Вот лес, злодей хочет снасильничать и убить тебя… Но… Защитил тебя твой ангел-хранитель, не то худо бы пришлось.
- Как?.. Как ты узнал это? - изумилась Варя.
Такого еще она не видывала. Иногда старец мог угадывать, предчувствовать грядущие события, и пророчества эти нередко сбывались. Порой очень точно угадывал он события прошедшие. Но сейчас он говорил как по писаному.
- Кто избран для служенья, тому великая цепь событий - книга открытая, - сказал Агафон красиво, с выражением. - И только посвященные владеют грамотой, чтобы читать книгу судьбы.
- А я смогу когда-нибудь овладеть ей? - с замиранием сердца спросила Варвара.
- Коли помыслы у тебя чисты и готова ты надлежащее упорство проявить - почему бы и нет?
- А можешь ты сказать, что с тем, кто спас меня, стало?
- Ничего нет проще. Зовут его Гришка, сын Николая. Пока молод и глуп, но со временем поумнеет. Тощ, высок… Кстати, вон тот парень, что остановился в дверях избушки, очень уж на него походит…
Варвара быстро оглянулась и увидела в дверном проеме, что в дверях действительно стоял долговязый парень. Точно он, Гришка! От неожиданности она чуть не потеряла дар речи.
Парень вошел в избу и, когда увидел Варвару, рот его в удивлении приоткрылся.
- Ну вот, дети мои, опять вы встретились, - по-доброму улыбнулся Агафон.
Варвара шагнула навстречу Гришке и, будто не веря в то, что он здесь находится на самом деле, легонько коснулась пальцами его щеки.
- Настоящий, не боись, - пробурчал отшельник. - Тоже, случаем, к деду Агафону занесло.
- Так это… Так это он тебе рассказал обо всем? - спросила она.
- А то кто же?
- А я поверила, что ты все угадал! - воскликнула возмущенная Варя.
- Признаю, что в порыве благом поведал тебе то, что рассказал мне сей отрок, - глаза Агафона смеялись.
- Ну, а пророчества…
- Пророчества? Будут тебе и пророчества, - пообещал дед.
Он взял серебряное блюдо, поставил его на пол, зачерпнул из кадки воды и вылил на серебро.
- Серебро, вода, мысль, - взял старец Варвару и Гришку за руки. - Смотрите в воду! Вода - мать сущего, все, что было, все, что будет вобрано в ней, равно как и то, чего не было и чему Богом быть положено. Смотрите!
Варвара застыла каменным идолом и ощущала лишь растущее тепло ладони Агафона. Варя отдернула бы руку, да двинуться не могла. Смотрела она в воду, но воды не видела. А видела скалы, неприютный край, голубое небо и как она (это точно была она!) стоит у обрыва. Запястье её сжимает чья-то рука. Не Агафона, кого-то другого. На сердце - спокойствие и радость.
Девушка очнулась и встряхнула головой. Неуютный пейзаж исчез, снова она была в избе вместе с колдуном и Гришкой.
- Кто что видел, - произнес отшельник, - то пускай при нем и останется. А я скажу, что судьбы ваши тесно переплетены. Вам решать, как будет - сгорите ли, как желтый лист, в пламени, коль слабы окажетесь, или, коль сильны духом, идти вам в края далекие-неведомые, где может сбыться то, о чем думалось и мечталось.
Варвара бросила косой взгляд на растерянного, взъерошенного Гришку, чувствуя, что уши ее пылают. Сердце билось учащенно, в голове стучала мысль - неужели это и есть мой суженый?
Агафон ласково взял ее ладонь и соединил с Гришкиной…
Солнце клонилось за лес, и ночь готовилась овладеть миром.
Варвара вернулась домой. Голова ее была легка, девушка будто опьянела. Управляющий сидел на крыльце и, как всегда, что-то жевал. Рыжий Бориска стоял рядом, опершись о резную, бутылочной формы, колонну, поддерживающую навес над крыльцом.
- Смотри-ка, Бориска! Ха, любовь твоя пришла. Опять по лесу бродила. И не надоело ей? Задерут ее волки, точно задерут.
- Невелика потеря, - махнул рукой Бориска.
- Ну да, для тебя невелика. А мне ответ держать. Ведь самому воеводе она приглянулась. Он ее ласкал, а потом самолично за косы таскал. За косы не каждую бабу воевода таскать станет, - сказал Ефим.
- Да уж, не каждую.
- А ягод она мало собирает, - покачал головой управляющий.
- Да уж, мало.
- Слухай, Бориска, а может, она вовсе и не по ягоды ходит?
- А чего, по грибы, что ль?
- А может, она веселье какое в лесу нашла.
- Да брось, с кем? Вон, глухомань вокруг. Разве только с ведмедем ей развлекаться.
- Ха, с ведмедем, говоришь? Ну что ж, - Ефим подозрительно посмотрел в сторону хаты, где скрылась Варвара. - Может, и с ведмедем. Он тоже разный бывает. Повстречать бы одного такого. Как думаешь, Бориска? Что нам хозяин за евонную шкуру даст?..
* * *
Кабак располагался на окраине городка, впритык к главной дороге, ведущей в сторону Первопрестольной.
Здесь всегда было людно. Захаживали в кабак и крестьяне, и служивые, собирался и темный сброд, шаливший с кистенем, появлялся изредка и беглый люд. Частыми гостями были купцы, которые били по рукам и заключали договора на мед, пеньку да добротное аглицкое сукно. Богатые и бедные, честные и воры - никто не брезговал этим местом, поскольку здесь было все, чтобы потрафить и тем, и другим. А потому дела у Хромого Иосифа - хозяина этого заведения - шли хорошо и поводов жаловаться на жизнь у него не имелось.
Посетителям, исходя из того, насколько полнились деньгой их карманы, подавали тут кулебяки, и пряженые, подовые пироги с мясом и яйцами да салом, битые огромные караваи, сырники, уху, соусы, птицу. Испокон веков любил русский человек поесть от пуза. Но еще больше любил он выпить, поэтому лились здесь рекой брага и буза, меды и иностранные вина.
Однако наибольшим уважением пользовалась горькая водка. Настолько прилипла она к русскому имени, что казалось, здесь и была изобретена, хотя это было совершенно не так, и пришла она в Россию из далекой Генуи, чьи жители долго хранили секрет этого напитка, изобретенного ими ещё в двенадцатом веке. Сами генуэзцы употребляли его лишь изредка и в основном как снадобье, по ложечке.
Шествие водки по Русской земле было настолько победным, что даже цари стали проявлять беспокойство - народ, мол, не работает, а только пьянствует. Иные пробовали даже запрещать её, но Борис Годунов отменил запреты ради наполнения казны, и пошла гульба пуще прежнего.
Царствующий ныне Михаил тоже подумывал об ограничении питейного дела, но решения пока не принял. Так что шел народ к Хромому Иосифу и пил, и дрался по пьяной злобе, и ругался, и кричал, и пьяно пел. Время от времени слуги выкидывали особо разошедшихся посетителей за порог прямо в глубокую лужу, в которой нежился громадный боров, недовольно хрюкавший при появлении нового соседа. Впереди их ждало нелегкое возвращение домой, горькое высчитывание понесенных убытков и тяжелая голова поутру, когда нечем опохмелиться.
В большом помещении набитого под завязку кабака было довольно сыро и зябко. Летом из опасения пожаров, которые в считанные часы уничтожали полностью города, состоящие из деревянных изб и частоколов, топить печи строжайше воспрещалось, так что в избах было неуютно, и многие горожане перебирались на заимки за город.
Еду помощники Иосифа готовили во дворе, а потом приносили аппетитно пахнущие блюда для денежных завсегдатаев, которые приходили сюда не только, чтобы напиться до зеленых чертей, но и вкусно поесть. Стряпали здесь отменно, как и не каждый боярский повар сумеет.
Дверь кабака распахнулась, и на пороге возник высокий, статный, с длинной черной бородой человек. Красная рубаха его, видать, недавно была куплена на ярмарке и еще не выцвела, а сапоги вообще могли принадлежать только богатею. Это был не кто иной, как сам предводитель разбойничьей шайки Роман Окаянный, но никто из посетителей об этом не ведал. Хотя некоторые его и могли вспомнить как щедрого завсегдатая, пившего и евшего много, но при этом никогда не хмелевшего.
Мальчишка-слуга тут же, кланяясь, кинулся к нему:
- Пожалуй, мил человек, в углу как раз тихое и спокойное местечко имеется.
Роман обошел, брезгливо поджав губы, пьяного мужичка, который стягивал с себя сапоги, решившись пропиться до основания, при этом разухабисто вопя:
- Эх, жизнь - копейка, судьба - злодейка! Пропадать - так пропадать. Лишь бы весело было!
Атаман примостился за свободным столом в углу, и тут же к нему подскочил второй слуга, неся любимые клиентом пироги с капустой и церковное вино. Разбойник пренебрежительным жестом отогнал полового, отхлебнул из кружки и задумался.
Настроение у него сегодня было тревожное. Тело покалывало, по нему ползли мурашки. Голова была пустая. Роман знал, что если сейчас расслабиться - то опять придут видения. Он всегда ощущал в себе какую-то темную силу и с юношества баловался чернокнижеством.
Разбойник встряхнулся: нечего размякать. Хмуро огляделся. Он привык приглядываться и чутко прислушиваться и порой узнавал из чужих разговоров что-нибудь важное. Неподалеку от него за длинным столом сидели несколько посадских людей - похоже, мастеровые, кузнецы, плотники. Не забывая отпивать из кружек, они вели оживленную беседу.
- Эй, мужики, гонял нас со Степаном воевода в саму Москву дороги камнем мостить. Эка город, скажу я вам! Наш супротив него, как семечка супротив тыквы.
- Ну загнул!
- А чего "загнул"? Домов там - тьма, а бояре в каменных хоромах обитают. И церквей видимо-невидимо - как звонари разом зазвонят, так уши закладывает. А в Кремле тамошнем колокольня, по указу самого царя Бориса отстроенная, так колокол на ней лишь две дюжины человек раскачать могут. Ну а народу-то, народу… Окромя русских - и хранцузы, и турки, и кого только нет. Дрянь народец. В Бога нашего не верит. А пьянствуют те же немцы - нашим мужикам такое и не снилось. Им даже по государеву указу отдельную слободу выделили, чтобы видом своим, шумом и пьянством простой народ не смущали.
- Да их и тут немало поналезло, - вздохнул один, похожий на купца. - Совсем торговцам житья от них не стало. Иногда глядишь на них и думаешь - а такие ли это люди, как и мы? А?
- Такие. Руки, ноги, голова. Только вот по-человечьи говорят плохо, язык наш коверкают.
- В Москве их даже на военную службу звать начали, - вздохнув, поведал вернувшийся из столицы мужик.
- Эх, - махнул рукой купец, - лучше бы ведмедей нанять - толку поболе. Не понимаю, какая от инородца польза? Что в купеческом, что в ратном деле… Вон, посмотрите, на рынке сейчас стоят. Безбородые, тощие - срам. Наторговались, послезавтра дальше поедут.
"Так, - отметил про себя Роман. - Послезавтра заморские купцы отбыть решили. Надо бы разузнать, стоит ли ими заняться…".
Тут к его столу подошел хромоногий, сутулый лысоватый мужичок с длинными волосатыми руками, крючковатым носом на круглом лице и с жиденькой бороденкой. Это и был Хромой Иосиф - хозяин кабака. Личностью он с первого взгляда выглядел жалкой и ущербной, достойной лишь презрения и жалости. Трудно было представить, что Иосиф способен на что-то путное. Но на деле субъект этот отличался хитростью и в душе был глубоко порочен.
- Мир тебе, добрый человек, - неожиданно густым и сочным басом произнес Иосиф, теребя в руках какой-то предмет, завернутый в холстину.
- И тебе, - снисходительно кивнул Роман.
- Пошли ко мне, поворкуем, - предложил хозяин.
- Не надо. Здесь поговорим. Скоты эти перепившиеся все равно ничего не слышат, - махнул рукой атаман.
- И то верно. Слышно, пощипали курей твоих хорошо. В городе только о том и разговору… - осторожно начал Иосиф.
- Пощипали. Засадные стрельцы городовые в деревне ждали. Ничего, теперь моя братва умнее станет, - нахмурился Роман.
- А откуда стрельцы про вас узнали? Как догадались засаду учредить? - спросил кабатчик.
- Хитер губной староста. Кто-то из братвы ему напел, - недовольно покрутил носом атаман.
- И кто это такой? - наигранно бодро осведомился хозяин, но чувствовалось, что он не в шутку обеспокоен.
- Сие мне не ведомо, - зевнув и отхлебнув вина, скучающе произнес Роман. - Кто угодно может змеем этим оказаться. Возможно, и ты, Иосиф.
- Почему ж это я?.. - испугался тот.
- Да ты же знал, что братва в сельцо собиралась. Помню, Убивец тебе об этом самолично рассказывал.
- Не, не говорил ничего… Ну, кажется, не говорил… - юлил Иосиф.
- Говорил, я знаю. Ежели выгода тебе будет или хвост задымится, то ты отца родного продашь. Продашь ведь?
- Да как можно? Что ты, отец родной?..
- Продашь. Так что, может, ты и есть тот иуда искариотский… Ну, чего погрустнел, брат? Я пока тебя в том не виню. Когда винить стану - ох, худо тебе придется. Хоть и дорог ты мне, Иосиф, но в кипящем котле я тебя все же сварю, прямо заживо. А иначе нельзя, ибо атаман я справедливый… Ну, ладно, чего без толку языком молоть. Узнал что?
- Узнал. Вроде у купца Егория имеется…
- А ежели и там не та?
- Тогда дальше искать буду.
- Будешь, куда ж тебе деваться.
- Хоть бы объяснил, на что она тебе, штуковина эта. Я бы, можа, лучше искать стал, коль знал бы.
- Ничего тебе интересного в ней нет. Тебе лишь бы деньга шла да брюхо сыто было. Куда тебе о высоких порывах душевных размышлять! - ухмыльнулся Роман.
- Так ты для души ее ищешь? Наши души скоро черти в ад утащат, - вздохнул кабатчик.
- Это твою, Иосиф, утащат, поскольку она у тебя черна и бесстыдна. А я после убийства не забываю Богу свечку за безвинно убиенных поставить и на храм пожертвовать. А книга та святая мне нужна, чтоб лучше грехи замаливать.
Роман посмотрел в хитрые глаза Хромого Иосифа и, взяв его крепко за запястье, сурово произнес:
- Запомни, тебе та книга без надобности. Куда ее приспособить - не додумаешься. А я, если узнаю, что ты недостаточно усерден в поисках или решил сам к рукам прибрать сё, так… В общем, котел кипящий тебе избавлением покажется.
Иосиф через силу улыбнулся. Его испугало, каким тоном были сказаны эти слова. На что атаману та святая книга - он, как ни ломал голову, представить себе не мог. Что не молиться - это точно, ибо, похоже, разбойник давно с Богом порвал и черту душу свою продал. Одно усвоил Иосиф, нужна эта книга Роману, очень нужна. Ведь на какой дом кабатчик ни укажет, где такая книга может быть - тут же его уже разграбили. Двоих купцов за это жизни лишили. Видать, тайна какая-то жгучая в этой книге сокрыта, и даже несмотря на нешуточные угрозы, разузнать ту тайну хотелось кабатчику жутко. Ведь любая тайна с деньгой связана, а иначе зачем она нужна?
- Нужную тебе книгу я и дальше искать стану, а пока глянь на то, что я нашел, - захотел оставить за собой последнее слово Хромой Иосиф. - В этой холстине какие-то старинные каракули нарисованы… Глянь, может, на что тебе и сгодятся…
- Откуда это у тебя? - спросил атаман.
- Мне это оставил в счет долга один проторговавшийся купец, прибывший из земли Литовской, - ответил кабатчик, передавая сверток атаману.
- Посмотрю на досуге, разберусь, - пообещал атаман, пряча холст со скрученными в трубочку листами за пазуху.
В углу кабака давно уже пьянствовала веселая ватага. Морды там были - не приведи Господи. Именно такими рисует обычно обывательское воображение отъявленных головорезов. От ватаги отделился толстый, одноухий мужик. Зубов передних у него не было, а потому, когда громко объяснял что-то своим приятелям, он брызгал на них слюной, а те, видимо, боясь его, ничего не говорили против и лишь незаметно утирались. Одноухий был пьян и противен.
- Налей-ка, колченогий, - наклонился он над Иосифом.
Кабатчик отшатнулся к стене.
- Хочу еще доброго вина.
- Будут деньги - будет тебе и доброе вино.
- Я ж тебе уже все монеты отдал. Говорю - налей.
- Брось, Ивашка, - махнул рукой один из его приятелей. - Иди сюда, мы тебе нальем.
- He-а, я хочу… Я хочу, чтобы он мне налил! - одноухий ткнул пальцем в атамана.
- Что?! - приподнял брови атаман.
- Налей, купчина. Должен же ты с простым людом делиться.
- А чего, и правда, - крикнули из ватаги. - Наливай, не все тебе с нас три шкуры драть!
Идея выпить за чужой счет, похоже, пришлась по душе дружкам одноухого. Роман опытным взором сразу определил, что представляли собой эти люди. Сброд, бродяги, шатающиеся по городам и весям, пошаливающие втихую на дорогах, озабоченные одним - раздобыть чарку или деньги на пропой. В стае, особенно пьяные, такие смертельно опасны, жестоки и ждать от них можно всего. Раньше никого из них атаман не встречал, но оно и не удивительно - вон сколько их брата развелось, всех не узнаешь. Да к тому же и не обязательно было Роману знать всякую мелочь, которую и к делу серьезному не приспособишь.
Иосиф сделал движение, пытаясь улизнуть, но атаман грубо хлопнул его по спине.
- Сиди, оглоед.
- Да я… Я за подмогой, - шепнул хозяин кабака. - Моим хлопцам тут не управиться. Сейчас стрельцов городовых покличу…
- Сиди, я сказал!
Он посмотрел прямо в пьяные глаза одноухого и, холодно улыбнувшись, громко произнес:
- Свинье по воле Господней надлежит из лужи пить, а не из кружки.
- А? - опешил тот, с трудом пытаясь сообразить, что же ему только что сказали. Наконец, поняв, округлил глаза и рванулся к атаману с криком: - Зашибу-у-у!
Крепкий кулак атамана с размаху врезался в широкую грудь. Одноухий, крякнув, отлетел на несколько шагов и упал на пол вместе с опрокинутым столом.
Вся ватага из пяти человек сорвалась с мест. Тут же в их руках оказались кистени и ножи. Это еще раз показало, что люди эти - отъявленные негодяи, потому как простолюдинам с оружием ходить строго воспрещалось и носили его только разбойники.
Атаман встал спиной к бревенчатой стене, предварительно вытащив из-под стола топор, забытый кем-то из забулдыг. Топор молнией описал смертельную дугу.