Было странно видеть, как молодая женщина говорит со старухой так, будто та - маленькая девочка. Сисси подняла бессмысленный взгляд, и смотрительница вручила ей мешочек с вышиванием и рваный халат. Она положила халат на колени старой женщины и попыталась всунуть в ее толстые пальцы иглу с продетой в нее ниткой.
- Ну же, Сисси, ведь вы просто чудо что за мастерица! Покажите, как вы умеете шить.
Сисси с неохотой взяла иглу.
- Она не доставит вам хлопот.
Женщина снова присела и оставила меня наедине с Сисси, которая принялась шить, не поднимая на меня глаз.
"Значит, не все смотрители - бесчувственные скоты", - подумал я.
Вскоре вернулись Кайты. Я поднялся со стула и пересказал им свой разговор с Шоумсом.
- Значит, Адаму придется остаться здесь? - спросила Минни.
- До тех пор, пока его не приведут в чувство, находиться здесь для него - безопаснее всего.
- Возможно, такова воля Господа, - сказал Дэниел Кайт и посмотрел на меня с неожиданным вызовом. - Иногда Всевышний посылает самые страшные испытания именно тем, кого любит больше других, как Иова. Так говорит преподобный Мифон. Может быть, это - предупреждение людям, напоминание о близящемся конце света и о том, что они должны перестать грешить. Адам пугает людей, напоминает им о том, что они тоже должны молиться.
- Нет! - набросилась на мужа Минни. - Господь не стал бы столь жестоко испытывать несчастного, который так верит в него!
- Кто ты такая, чтобы решать за Господа? - фыркнул мужчина. - Если это не Бог, то сатана, и, значит, наш сын действительно одержим нечистым, как многие утверждают.
Они оба находились на грани срыва, и я видел это.
- Он очень болен, - мягко проговорил я.
- А вам откуда знать? - огрызнулся Дэниел Кайт. - Вы не истинный верующий!
Он посмотрел на жену, на меня, повернулся и вышел.
- Не сердитесь на него, сэр, - сказала Минни. - Он повсюду ищет ответы и не может их найти. Он очень любит нашего мальчика.
- Я понимаю, хозяюшка, и обещаю сделать все, что в моих силах. Теперь за Адамом будет надлежащий присмотр, а я прослежу, чтобы для бедняжки делалось все, что необходимо. Очень скоро я снова свяжусь с вами, а вы, если уход за вашим сыном не станет лучше, немедленно сообщите об этом мне.
- Непременно. Мы навещаем его каждый день.
Женщина сделала книксен и вышла следом за мужем. Я повернулся и увидел, что Сисси смотрит на меня с любопытством в своих коровьих глазах. Встретившись со мной взглядом, она тут же опустила голову к своему шитью. Вскоре послышались шаги, и в комнату вошла смотрительница. Выражение ее лица было озабоченным.
- Я услышала громкие голоса, - сказала она. - С Сисси все нормально?
- Да. - Я виновато улыбнулся. - Это кричал один из моих клиентов.
Она подошла и посмотрела на работу Сисси.
- Отлично сделано! Халат будет как новенький.
Старая женщина поблагодарила ее улыбкой. Молодая вновь повернулась ко мне.
- Вы навещали Адама Кайта, сэр?
- Да.
- Как жаль его родителей!
Она поколебалась, бросила быстрый взгляд в сторону открытой двери и, понизив голос, сказала:
- Многие здесь боятся Адама. Боятся, что он одержим дьяволом. А смотритель Шоумс надеется на то, что, не получая лечения, он совсем захиреет и умрет.
Она наморщила лоб.
- Шоумс - нехороший человек.
- Я только что преподал смотрителю Шоумсу примерный урок. У него будут крупные неприятности в суде, если он не обеспечит Адаму должного ухода. А вам спасибо за информацию.
Я улыбнулся женщине.
- Как вас зовут?
- Эллен Феттиплейс, сэр.
Она поколебалась и спросила:
- Что за хворь у юного Адама? Я никогда не слышала о подобных случаях.
- Я тоже. Но у меня есть знакомый доктор, и он приедет, чтобы осмотреть мальчика. Он хороший человек.
- А вот от доктора Фрита нет никакого толку.
- Приятно видеть, что хоть одному смотрителю есть дело до своих подопечных.
Женщина вспыхнула.
- Вы очень добры, сэр.
- Как случилось, что вы стали здесь работать, Эллен?
Она подняла на меня взгляд и грустно улыбнулась.
- Я сама была пациенткой Бедлама.
- О-о! - изумленно протянул я.
Эта женщина производила впечатление самого вменяемого человека из всех, кого я встретил здесь сегодня.
- Мне предложили должность помощника смотрителя, когда мне… стало лучше.
- Вы не захотели уходить отсюда?
И снова грустная улыбка.
- Я никогда не смогу уйти отсюда, сэр. Я не покидала стен Бедлама вот уже десять лет. Здесь я и умру.
Глава 4
Следующие два дня я был занят в суде, но вторая половина четверга выдалась свободной, и я организовал встречу Роджера с Гаем. Это был Великий четверг Страстной недели, завершающейся Пасхой, и, возвращаясь из суда в Вестминстере в Линкольнс-Инн, я видел, что церкви вновь заполнены прихожанами. Завтра покровы, которые скрывали алтари во время Великого поста, уберут, и те из прихожан, которые остались верны старым традициям, поползут на коленях к кресту. После мессы с алтарей снимут праздничное убранство в память о том, что Христос бы предан после Тайной вечери, а в Уайтхолле король совершит омовение ног двенадцати беднякам.
Я с грустью думал о том, как мало все это значит для меня теперь. Близились четыре выходных праздничных дня, но для меня они будут наполнены скукой и праздностью. Утешало только одно: после окончания поста Джоан обещала приготовить запеченное седло барашка.
На дворе по-прежнему стоял холод, а небо оставалось пепельно-серым, хотя снега больше не было. Перед тем как отправляться за Роджером, я заглянул в свою контору и с удовольствием увидел, что в камине весело полыхает огонь. Барак и мой младший клерк Скелли трудились за письменными столами. Я снял отороченную мехом накидку и стал греть руки у огня. Поглядев на Барака, я заметил, что он чисто выбрит, но на его дублете не хватало пуговицы, а на груди виднелось подозрительное пятно - похоже, от пива.
"Интересно, где он шлялся всю ночь?" - подумал я и снова вспомнил о Тамазин.
Их дом располагался рядом с лавкой Гая, и я решил, что на обратном пути, захватив Роджера, загляну к ним, словно невзначай.
- Я заходил в канцелярию суда, - сообщал Барак. - Апелляция по делу Адама Кайта будет слушаться в следующий вторник, тогда же, когда и дело Коллинза.
- Хорошо.
Меня так и тянуло посоветовать ему почистить дублет, но не хотелось, чтобы мои речи напоминали нравоучения сварливой старухи. Кроме того, я знал: у Барака хватит ума явиться на судебное заседание в незаляпанной одежде. Я быстро просмотрел новые документы, поступившие из суда, и снова набросил на плечи накидку.
- Я собираюсь отвести мастера Эллиарда к Гаю, - сообщил я.
Барак внимательно разглядывал что-то за окном.
- Что это там со старым мерзавцем Билкнэпом? - с любопытством спросил он.
- С Билкнэпом?
Я подошел и тоже посмотрел во двор.
- Похоже, он вот-вот откинет копыта.
Мой старинный недруг сидел на лавке возле все еще замерзшего фонтана. На снегу рядом с ним лежал ранец. Даже на таком расстоянии в глаза бросалась нездоровая бледность его худого лица.
- Действительно, что это с ним? - удивился я.
- Говорят, он уже не первую неделю болеет, и с ним постоянно приключаются обмороки, - сообщил Скелли из-за своего письменного стола.
- То-то мне-то показалось, что во время спектакля он выглядел неважно.
- Надеюсь, все-таки ничего серьезного, - пробормотал Барак.
Я загадочно улыбнулся.
- Мне пора идти.
Покинув их, я двинулся через Гейт-хаус-корт. Чтобы добраться до жилища Роджера, нужно было миновать фонтан. Билкнэп не шевелился. Его худое тело буквально утонуло в богатой шубе, подбитой мехом куницы, но, даже несмотря на столь теплое одеяние, погода не располагала рассиживаться на лавке.
Поравнявшись с ним, я остановился.
- Брат Билкнэп, - окликнул я его, - с вами все в порядке?
Он бросил на меня быстрый взгляд и тут же отвел глаза в сторону. Этот человек вообще не выносил прямых взглядов.
- У меня все прекрасно, брат, - процедил он. - Просто решил присесть ненадолго.
- Вы уронили ваш ранец. Он промокнет.
Билкнэп наклонился и поднял ранец. Я обратил внимание, что у него трясутся руки.
- Уходите! - сказал он.
Меня удивило то, что он выглядел испуганным.
- Я лишь хотел помочь, - сухо пояснил я.
- Вы? Помочь мне?
С его губ сорвалось насмешливое кудахтанье. Он поднялся с лавки и поплелся прочь. Я покачал головой и пошел своей дорогой.
Роджер находился в своей приемной. Он держал в длинных пальцах письменное показание, изучая его при свете свечи, поскольку день был пасмурным.
- Подожди минутку, Мэтью, - с улыбкой попросил он.
Дочитав документ до конца, Роджер с довольным кивком передал его клерку.
- Отличная работа, Бартлетт. Очень хороший черновик. А теперь, Мэтью, пойдем повидаем эту твою клистирную трубку.
Мой друг нервно улыбнулся.
- Я вижу, ты надел сапоги для верховой езды. Очень предусмотрительно. Я тоже переобуюсь, чтобы не погубить хорошие туфли в снежной каше.
Он захватил свои башмаки из крепкой старой кожи, которые часто носил, и мы пошли к конюшням.
- Обмороков больше не было? - осторожно поинтересовался я.
- Нет, слава богу.
Роджер глубоко вздохнул. Я видел, что тревога не отпускает его.
- У тебя сейчас много работы? - спросил я, чтобы отвлечь друга от грустных мыслей.
- Так много, что у меня не хватает рук.
Роджер был несравненным специалистом в области ведения судебных дел и по возвращении в Лондон в значительной степени упрочил свою и без того блестящую репутацию.
- Сегодня, после того как мы вернемся от доктора, мне нужно повидаться с одним клиентом, дело которого я буду вести "про боно".
Роджера окликнул женский голос, и мы обернулись. К нам спешила Дороти в одном домашнем платье, неся в руках что-то, завернутое в клеенку.
- Ты забыл это, - сказала она.
Роджер покраснел и взял из рук жены загадочный предмет.
- Это его моча, - чистосердечно пояснила женщина. - Для доктора.
Роджер смущенно улыбнулся и пробормотал:
- Ну что бы я без нее делал?
- Забыл бы где-нибудь собственную голову, муженек, - ответила Дороти и поежилась.
- Возвращайся в дом, дорогая, - сказал Роджер, - а не то тебе тоже понадобится доктор.
- Уже иду. Счастливо, любовь моя. До свидания, Мэтью. Приходи к нам отужинать на следующей неделе.
Она повернулась и пошла к дому, обнимая себя руками от холода.
- Ненавижу обманывать ее. Она все еще думает, что у меня какие-то нелады со сварением желудка. Но я не хочу сильно ее тревожить.
- Я знаю. Пойдем, и постарайся не уронить свою драгоценную ношу.
Пока мы неторопливо ехали по Чипсайду, Роджер был погружен в свои мысли и потому неразговорчив. Торговцы складывали лотки, убирали товар, и нам приходилось то и дело лавировать между разбросанными по дороге пустыми коробками. В опасной близости от копыт наших лошадей воробьями суетились босоногие мальчишки в лохмотьях, подбирая с земли гнилые овощи - остатки прошлогоднего урожая, выброшенные торговцами. У раздаточной станции водовода опять собирались нищие. Один из них, размахивая палкой, на которую был насажен кусок протухшей свиной грудинки, вопил во все горло:
- Помогите Тому из Бедлама! Помогите бедному умалишенному! Видите? Вот, на палку насажено мое разбитое сердце!
- Он наверняка Бедлама и в глаза не видел, - сказал я Роджеру. - Если бы все нищие, которые утверждают, что они там побывали, говорили правду, Бедлам должен был бы быть размером с Вестминстер-холл.
- Каким образом там оказался твой клиент?
- Он действительно скорбен умом. На него нельзя смотреть без содрогания. Я хочу попросить Гая осмотреть мальчика. Может быть, он сумеет разобраться в причинах странного недуга, поскольку мне сие недоступно.
- Значит, доктор Малтон - знаток в душевных болезнях? - с неподдельным интересом спросил Роджер.
- Вовсе нет, - поспешил я успокоить товарища. - Но он практикует почти сорок лет и за это время сталкивался с самыми разными болезнями. И он очень хороший врач - не чета тем коновалам, которые знают лишь слабительное да кровопускание. Страх нашептывает тебе, что у тебя может обнаружиться падучая. Но такие же симптомы могут быть вызваны сотней других причин. Кроме того, у тебя ни разу не было даже намека на припадок.
- Видел я такие припадки. Ими страдал один из моих клиентов. Как-то раз он повалился прямо у меня в конторе и принялся в корчах кататься по полу. Изо рта у него шла пена, а от глаз остались видны одни только белки.
Роджер потерянно потряс головой.
- Жуткое зрелище, доложу я тебе. И эта напасть приключилась с беднягой, когда он уже был не первой молодости.
- Эта страшная сцена, которую ты видел, и заставляет тебя воображать всякие ужасы. Не знай я тебя как умного юриста, назвал бы нытиком и дураком.
- Может, так оно и есть, - усмехнулся Роджер.
Желая отвлечь друга от мыслей о собственной болезни, я рассказал ему про уличного проповедника, что стоял на Ньюгейте, суля реки крови.
- Может ли человек, который возвещает подобные вещи, быть хорошим христианином? - спросил я. - Даже несмотря на то, что в следующую минуту он уже разливался соловьем о сладости спасения.
Роджер покачал головой.
- Мы живем в сумасшедшем и злом мире, Мэтью. Mundus furiosus. Это мир, в котором все против всех, а молитвы наполнены и ненавистью, и злостью. Радикалы предсказывают конец света, потешая одних и смущая других.
Роджер посмотрел на меня с печальной улыбкой.
- Помнишь, в юности мы читали о глупости торговли индульгенциями, о бесконечных церемониях и мессах на латыни, которые не позволяли обычным людям понять смысл посланий Иисуса?
- О да, мы тогда были завзятыми книгочеями. Вспомнить хотя бы книги Хуана Вивеса, писавшего о том, что христианский правитель может положить конец безработице, поощряя общественные работы, строительство больниц и школ для бедных. Но мы тогда были молоды и полны мечтаний, - с горечью закончил я.
- Мечтаний о христианском обществе, живущем в добре и гармонии. - Роджер вздохнул. - Ты гораздо раньше меня понял, что все вокруг прогнило.
- Я тогда служил у Томаса Кромвеля.
- А я всегда был настроен более радикально, чем ты.
Он повернулся ко мне.
- И все же я по-прежнему верю в то, что государство и церковь, не будучи намертво связаны с Папой Римским, могут быть превращены в нечто хорошее и глубоко христианское, несмотря на продажность наших властителей и всех этих новых фанатиков.
Я ничего не ответил.
- А ты, Мэтью? - спросил Роджер. - Во что ты веришь сегодня? Ты никогда не говоришь об этом.
- Я и сам не знаю, Роджер, - тихо признался я. - Нам сворачивать. Давай сменим тему разговора. Улицы здесь узкие, дома - совсем близко, а наши голоса слышны далеко. Нынче нужно говорить с осторожностью.
Солнце уже садилось, когда мы въехали на узкую улочку в Баклсбери, где жил и работал Гай. На ней было видимо-невидимо аптекарских лавок, и Роджер изменился в лице, увидев чучела аллигаторов и прочие диковинные предметы, выставленные в витринах. Когда мы спешились и привязали лошадей к ограде, он испытал огромное облегчение, обнаружив, что в витрине Гая нет ничего ужаснее стеклянных банок с разноцветными пилюлями.
- Почему твой друг обосновался в такой дыре, если он действительно хороший врач? - спросил Роджер, доставая склянку с мочой из седельной сумки.
- Гая только в прошлом году приняли в корпорацию врачей - после того, как он спас ногу богатому олдермену. До этого из-за темной кожи и того, что раньше он был монахом, его туда не пускали, несмотря на то что во Франции Гай получил степень доктора. Он мог быть только аптекарем.
- Но почему он по-прежнему остается здесь? - недоумевал Роджер.
Он сморщился от отвращения, заметив в соседней витрине детеныша мартышки в банке с рассолом.
- Он говорит, что привык к жизни здесь.
- Среди всех этих чудищ?
- Это всего лишь бедные мертвые существа. - Я ободряюще улыбнулся. - Некоторые аптекари утверждают, что сушеные части человеческих тел, растертые в порошок, могут творить чудеса. Гай к их числу не относится.
Я постучал в дверь, и ее почти сразу открыл мальчик в синем халате подмастерья. Это был ученик аптекаря Пирс Хаббердин, которого Гай взял в обучение годом раньше. Высокий темноволосый подросток, он обладал столь привлекательными чертами, что на улице вслед ему оборачивалось множество женских головок. Гай говорил, что ученика отличают необычайное трудолюбие и добросовестность, что было большой редкостью среди лондонских подмастерьев, получивших печальную известность из-за расхлябанности и отсутствия дисциплины. Парень отвесил нам низкий поклон.
- Добрый вечер, мастер Шардлейк. А вы, должно быть, мастер Эллиард?
- Да.
- Это, наверное, ваш анализ мочи? Позвольте, я заберу его.
Роджер с видимым облегчением избавился от треклятой склянки, и Пирс провел нас в лавку.
- Сейчас я позову доктора Малтона, - сказал он и оставил нас.
Я вдыхал сладкий мускусный запах лечебных трав, который наполнял врачебный кабинет Гая, Роджер рассматривал снабженные аккуратными ярлыками банки, выстроившиеся на полках. Маленькие пучки сушеных трав лежали на столе, где стояли ступка с пестиком и крошечные весы вроде тех, что используют золотых дел мастера. Над столом висела диаграмма с изображением четырех стихий и типов человеческого темперамента, отвечающих каждому из них: меланхолический, флегматический, сангвинический и холерический. Роджер внимательно изучил картинку.
- Дороти утверждает, что я легкий, жизнерадостный человек холерического склада, - заметил он.
- С некоторым налетом флегматичности. Если бы твой характер был бы столь мягок, ты не смог бы работать юристом.
- А ты, Мэтью, вечный меланхолик. Тебя отличает привычка видеть все в черном цвете.
- Я не был таким пессимистом до тех пор, пока полтора года назад меня не свалила лихорадка.
Я посмотрел на друга серьезным взглядом.
- Если бы не Гай, она свела бы меня в могилу. Не переживай, Роджер, он поможет тебе.
Наконец в комнату вошел Гай, и я с облегчением повернулся к нему. Гаю уже стукнуло шестьдесят, и его волосы - черные, когда мы с ним познакомились, - побелели. На их фоне еще сильнее выделялась темно-коричневая кожа его лица. Я заметил, что у него начала развиваться полнота, свойственная почти всем пожилым людям.