- Полно, полно вам, Фелиция Болеславовна, - беззаботно проговорил Вельдбрехт. - На веслах будет друг Юха - бывалый моряк. А потом не забывайте, с нами же Александр Вонифатиевич. А с ним нам любое море будет по колено. Так ведь, Александр Вонифатиевич?
Александр Вонифатиевич уже и сам поверил в собственное геройство, до такой степени убедил его в этом генерал.
- Да! - крикнул он. - Идемте в море! Артур, велите вашему финну подавать лодку!
- Ура! - закричал Вельдбрехт. - Вот это по-нашему! По-военному! Александр Вонифатиевич, будьте нашим командором! Вперед!
Воротынцев проворно вскочил и, ничего больше не говоря, направился к домику рыбака. Вельдбрехт помог подняться Дарье Владимировне и подал руку Маше. Но Маша на него даже не взглянула. Она встала и отошла от компании с таким видом, будто ей все это вконец опротивело и участницей дальнейших событий она быть не собирается. Она стала прогуливаться в сторонке и даже иногда нагибалась за какими-то цветочками, показывая, насколько она здесь сама по себе.
- Да постойте же, молодые люди! - взмолилась Фелиция Болеславовна. - Что вы делаете?! Зенон Зенонович! Дмитрий Евграфович! Хотя бы вы останови те их. Вы же знаете, как перевернулся тут мой Роман Яковлевич. Тогда тоже была замечательная погода.
Генерал только пожал плечами, показывая, что он не в силах неволить племянника и его друзей. Аничков взглянул на жену, вероятно, понял, что ей теперь и шторм не причина, чтобы не выходить в море, и с улыбкой махнул рукой: пусть-де что хотят делают. Фелиция Болеславовна, растерявшись, посмотрела на дочку, ища у нее сочувствия и поддержки.
- Александр Вонифатиевич, - сказала Надя, -
прошу вас, оставьте вашу затею. Не надо этого делать.
Наде не хотелось разговаривать с Александром Вонифатиевичем, настолько он ей сделался противен, но другого способа поддержать матушку у нее не было. Поэтому она пересилила себя и обратилась к своему жениху с просьбой.
Вельдбрехт почувствовал, что их игра достигла развязки и финал может выйти совсем не таким, каким его задумывал Воротынцев. Тогда он неслышно и незаметно для прочих шепнул Дарье Владимировне:
- Только вы сможете его уговорить.
Вельдбрехт не сомневался в намерениях Дарьи
Владимировны, в ее к нему интересах, совсем, разумеется, невинных, но лишь доставляющих приятное волнение чувств. А ей действительно очень хотелось провести время со своим молодым кавалером где-нибудь вне поля зрения мужа. И тут как раз представилась очень даже удобная, вовсе не предосудительная возможность.
- Александр Вонифатиевич, - с деланною укоризной в голосе заговорила она, - неужели вы нас отпустите в море одних? А я думала, вы будете нашим предводителем… Свою жизнь я могу доверить только вам, только вам, Александр Вонифатиевич, - добавила Дарья Владимировна уже со смехом.
Александр Вонифатиевич перевел на нее растерянный, бессмысленный взгляд и широко, как только мог, улыбнулся. Герой-почтальон в нем, было видно, брал верх над женихом. Тогда Надя вскочила на ноги и, сдерживая раздражение, сказала:
- Александр Вонифатиевич, проводите, пожалуйста, меня домой.
Она хорошо понимала, что ставит его перед выбором. Но если бы Александр Вонифатиевич сейчас нашел в себе силы принять ее сторону, она бы простила ему все его вульгарные выходки, весь тот стыд, который пережила сегодня из-за него, забыла бы об этом, заставила себя об этом забыть. Она бы сумела оценить его жертвенность. Все насторожились в ожидании выбора Александра Вонифатиевича.
Александр Вонифатиевич оглянулся на Надю, потом снова посмотрел на Дарью Владимировну, на лице у которой уже появилась брезгливая от его нерешительности улыбочка, и снова оглянулся на Надю. И тогда он как-то вдруг посуровел и резко так, гневаясь, видимо, произнес:
- Не перечь мне!.. Надя!.. Слышишь?.. Ты… меня слушайся!.. Вот…
Надя вначале было потерялась. Она покраснела вся и едва-едва не ответила ему дерзостью: "Вас слушаться? Вас?.. Да вы…" Но тотчас взяла себя в руки и как будто даже и повеселела.
- Вот, мама, кажется, все и разрешилось, - как ни в чем не бывало, с обычною своею иронией в голосе, сказала она Фелиции Болеславовне. - Как не напрасно мы сюда пришли…
И ни слова больше не говоря, ни на кого не взглянув, она пошла в сторону дач. Фелиция Болеславовна, извиняясь перед всеми одною только виноватою и жалостливою улыбкой, - чего, впрочем, никто не заметил, потому что все прятали глаза, - последовала за Надей.
Дарья Владимировна укоризненно покачала головой, провожая взглядом странную мамашу и капризную ее, взбалмошную дочку, и не спеша направилась к берегу, туда, где у причала покачивалась большая черная лодка и где уже хлопотали Воротынцев с рыбаком-финном. Вельдбрехт, разумеется, пошел вместе с ней. Несчастному, совершенно подавленному, очевидно уже не состоявшемуся жениху он сказал на ходу:
- Ну зачем же вы так-то, Александр Вонифатиевич!..
Поднялся и Аничков. Он откланялся генералу Воротынцеву и пошел к Маше, которая в одиночестве прогуливалась между сосен. Она не могла слышать всего сказанного Александром Вонифатиевичем и прочими, но по тому, как гости один за другим стали расходиться кто куда, поняла, что концовка этого пикника получилась эффектною.
- Куда же все уходят? - растерянно спросил Александр Вонифатиевич генерала Воротынцева, последнего оставшегося из гостей.
- Вы, сударь, выпили лишнего, - проговорил генерал. - Не следовало бы вам… А впрочем, как знаете… - И он, как прежде заложив руки за спину, побрел домой.
Александр Вонифатиевич, кажется, не понимал толком, что случилось. Он как очумелый оглядывался по сторонам то на одного, то на другого уходившего гостя. Почему его все оставили? Ведь он же здесь первый человек. Так говорил Артур Георгиевич. Это же его помолвка. Помолвка?! А невеста? Что же теперь Надя? Подумав о Наде, о том, как обошелся с ней, он всхлипнул.
- Дуняша!.. - крикнул он пьяным слезливым голосом.
Дуня все еще сидела перед ним, наклонив голову и не замечая, казалось, происходящего. Она знала, что им - слугам - не полагается быть свидетелями господских драм.
- Дуняша!.. Что же это… Я же хотел как лучше…
чтобы всем было хорошо…
Дуня наконец посмотрела на него. Если бы Александр Вонифатиевич был теперь в состоянии различать в глазах людей оттенки их чувств, он бы увидел, сколь велико к нему сострадание девушки.
- Не надо вам было с ними, барин… - сказала она искренне. - Вы совсем не такой… А эти люди…
- Дунька! А ну, вставай! - грубо оборвал ее гармонист Алексей. - Расселась! Какой еще барин?! Шевелись! Господам на лодках завсегда песен надо.
Дуняша мгновенно вскочила. И они пошли к причалу.
- Ушли… Все ушли… - простонал Александр Вонифатиевич. - На что я им нужен… Не надо было мне с ними… верно… Эй, человек, - сказал он половому Григорию, который уже собирал тарелки и прочее с коврика. - Налей-ка мне!.. Слышишь?..
Григорий на него даже не оглянулся.
- Будет вам командовать-то, - пробурчал он поднос, однако же так, чтобы Александру Вонифатиевичу это было слышно. - Ступайте лучше домой.
Да ты… да ты… Как разговариваешь? Ты забыл, кто я есть?.. - Александр Вонифатиевич хотел взыскать со слуги построже, но вышло у него довольно жалко.
- Ну что вам надо от меня? - слезно запричитал Григорий. - Что вы жизни не даете простому человеку? Все бы помыкать… Все бы душу вытягивать…
Будет мучить-то вам людей. Довольно уже… - И он в сердцах махнул рукой на Александра Вонифатиевича и продолжал сворачивать опустевший их бивуак.
Александр Вонифатиевич испуганно втянул голову в плечи. Кажется, он обидел ненароком этого человека. Вот незадача-то новая.
- Ты послушай меня, - примирительно и даже льстиво начал объяснять он, - я не того… Я не хотел… Ты это… не сердись. Ах ты, господи… Ты меня прости. Слышишь?
Откуда было знать Александру Вонифатиевичу, что извиняться или заискивать перед слугами нельзя ни в коем случае. Результат это дает обыкновенно самый дурной. Почувствовав в ком-то слабинку, эти лакеи - лакеи по натуре, а не только по роду занятий, - дают волю природному своему хамству и на малодушной жертве своей вымещают всю злость за собственное Подлое существование.
Григорий набычился, брезгливо сложил губы, на Александра Вонифатиевича он решительно больше ни разу не посмотрел.
- Все бы им праздновать только! Да над людями измываться! - Это он говорил как бы самому себе, но уже не бубнил, как прежде, а довольно громко, отчетливо. - Завели какую манеру: по дачам ездить! Жрать на земле! И не сидится же им дома. А ну-ка, дайте… - Он потянул ковер, на краешке которого сидел как побитый Александр Вонифатиевич.
Александр Вонифатиевич поспешно перебрался на траву. Он съежился весь, поджал к подбородку колени, опустил на них лицо и долго еще оставался в таком положении в полном одиночестве.
Маша подошла к причалу в тот самый момент, когда удалая компания готова была уже выйти в море.
- Маша, как хорошо, что ты с Нами! - закричала ей из лодки Дарья Владимировна.
Но Маша только отрицательно покачала головой ей в ответ.
- Артур Георгиевич, - сказала она Воротынцеву, - можно вас попросить еще ненадолго задержаться на берегу?
Воротынцев ей улыбнулся и ловко выскочил из лодки.
- Я весь к вашим услугам, Марья Викторовна, - манерно произнес он.
- Скажите, весь этот спектакль с Александром Вонифатиевичем ваших рук дело? - строго спросила Маша.
- Ах, вот вы о чем… - Воротынцев был совершенно спокоен. Он даже не удивился такому вопросу. - Да, Марья Викторовна, вы угадали. Но только этого так впопыхах не объяснить. Не хотите ли отправиться с нами? Там и поговорим. В море. Вдали от земной суеты.
- С вами? А вы, кажется, не так умны, как хотите выглядеть, если принимаете меня за мою кузину Дашу. Я вам только вот что хотела сказать: вы можете сколько угодно любоваться собою, тешиться своими незаурядными способностями интригана, но знайте, что на самом-то деле вы не более чем мерзавец. Мелкий, плутоватый мерзавец, который способен и ребенка обидеть.
Воротынцев на минуту задумался, но потом усмехнулся:
- Знаете… самое, может быть, удивительное, что я не буду этого оспаривать. Это все не так на самом деле. Но доказывать вам это мне неинтересно. Да вам и не понять.
На следующий день Александр Вонифатиевич боялся выйти из комнаты, так стыдно ему было за свои вчерашние проделки. Он толком и не помнил, что там именно вышло, но наверно знал, что чего-то сильно начудесил и оконфузился совершенно. Промучившись все утро в одиночестве, он наконец вышел к завтраку. И сразу же понял, что опасения его были не напрасны, настолько переменилось к нему отношение Фелиции Болеславовны. Нет, она вела себя с жильцом очень вежливо, учтиво, предупредительно, только прежней ее сердечности как не бывало. Но наибольшую тревогу у Александра Вонифатиевича вызвало отсутствие Нади за завтраком. Он понимал, что причина тому прежде всего он сам, его вчерашнее поведение. Александр Вонифатиевич спросил Фелицию Болеславовну, отчего это не видно Нади. Фелиция Болеславовна смерила его красноречивым взглядом, от которого Александру Вонифатиевичу сделалось совсем не по себе, и ответила, что Нади теперь нет на даче - она нынче пораньше уехала в Петербург по делу. И тут Фелиция Болеславовна добавила такое, что, с одной стороны, повергло Александра Вонифатиевича в полнейшее уныние, но, с другой стороны, внесло ясность наконец в его расстроенные мысли, успокоило его даже некоторым образом. Фелиция Болеславовна, тоже смущаясь и с трудом подыскивая слова, просила его Надею больше не интересоваться. Ни к чему. Этого не желает ни сама Надя, ни Фелиция Болеславовна. Он попытался объясниться. Но из этого ничего не вышло. Фелиция Болеславовна от объяснений с ним уклонилась. Она сказала, что они ни на что не сердятся и претензий никаких не имеют, но пусть дальнейшие их отношения будут не более чем отношениями жильца и домохозяев, поскольку уж они связаны обязательствами по найму дачи. И на этом их разговор окончился.
Смущенный до крайности Александр Вонифати-евич отправился после завтрака к своим друзьям - Воротынцеву с Вельдбрехтом, чтобы разузнать поподробнее, что он вчера такого натворил, а заодно и по-печаловаться о расстроенной вконец своей женитьбе.
Но когда он пришел на их дачу, по-военному бравый, как и полагается быть при генерале, прислужник не пустил его дальше ворот. Да и нужды, как оказалось, в этом не было. Прислужник сказал, что молодые господа сегодня утром изволили уехать в Англию, а их превосходительство никого не принимают, потому как заняты сочинительством мемориев.
Александр Вонифатиевич побрел назад. Давешнее его смущение сменилось новым для него чувством совершенного безразличия ко всему происходящему. Его уже не заботила ни Надя, ни все, что с ней связано, ни даже собственная судьба. Будь что будет. Значит, так нужно. Он только удивлялся, как это можно так вот взять утром и уехать в Англию. Утром можно уехать на Невский. В крайнем случае, в Москву. Но утром в Англию!.. Это было выше его понимания.
Мимо проходила девушка, Александр Вонифатиевич и не обратил бы на нее внимания, как он ни на что теперь не обращал внимания, но она вдруг поздоровалась с ним. Он растерянно раскланялся и попытался припомнить, кто это такая, но так и не вспомнил. И тут его пронзила догадка: это кто-то из вчерашних его гостей. Ему сделалось очень стыдно.
- Александр Вонифатиевич, - тоном, не допускающим возражений, произнесла девушка, - мне нужно что-то сказать вам.
Это была Маша, кузина Дарьи Владимировны Аничковой. И Александра Вонифатиевича она повстречала совсем не случайно - она искала его. Маша уже побывала у Фелиции Болеславовны, и та ей сказала, что жилец теперь на прогулке.
Александр Вонифатиевич хотел ответить девушке что-нибудь учтивое, бонтонное, но опять подумав о вчерашнем приключении, он совсем потерялся и промолчал.
- Александр Вонифатиевич, - между тем продол
жала Маша, - вчера я, к стыду своему, стала участни цей гнусного представления, разыгранного молодым Воротынцевым. - Она было смешалась, но тотчас овладела собою и закончила решительно: - Я очень прошу у вас прощения за случившееся. Во всем этом есть и моя вина…
- Ваша вина?.. Помилуйте-с… зачем вы так говорите… - Ему было очень неловко, потому что он не знал, что эта девушка имеет в виду, что именно она видела вчера. К тому же вдвойне тяжело разговаривать, когда не знаешь или не помнишь имени собеседника.
А Александр Вонифатиевич, на беду свою, забыл, как зовут нечаянную его знакомую.
- Виноват лишь я один… - начал он успокаивать добрую девушку. - Выпил, знаете, не в меру… - Ему казалось, что ссылка на такое обстоятельство многое объясняет и многое может извинить.
- Я догадывалась еще тогда, что вы не такой… что вы замечательный, - сказала Маша с улыбкой. - Теперь убеждаюсь, что не ошиблась.
- Ну какой там… - отмахнулся Александр Вонифатиевич. - Полно вам… Замечательный… - Он тоже грустно улыбнулся и вздохнул: - От замечательных невесты не убегают… Я теперь… как бы это сказать… снова свободен.
- Знаете, нет худа без добра. Я подумала… я подумала… одним словом, хорошо, что так получилось!
- Хорошо?!
- Да, хорошо. И прощу вас, не говорите ничего! Эта девушка не была вам невестой. И уж во всяком случае не любила вас. Иначе бы она не поверила в вас., вчерашнего. А она поверила.
- Она поверила… - пролепетал Александр Вонифатиевич и спрятал глаза от Маши.
- Александр Вонифатиевич, не переживайте, прошу вас, не надо! - Она дотронулась до его руки. - Они все этого не стоят. Вы добрый человек…
Они помолчали некоторое время. Наконец Александр Вонифатиевич овладел своими чувствами и сказал:
- Спасибо вам… - Он запнулся и с виноватою улыбкой посмотрел на девушку.
- Маша, - подсказала она ему.
- Спасибо, Маша. А все-таки не напрасно я сюда приехал. Я счастлив.
Они распрощались совсем дружески.
Возвратившись на дачу, Александр Вонифатиевич сразу же собрал свой саквояж и не мешкая поехал домой. Фелиция Болеславовна простилась с ним вежливо. Но уговаривать его остаться до конца срока или хотя отобедать напоследок она не стала.
Случай в доме с мезонином
Замоскворечье засыпает прежде других московских районов. Где-нибудь на Тверской или на Пречистенке почти во всех окнах еще горит свет и мелькают тени за шторами. Там еще полно прохожих. На Пресне подвыпившие фабричные не допели всех своих куплетов и еще не скоро угомонятся. На Трубной вообще настоящая жизнь только что началась: туда съезжаются пожившие и полинялые щеголи, забредают малоопытные и потому нарочито смелые гимназисты. А в это время в Замоскворечье уже темно, тихо и безлюдно. В редком-редком оконце теплится фитилек: может, какой лавочник припозднился - сводит концы торговых счетов, может, благочестивая купчиха от Псалтыри никак не оторвется или чей-нибудь домашний учитель записывает в дневник сегодняшние свои наблюдения.
И вот однажды эта часть Москвы, едва уснув, была разбужена пронзительным, как в пьесе захолустной постановки, криком: "Убили! Убили!"
Кричала женщина. И, судя по силе крика, убили не ее. Тотчас залаяли все замоскворецкие собаки. Вначале гавкнул Казачий переулок, из которого крик и раздался, а уж от него лай побежал по всем закоулкам.
Следом за собаками переполошились и обыватели. И скоро возле дома вдовы купца Карамышова собралась изрядная толпа. Первым прибежал дворник Фа-рид. Он зачем-то прихватил и метлу. И теперь молча стоял с метлой - черенком вверх - слева от калитки, будто караульный на часах. Справа от калитки стоял городовой Гузеев. А в самой калитке металась купчиха Карамышова. Она ломала руки и кричала во весь переулок, что наверху, в мезонине, лежит ее жилец с проломленной головой. И хотя многие были полны решимости заглянуть в мезонин, городовой Гузеев никого туда не пускал до прибытия пристава.
Пристав Николай Пантелеймонович Артамонов, живший на соседней улице, объявился через полчаса, сонный и хмурый. Ни на кого не глядя, даже на саму хозяйку, он сразу направился во двор, велев собравшимся не расходиться. Карамышова с Гузеевым поспешили за ним. А дворник Фарид переместился в проем калитки и застыл в прежней позе.
- Николай Пантелеймонович, проходите, пожалуйста, запросто, по-соседски, - сразу подступилась к приставу Карамышова. - Сейчас я вам все расскажу. Вот как все было…
Ты, Капитолина Матвеевна, того… погоди! - оборвал ее пристав. - Мы сейчас не соседи с тобою. Я - лицо должностное. А ты - свидетельница. Поняла? И порядок здесь такой: я задаю вопросы, а ты отвечаешь. Это дело следственное! Уголовное! Рассказывай, как все было.
- Я легла спать… помолилась… Я ведь и вас поминаю всякий день, Николай Пантелеймонович…
- Ну, будет об этом! Дальше что?
- Дальше… я помолилась и легла спать…
- Святые угодники! - пристав едва не спугнул уже притихших после давешнего крика замоскворецких собак. - По делу говори, Капитолина Матвеевна! По делу!
- Упокойник! - выпалила купчиха.
- Что упокойник?
- В мезонине лежит упокойник… жилец мой… В кровавой луже.