Они выбирают ложный путь и должны заплатить за свой выбор.
- Нет, отец мой, - сказал я, - я не склонен сочувствовать еретикам.
- Тогда вам необходимо быть бдительным. Разве в силах человека узреть, что в душе у другого человека?
- Нет, отец мой.
- Вот именно, нет. Если только просветил его дух Божий и ведут его ангелы. Снизошла ли на вас такая благодать?
- Нет, отец мой.
- То же и со мной. Следовательно, мы должны быть настороже. Мы не можем допустить того, чтобы враг человечества стал нам другом.
Трижды в тот день он взял надо мною верх. Воистину, он обладал могучей волей. Я поклонился, выражая свое полное с ним согласие, и повел его к сенешалю, к епископу, к королевскому казначею и королевскому конфискатору, дабы он предъявил им официальные письма о своем назначении на должность. По возвращении в обитель он посетил вечернюю службу, предварительно переговорив с настоятелем с глазу на глаз.
Ночью, лежа на своем соломенном тюфяке, я уснул под бормотанье несчастного Сикара, читавшего в соседней келье реестры отца Жака. Он все еще читал, когда колокол прозвонил первый час заутрени.
Было ли что-нибудь странное в том, что я начал воспринимать моего нового патрона как человека, живущего в тени смерти?
Лев в местах скрытных
Святой палате приходилось бы нелегко, когда бы не было у нас мелких служащих, таких, как писари, стражи, посыльные и даже осведомители, известные как "приближенные", к которым многие уважаемые горожане питают презрение, и зачастую без всяких оснований. Исарн, возможно, и нес на себе печать еретического прошлого, но это был честный и смиренный работник, лишенный всякого тщеславия и коварства. Отец Августин тоже не был тщеславен или коварен, он был кладезь всяческих достоинств, и богатства души его приумножились многократно милостью Божией, но, прогнав бедного Исарна, он совершил зло. Это очевидно. В подобных случаях нельзя судить так скоро, ибо милосердие и истина - это добродетели, что часто идут рука об руку. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут, - и опыт моей жизни подтверждает сию истину.
Года три тому назад я нанял служащего, чьи умения оказались выше всяких похвал. Одаренный исключительным умом, он превосходно знал свое дело, и мастерство его пером не описать. Тем не менее это был совершенный (либо представлялся таковым), и значит, человек подозрительный. Что мне стоило опровергнуть его нелепые идеи! Я мог бы упорствовать в своем недоверии к нему и упустил бы возможность, которую он мне предоставил! А я поступил безрассудно. Я выслушал, я подумал, я согласился. И мое решение принесло щедрые плоды.
Впервые я увидел его в камере, куда он был заключен незадолго до того. Я почти ничего о нем не знал, только то, что его вместе с другим совершенным задержали на ярмарке в Падерне. Еще я знал его имя, но здесь не стану его приводить. Сведения о нем не подлежат разглашению, назовем его просто "С". С виду (я также не могу составить для вас его подробного effictio), он был высокий и бледный, с испытующим взглядом небольших светлых глаз.
- Итак, друг мой, - сказал я ему, - вы хотели меня видеть.
- Да. - Голос у него был приятный и мягкий, точно масло. - Я хочу сделать признание.
- Тогда подождите до завтра, - посоветовал я. - Завтра состоится заседание трибунала, где будет присутствовать нотарий, и он запишет все, что вы скажете.
- Нет, - сказал он. - Я хочу поговорить с вами наедине.
- Если вы хотите сделать признание, то его нужно записать.
- Я хочу кое-что вам предложить. Позвольте мне отнять у вас совсем немного времени, господин мой, и вы не пожалеете.
Я был заинтригован. "Господином" меня величают только запуганные крестьяне и почтительные солдаты. Никогда ранее совершенный не обращался ко мне подобным образом. Я велел ему продолжать, и он начал:
- Я не добрый странник, господин мой.
Зная, что "добрый странник" - это иное название совершенного, я возразил:
- Это не признание, поскольку у меня уже есть свидетельства тому, что вы им являетесь.
- Я одеваюсь как добрый странник. Я ношу синюю робу и сандалии. Я не ем мяса, когда ем не один, и говорю о Римской Церкви как о великом Вавилоне. Но в сердце своем я не еретик и никогда им не был.
На это я громко рассмеялся и хотел было ответить, но он перебил меня. Он рассказал, что его родители были катарами, что его отца сожгли как еретика, а мать заключили в тюрьму, что его наследство конфисковали и дом, где он родился, разрушили. Далее он поведал мне, что в возрасте шести лет потерял все, что ему принадлежало. Юношей он спал в овчарнях у родственников, ходил за их овцами и подбирал объедки с их стола. Он рассказывал об этом спокойно, своим кротким голосом, как будто речь шла о погоде или куске черствого хлеба.
- Добрые странники отняли у меня наследство, - заключил он. - И все же они пришли ко мне, ожидая, что я разделю с ними свою постель и еду, ожидая, что их станут сопровождать, и оберегать, и прятать, и слушать их, даже когда они подвергают опасности всю деревню. Моя родня всегда привечала их, а я, бывало, лежу ночью без сна и боюсь, что кто-нибудь донесет инквизиторам.
- Вам самому следовало сообщить нам, - заметил я.
- А куда мне было деваться потом, господин мой? Я был всего-навсего ребенок. Но однажды я поклялся, что я верну себе состояние, уничтожив тех, кто меня обобрал.
Его тихие и настойчивые речи звучали убедительно. И все же я пребывал в замешательстве.
- Они ваши враги, но вы вступили в их ряды. Как такое возможно?
- Дабы предать врага, нужно хорошо его изучить, - отвечал C. - Господин мой, добрый странник Арно, был задержан вместе со мной. Я привел его к вашему порогу. Я могу рассказать вам о нем все, так же как и о других добрых странниках, об их привычках, их пристанищах, об их тайных тропах и об их провожатых. Я могу поведать вам о пяти последних годах жизни моей и всей области Корбье.
- И все это из чувства враждебности? - спросил я, но он не понял. (Вскоре я обнаружил, что он не был хорошо образован, хотя имел живой ум.) Мне пришлось перефразировать свой вопрос: - Оттого, что вы так ненавидите еретиков?
- Да, я их ненавижу. И я хочу на них нажиться. Последние пять лет я опишу вам безвозмездно, в знак своей доброй воли. За следующий год вы должны будете мне заплатить.
- Вы предлагаете мне свои услуги в качестве соглядатая?
- Вам, и только вам. - Он взглянул на меня своими маленькими ясными глазами цвета меда, и я понял, что он, должно быть, одаренный проповедник, ибо его взгляд умел подчинять. - Более никто не должен знать. Я сделаю признание и раскаюсь в ереси. Поскольку я выдам многих людей, наказание мне определят легкое. Вы отпустите меня, и я снова вернусь к своему делу, но пойду в другую область - в Русильон. Через год вы арестуете меня в Тотавеле. Я расскажу вам все, что мне удалось узнать, и вы заплатите мне двести ливров за все.
- Двести ливров? Друг мой, да вы знаете, каково мое жалование?
- Двести ливров, - упрямо повторил он. - На эти деньги я куплю дом, виноградники, фруктовый сад…
- Как вы это сделаете, будучи в тюрьме? Я не имею права отпускать еретика дважды. Вы пойдете на костер.
- Нет, если вы поможете мне сбежать, господин мой. - Он сделал паузу и затем добавил: - Возможно, если вам понравится моя работа, вы наймете меня еще на один год.
Вот так я приобрел самого ценного помощника, служившего когда-либо Святой палате, и не год или два, а сколько он сам пожелал. Каким лицемерием обладал этот человек! Лукавый, как хамелеон (меняющий окраску под цвет своего убежища), и опасный, точно лев среди зверей лесных. Тем не менее я доверял ему, а он, в свою очередь, доверял мне. Будьте тверды и мужественны, ибо Господь Бог твой Сам пойдет с тобою и не отступит от тебя и не оставит тебя.
Однако я охотно признаю, что отнюдь не все служащие достойны доверия. Иные продают свою совесть за серебреники, а кто победней - и за пару башмаков. Гримо Собакка был из таких, он был отъявленный лжец, но отец Жак время от времени подкидывал ему несколько ливров за услуги низкого и позорного рода. Иногда Гримо распространял ложные слухи меж людей, которые впоследствии обвиняли друг друга в ереси. Порой он под видом заключенного выведывал тайны других узников, чтобы потом передать их отцу Жаку. Ему случалось подкупать слуг, запугивать детей, красть документы. Если отец Жак когда и принимал деньги, то почти наверняка эти деньги были собраны Гримо.
После кончины своего покровителя Гримо стремился расположить в свою пользу отца Августина. Он тащил в Святую палату смердящие обрывки сплетен, как бродячая кошка тащит в кухню дохлых мышей - с той разницей, что он был скорее крысой, а не кошкой, и, подобно большинству паразитов, всегда находил лазейку, чтобы пробраться внутрь. Однажды вечером, когда мы возвращались в обитель к вечерней службе, мой патрон заговорил о Гримо. Он сказал, что Гримо посещал его днем и сообщил, что в Кассера живут женщины-еретички. Они поселились в старом катарском замке и не ходят в церковь.
- Вам это известно? - спросил отец Августин. - Я не знал, что в Кассера есть замок.
- Там нет замка, - сказал я. - Там есть форт, укрепленная ферма, которую некогда конфисковали у владельца, обвиненного в ереси. Земли, насколько я помню, теперь принадлежат короне. Последний раз, когда я посещал Кассера, в форте никто не жил. Он сильно разрушен.
- Стало быть, Гримо солгал?
- Он лжет все время, ибо разгуливает он по площадям Вавилона и валяется в его грязи, словно в кинамоне и драгоценных благоуханиях.
- Понятно. - Моя отповедь произвела на отца Августина заметное впечатление. - Тем не менее я напишу тамошнему кюре. Как его имя?
- Отец Поль де Мирамонт.
- Я напишу ему с просьбой это подтвердить.
- Вы заплатили Гримо денег?
- Я сказал ему, что если мы арестуем этих женщин, то после должного дознания он получит небольшую сумму.
- Если бы в Кассера обитали еретики, отец мой, кюре сообщил бы вам. Он надежный человек.
- Вы его знаете?
- Я вменяю себе в обязанность знать всех кюре в округе.
- И многих прихожан, я полагаю?
- Да.
- Тогда вы могли бы рассказать мне, что это за люди. - И старший инквизитор перечислил имена: Эмери Рибоден, Бернар де Пибро, Раймон Мори, Олдрик Каписколь, Петрона Капденье и Бруна д'Агилар. - Имена этих людей упоминаются в записях отца Жака, но против них никогда не выдвигалось обвинений.
- Эмери Рибоден! - воскликнул я. - Эмери Рибоден!
- Это имя вам знакомо?
Я остановился, взял его руку и указал на улицу, уходившую вправо. Она была застроена красивыми зданиями - жилые двухэтажные дома, первые этажи которых занимали лавки со сводчатыми окнами и склады.
- Видите те строения? Они принадлежат Эмери Рибодену. Он оружейник, и консул, и богатый человек.
- До вас не доходили порочащие его слухи?
- Никогда. Он благотворитель собора Святого Поликарпа.
- А что остальные? Бернар де Пибро?
- Пибро - это деревня к западу от Лазе. В семействе сеньоров трое сыновей, и Бернар - самый младший. Мне не доводилось его встречать. - Мы остановились, и прохожие бросали на нас любопытные взгляды. Заметив это, я продолжил путь. - Раймон Мори - пекарь, он живет неподалеку от обители. Вздорный малый, но ведь у него девять человек детей. Бруна д'Агилар - вдова из прихода церкви Святого Николая, зажиточная, ведет свое хозяйство. О ней я слышал кое-что.
- Что?
- Всякие глупости. Что на хлеб она якобы плюет три раза, вместо благословения. Что ее свиньи читают "Отче наш".
- Хм!
- Остальных двоих я не знаю. Мне знакомы несколько человек по фамилии Каписколь, но Олдрика среди них нет. Может статься, он уже мертв.
- Возможно. Его видели на сборище, которое состоялось сорок три года назад.
- Тогда, скорей всего, он умер. Его могли обвинить и осудить задолго до появления здесь отца Жака. Вам стоит проверить старые реестры.
- Я проверю.
Он так и поступил. Он заставил Раймона отыскать реестры пятидесятилетней давности, а потом Сикар читал их каждую ночь, от вечерни до утрени, пока у бедняги глаза кровью не наливались и не садился голос. Однажды, когда я составлял письмо Жану де Бону, инквизитору Каркассона, которому потребовались копии кое-каких из хранившихся у нас свидетельских показаний, на лестнице послышались шаркающие шаги отца Августина. Войдя, он остановился напротив моего стола.
- Брат Бернар, - сказал он, - вы за последнее время не сверялись с реестрами?
- Я? Нет.
- Нет ли у вас реестров при себе?
- Ни единого. А что? Что-нибудь пропало?
- Похоже, что да. - Отец Августин выглядел рассеянным. Его взгляд скользнул по моим перьям, по плошке с фуллеровой землей и куску пемзы. - Раймон не может найти одного реестра.
- Возможно, он не там ищет?
- Он сказал, что вы могли отослать его другому инквизитору.
- Я никогда не высылаю оригиналов, святой отец. Я всегда велю снять копии. Раймону следует это знать. - Беспокойство моего патрона начинало передаваться мне. - Когда пропала книга?
- Этого мне не удалось установить. Раймон не может сказать ничего определенного: к старым реестрам так редко обращаются.
- Возможно, обе копии по ошибке попали в библиотеку епископа.
- Возможно. Как бы то ни было, я велел ему найти копию епископа и доставить ее мне.
На этот раз я крепко задумался. Такую загадку нельзя оставлять без внимания.
- Не видел ли реестра брат Люций?
- Нет.
- А епископ?
- Я намереваюсь его спросить.
- Никто другой не имеет доступа к нашим записям. Если только не… - Я запнулся, и по какому-то чудесному совпадению наших мыслей отец Августин закончил предложение вместо меня:
- Если только отец Жак не взял его.
- Если только он не переложил его куда-нибудь еще.
- Хм.
Мы переглянулись, и я подумал: уж не заметал ли отец Жак следов? Но вслух я ничего не сказал, ибо мудрец да промолчит.
- Я этим займусь, - наконец объявил мой патрон. Резким движением руки он как будто отодвинул дело в сторону и тут же обратился к совершенно другой теме: - Завтра мне понадобятся лошади, надо об этом позаботиться.
- Лошади?
- Я желаю посетить Кассера.
- Вот как? - Объяснив, что потребуется заранее уведомить епископского конюшего, я поинтересовался, не получал ли он вестей от отца Поля де Мирамонта. - Подтвердились ли подозрения Гримо? - спросил я. - Обитают ли еретики в форте Кассера?
Отец Августин долго молчал. Я, не зная, что он обладает прекрасным слухом, уже собрался повторить вопрос, когда он дал мне понять, что все-таки расслышал.
- Насколько я могу судить, - ответил он, - эти женщины - добрые католички. Они ходят в церковь, но не постоянно, из-за слабого здоровья. Отец Поль говорит, что форт находится далеко от деревни, и это также мешает им посещать службы в ненастную погоду. Они ведут скромную и благочестивую жизнь, держат птицу и меняют яйца на сыр. Он не замечал за ними чего-либо подозрительного.
- Но… какова же тогда причина этой поездки? - недоуменно спросил я.
Прежде чем ответить, отец Августин снова надолго задумался.
- Женщины, ведущие подобный образ жизни, навлекают на себя опасность и порождают кривотолки, - наконец произнес он. - Если женщины желают блюсти свою чистоту и непорочность, служа Господу и соблюдая Его заповеди, им подобает искать защиты священника или настоятеля и поступать в монастырь. Иначе они подвергаются серьезному риску, во-первых, потому, что они живут в уединенном месте, уязвимом для насилия и грабежа, а во-вторых, люди помнят, что сторонницы альбигойской ереси тоже когда-то так живали, основав множество лжемонастырей. Люди не доверяют женщинам, которые, избрав образцом своим скорее жизнь Марии, нежели Марфы, тем не менее отвергают покровительство церковных властей.
- Верно, - согласился я. - В таких случаях всегда возникает множество слухов. Вы правильно сказали: почему не поступить в монастырь?
- Помимо того… - И здесь отец Августин сделал паузу перед выразительным повтором фразы, которая была произнесена со всей значительностью, присущей риторическому приему под названием conduplicatio. - Помимо того одна из них умеет читать.
- Вот оно что! - Как двойственно то благо, что несет мирянам дар грамотности! - Не по-латыни, конечно?
- Думаю, что нет. Но, как вам известно, полуграмотные гораздо опаснее тех, кто вовсе неграмотен.
- Да, конечно. - Я и сам встречал самоуверенных и заносчивых мужчин и женщин, которые, едва познакомившись с половиной букв и выучив наизусть пару стихов из Евангелия, взирали свысока на ученых богословов. Я слышал, как темные крестьяне искажают Священное Писание, и в Евангелии от Иоанна, вместо "Свои Его не приняли" читают "свиньи Его не приняли", принимая "sui" за "sues". А в псалме вместо "Укроти зверя в тростнике" - "Укроти диких ласточек", путая "harundinis" и "hirundinis".
Они носят личину учености, словно маску, под которой прячут глубины своего невежества от других невежд.
- Если эти женщины, ведущие такую опасную жизнь, привержены ереси, то я приму все меры к тому, чтобы направить их на путь истинный, - сказал отец Августин. - Вполне возможно, что достаточно будет одного отеческого наставления. Теплой беседы.
- В духе святого Доминика, - поддержал я, и ему понравилось это сравнение.
- Да. В духе святого Доминика. - Затем своим сухим, властным тоном он добавил: - В конце концов, мы, Domini Canes, псы Господни, не только потому, что мы бьемся с бешеными волками. Мы также возвращаем в стадо заблудших овец.
Сказав так, он удалился, хромая и отдуваясь, как кузнечные мехи, и тяжело опираясь на посох. Надо признаться, что в этот момент в голове у меня возникла кощунственная картина - образ очень старого плешивого и беззубого пса на трех лапах - и я улыбнулся, глядя в свои бумаги.
Но улыбка исчезла с моего лица, когда я спросил себя: как еще беззубые псы добывают себе пропитание, если только не выкапывают из земли падаль?
Отец Августин был одержим желанием преследовать разоблаченных еретиков до могилы и далее. Я знал, что в таком случае нам грозят крупные неприятности. Начнутся протесты и обвинения в наш адрес. Против нас поднимутся влиятельные сеньоры.
Худшего, однако, я предвидеть не сумел. На это мне не хватило дальновидности.