Последователи Бешта были в основном людьми небогатыми, простыми арендаторами - "ишувниками". Раввины и богачи презрительно называли хасидов словом "кат", что означало секта. Бешт предстал перед Ваадом Четырех Стран - Высшим Советом раввинов, которые с пристрастием допытывали его, откуда он взял свою пагубную ересь. В 1772 году виленский раввин Илия Гаон провозгласил "херем", то есть проклятие на хасидов. Правоверным иудеям запрещалось вкушать хлеб с хасидами, предоставлять им кров и вести с ними торговые дела. Литовские раввины на съезде в Зельве постановили "вырвать хасидов с корнем, как поклоняющихся идолам". Для последователей Бешта, которого раввины заклеймили как "губителя Израиля", вводились строжайшие кары. Была учреждена должность "тайного преследователя", в чьи обязанности входил неусыпный надзор за соблюдением проклятия. Однако тайным преследователем был назначен Моисей бен Аарон Сегал, оказавшийся скрытым хасидом. Он предупреждал единоверцев о принятых против них мерах.
Хасидизм постепенно распространился на Волыни, в Подолии, Литве, Польше, Бессарабии, Румынии и Венгрии. Как и во всяком религиозном учении, в нем произошли значительные изменения. Основатель хасидизма Бешт был простым и доступным человеком, он проповедовал устно и никогда не записывал своих поучений. Не таков был его преемник, честолюбивый талмудист и каббалист Доб Бер Межерический. Хасиды, совершавшие паломничества в Межерич, ждали выхода учителя целую неделю. За это время ловкие слуги Доб Бера выведывали у них подробности их жизни, и вот в субботу появлялся Доб Бер, облаченный в белоснежные атласные одеяния ("цвет милости", по каббалистическим представлениям), и поражал паломников чудесной способностью угадывать ремесло и склонности каждого. Хасидские общины подчинялись цадикам - "праведникам". Основываясь на каббалистической формуле "праведник есть основа мира", Доб Бер сделал вывод, что цадик есть не только совершенный и безгрешный человек, но даже равен самому Моисею, ибо является живым воплощением Бога. Власть цадиков стала наследственной, так как один из хасидских авторитетов Элимелех Лизенский сделал смелое заключение, что "сын цадика свят еще от утробы матери, ибо он освящен божественными мыслями своего родителя в момент соития и может называться сыном Бога".
- Видишь ли, Володенька, я не знаток хасидизма, однако читал Григория Богрова, который в своих "Записках еврея" давал уничижительную характеристику духовным руководителям хасидов: "Цадики - это ядовитые паразиты, питающиеся телом и кровью своих бесчисленных жертв; это сеятели суеверия и тьмы; это бессовестные факторы на бирже религии; это коварные посредники между небом и землей; это торгаши райскими продуктами; это неизлечимый рак в наболевшем организме еврейской нации". Однако с течением времени острота разногласий хасидов со своими соплеменниками значительно сгладилась и почти сошла на нет. Когда-то хасидов можно было назвать возмутителями спокойствия, сейчас же они скорее ортодоксы, ревностно соблюдающие религиозные предписания. Насколько мне известно, существуют четыре династии цадиков, - перечислял профессор. - Садагурские, идущие от Доб Бера Межерического, Чернобыльские - потомки Нахума Чернобыльского, Столинские - наследники Аарона Карлинского, и Любавические - от Шнеура-Залмана из Ляд…
Профессор не закончил импровизированной лекции. Дверь кабинета с шумом распахнулась, и на пороге возникла горничная, молодая дивчина, недавно вывезенная с дальнего хутора и непривычная к городским порядкам. Она никак не могла научиться стучаться в двери и вламывалась в комнаты в самый неподходящий момент. Не переставая жевать набитым ртом, дивчина промямлила:
- Який-то пан зпытуе про молодого паныча.
- Какой пан?
- Та це ж вин, - ответила дивчина, тыча пальцем в человека за своей спиной.
Визитер был молодым еще господином в вицмундире, застегнутом на все пуговицы. Он вежливо наклонил голову, разделенную идеально ровным пробором:
- Простите меня за невольное вторжение. Я чиновник по особым поручениям при прокуроре киевской судебной палаты. Мне поручено пригласить студента императорского университета Владимира Степановича Голубева для беседы с господином прокурором судебной палаты.
- Не пойду! - отрезал Владимир.
- Пардон, как вас следует понимать? - всполошился чиновник.
- С вашим прокурором мне беседовать не о чем. Он сажает невинных людей, а убийцы гуляют на свободе.
- Ну, ну, Володенька, не горячись, - вмешался старый профессор, - все-таки неудобно манкировать приглашением.
Студента пришлось долго уламывать. Упрямо сжав губы, он слушал увещевания чиновника и поддался только тогда, когда отец попросил не осложнять ему и без того не простые отношения с властями.
- Надень мундир, - посоветовал отец.
- Еще не хватало наряжаться ради прокурора! - вскинулся студент. - Или пойду как есть, или с места не сдвинусь.
Франт в отчаянье оглядел ситцевую косоворотку навыпуск, в которой по теплому времени щеголял юноша, но был вынужден уступить. Вместе с чиновником по особым поручениям студент вошел в здание судебных установлений, пренебрежительно отметив, что в университете все гораздо грандиознее, и только фыркнул, заметив, как согнулся его провожатый перед кабинетом прокурора судебной палаты. Голубев никогда раньше не видел Чаплинского, но уже заранее был настроен против него. Хозяин кабинета вежливо поздоровался, однако его приветствие возбудило в студенте еще большее недоброжелательство и заставило вспомнить отцовскую поговорку о "ляхах с голубой кровью и собачьей бровью". Впрочем, Голубев сразу понял, что главным в кабинете был сухощавый господин, представившийся вице-директором уголовного департамента министерства юстиции. "Ишь ты, с каким значением он выговаривает свою фамилию! Лядов! Как будто мы в Киеве обязаны знать имена всех петербургских бюрократов", - раздраженно думал он, пока вице-директор, придерживая его под локоть, провел студента к большому кожаному дивану.
- Не будем мешать Георгий Гавриловичу, сядем здесь в сторонке и потолкуем по душам. Говорят, вы подготовили петицию на высочайшее имя с требованием выселить из Киева три тысячи евреев? Разрешите узнать, почему вы остановились именно на такой цифре?
Сам того не подозревая, вице-директор больно задел студента. В первом варианте петиции, составленной Голубевым, говорилось о необходимости поголовного выселения иудеев из России. Однако председатель киевского отделения русской монархической партии Борис Юзефович вслух обозвал проект чепухой, упирая на то, что во время японской войны с огромным трудом, забив эшелонами все железные дороги, удалось перебросить на Дальний Восток всего лишь полмиллиона солдат. Что же произойдет при перевозке пяти миллионов евреев! Не желая посвящать столичного бюрократа в споры между киевскими монархистами, Голубев буркнул:
- Для начала достаточно и трех тысяч, а там будет видно. Главное, удалить из Киева адвокатов, газетчиков и прочих зачинщиков смуты.
Лядов мягко заметил:
- Массовое выселение евреев может привести к терактам. Под угрозой окажется визит государя-императора в Киев, намеченный на конец лета. Ведь патриоты в первую очередь озабочены безопасностью государя, не правда ли?
- Да, это так! - согласился Голубев.
Молодежь "Двуглавого орла" с трепетом ждала высочайшего визита. Каждый надеялся пробиться поближе, чтобы разглядеть лик государя, который, как уверяли, был еще прекраснее, чем на портретах. Лишиться этой надежды было бы слишком жестоко, и Голубев честно признался:
- Я не предполагал, что петиция может вызвать осложнения.
- Не разумнее ли с ней повременить?
- Может быть.
- Вот и славно! - воскликнул Лядов. - А сейчас, сделайте милость, расскажите, к каким результатам вы пришли, расследуя убийство Андрея Ющинского?
"Вот оно что! - возликовал студент. - Понадобились собранные мною сведения. Видно, этот вице-директор из Петербурга не дурак, не то что наши судейские крысы!" Он солидно пояснил:
- В своем расследовании я использовал дедуктивный метод…
- Так, так, весьма впечатляет, - поощрительно заметил Лядов, но в его глазах промелькнули веселые искорки.
- Не удивляйтесь, именно дедуктивный метод. Зададимся вопросом, где было совершено убийство? Ясно, что не в пещере, где обнаружили тело. Если бы убивали в пещере, все стены оказались бы забрызганными кровью.
- Может быть, кровь собирали в специальные сосуды? - предположил Лядов.
"Определенно, петербуржец гораздо проницательнее киевских чинуш. Он понимает, что убийство носило ритуальный характер", - подумал Голубев, но все же отверг предположение вице-директора.
- В пещере слишком тесно. Убили где-то неподалеку и скорее не на открытом месте, потому что злодеев заметили бы прохожие, спешившие утром на работу. Самое подходящее место - кирпичный завод.
- Простите, я не до конца понимаю логику ваших рассуждений, - удивился Лядов. - Если убийцы побоялись зарезать мальчика в пустынной и овражистой местности близ пещеры, то еще меньше вероятности, что они проделали это на территории кирпичного завода, где кипит работа.
- В том-то и дело, что не кипит! - терпеливо разъяснял студент. - Спрос на кирпич сезонный. Завод приступает к выработке кирпича только после Пасхи, а до этого времени завод представляет собой совершенно безлюдное место с навесами, сараями, подземельями. И вся эта колоссальная по размерам усадьба находится в распоряжении жида Менделя.
- Необыкновенно интересно! - воскликнул Лядов. - Кто этот Мендель?
- Заводской приказчик, зовут Мендель, фамилии не знаю. Преподозрительный тип. В заборе вокруг завода есть лаз, через который можно было вынести труп и спрятать его в пещере. Осмотрите забор, обыщите кирпичный завод, и вы найдете место преступления.
- Полагаю, Георгий Гаврилович распорядится произвести осмотр ограды в самое ближайшее время, - сказал вице-директор.
- Хоть сию минуту, - отозвался Чаплинский. - Если ваше превосходительство считает это небесполезным, я составлю официальное предписание и сегодня же направлю туда судебного следователя.
Пока прокурор составлял предписание об обыске, вице-директор подсел поближе к студенту и, доверительно понизив голос, попросил его съездить на завод вместе со следователем, потому что господин Фененко не верит в ритуальную версию и уверяет, что в иудаизме не существует догмата крови.
- Мы вовсе не обвиняем всех иудеев, - заверил Голубев, стараясь припомнить отцовскую лекцию. - Речь идет о хусидах… то есть о хасидах, - поправился он. - Это такая тайная секта. О ней еще Владимир Даль писал в "Толковом словаре". Или нет? Ну где-то писал.
- Весьма любопытно, - задумчиво протянул Лядов. - Не могли бы вы составить историческую справочку об этой секте? Судебные чины, знаете ли, погрязли в рутине и туго воспринимают факты, выходящие за рамки обыденного.
- Можно, - солидно пробасил студент.
- Отлично, ждем от вас справочку. Ну вот и предписание готово.
На Лукьяновку Голубев отправился в одном экипаже с судебным следователем Фененко и пожилым письмоводителем. Следователь буквально источал неприязнь. Они уже успели обменяться колкостями в вестибюле суда и теперь старались не замечать друг друга. Говорил только письмоводитель, попеременно обращаясь то к следователю, то к студенту. Так они добрались до Верхне-Юрковской улицы. В воротах завода замерла телега, груженная еще теплым кирпичом. Возчик объяснялся с каким-то человеком, которого загораживала высокая поклажа. Была видна только рука, которая оторвала квиток, сунула его возчику и жестом велела проезжать. Когда тяжелая телега медленно и натужно двинулась, из-за стопок кирпича постепенно показались поля шляпы, потом густая черная борода, сверкнувшее на солнце пенсне, и Голубев узнал Менделя, о котором час назад рассказывал вице-директору. Сейчас приказчик вовсе не выглядел испуганным, каким он запомнился Голубеву во время первой встречи. Мендель покрикивал на возчиков, а те снимали перед ним шапки и кланялись. Но стоило судебному следователю представиться, как приказчик униженно запричитал:
- Вей мир! Пан добрый, я ничегошеньки не ведаю. Меня зовут Мендель Бейлис, я слежу за отгрузкой кирпича. Пану треба обратиться к управляющему Хаиму Дубовику. Сейчас я велю Дувидке его позвать.
Мендель Бейлис окликнул кучерявого сынишку и шепнул ему несколько слов.
- Мы осмотрим забор, - сказал Фененко.
- Разве есть какое нарушение? Забор, не сглазить бы, простоит еще сто двадцать лет, - забеспокоился Бейлис.
- Не знаю, не знаю. Вот господин студент утверждает, что якобы в заборе имеется лаз, через который протащили труп в пещеру.
Бейлис окончательно перепугался.
- Мушль-капушль! Пан студент, дай Бог ему здоровья, путает. Нема лаза. Ваше высокородие, ох, горе мне, таки важный пан, наверное, ваше превосходительство, я маял удовольствие встречаться с паном студентом. Я ему все рассказал, тильки он не слушал.
Под причитания Бейлиса группа прошла вдоль забора до конца улицы. Фененко попросил показать лаз. Голубев дотронулся рукой до светлой доски.
- Лаз забит, но это сделано недавно. Видите, доска свежеструганная!
- Странно, почему вы придаете такое значение этому обстоятельству. В заборе полно новых досок, - возразил Фененко.
Голубев огляделся и ахнул. Вся ограда белела одинаковыми свежими латками. Он мог поклясться, что в прошлый раз их не было. "Ах, подлецы! Успели замаскировать, теперь ничего не докажешь", - молнией пронеслось в его голове.
Тем временем со стороны улицы показались двое торопливо шагавших мужчин. Первым бежал пожилой еврей в ермолке, за ним спешил Бейлис.
- Господин судебный следователь, я Хаим Дубовик, - запыхавшимся голосом представился пожилой еврей в сюртуке.
- Вы управляющий кирпичным заводом?
- И заводом, и постройкой богадельни, за все я, ваш покорный слуга, отвечаю. Позвольте изъяснить вашей милости. Согласно завещанию ребе Ионы Зайцева, "олов гашалом" - мир его праху, на доходы от продажи кирпича должна быть построена хирургическая лечебница и богадельня для бедных евреев. Лечебница уже выстроена, богадельня пока размещается в старых деревянных хатах, но уже заложено каменное здание. Здания лечебницы и богадельни находятся под горой, на Кирилловской, а здесь, на горе, печами для обжига и прочими заводскими постройками заведует наш приказчик Мендель Бейлис.
- Скажите, кто прибил новые доски на забор? - вежливо поинтересовался Фененко.
- Откуда мне знать? - удивился Хаим Дубовик. - Це не наш забор. Ограда идет вокруг усадьбы Марра, он наш сосед. Я на всякий случай прихватил межевой план. Господин следователь может своими глазами убедиться.
Фененко и Голубев углубились в изучение плана. Но выводы они сделали прямо противоположные. Судебный следователь, оглядев местность и выслушав пояснения Дубовика, протянул:
- Вы, безусловно, правы. Забор не ваш.
- Погодите, - вмешался Голубев. - По плану, согласен, это усадьба Марра. Но вот что странно! С трех сторон усадьбы Марра никакой ограды нет. Точнее, имеется развалившийся забор, большей частью - одни только сгнившие столбы от него. Зато с четвертой стороны - именно со стороны вашего завода - забор целехонек, и примечательно, что точно такой же забор идет вокруг кирпичного завода. Нет, господин управляющий, для меня совершенно ясно, что забор заводской. Может, он когда-то и был поставлен Марром, не буду спорить, но чинят его по вашему приказу, потому что иначе вам пришлось бы устанавливать новую ограду.
- Молодой пан ошибается, - мягко заметил Дубовик. - Вы можете расспросить здешних обывателей. Хотя бы вон тех трех шикс.
Голубев посмотрел на луг, по которому прогуливались две полногрудые дивчины, похожие на девиц с панели, и смуглая женщина, в которой он сразу опознал Веру Чеберяк. Её взгляд равнодушно скользнул по студенту, словно она никогда его не видела. А вот с Фененко она начала откровенно кокетничать.
- Вы меня забыли, господин следователь, - жаловалась Вера, томно поводя плечами. - Мы встречались в сыскном. Какими судьбами в наших краях?
- Изучаем забор. Господин студент никак не поймет, откуда взялись свежие доски.
- Тю! Они там в своих ниверситетах совсем сдурели! Вам всякий растолкует, что зимой половину забора разворовывают на растопку. Здешняя голь не имеет грошей даже на полсажени настоящих дров.
- На Горе, упаси Бог, не дадут облениться, - вступил в разговор Бейлис. - Чуть зазеваешься, сопрут и забор, и ворота. Держим на заводе сторожей и дворника, тильки воры их боятся, як Аман колотушек.
Голубев не слушал объяснения приказчика. Его внимание привлекло совсем другое. Он увидел, как Вера и Мендель перемигнулись за спиной следователя. Более того, ему показалось, что они близко знакомы. Не зная, что и подумать, юноша враждебно осведомился у Фененко:
- Вы собираетесь осматривать завод?
- С чего это вы, собственно, решили, что я буду этим заниматься? - не менее враждебным тоном осведомился следователь.
- Вам дано предписание… - запальчиво начал Голубев.
- В коем сказано про осмотр ограды, но нет ни слова про осмотр самого завода, - закончил следователь.
Голубев чувствовал свою полную беспомощность и бессилие. Между тем письмоводитель подал следователю протокол. Фененко подписался и попросил Дубовика:
- Не откажите в любезности поставить свою подпись в качестве понятого. А также вы, - предложил он Бейлису.
Управляющий и приказчик подписались: Дубовик - быстро и уверенно, Бейлис - медленно, сопя и старательно выводя русские буквы.
- Теперь вы, - обратился письмоводитель к студенту.
- Ни за что на свете не скреплю своей подписью эту филькину грамоту, - отчеканил Голубев. - Свидетельствую перед Богом и людьми, что на заводе имеется множество подозрительных мест, но следователь не желает их осматривать.
- Как вам будет угодно, - равнодушно сказал письмоводитель.
Голубеву не оставалось ничего иного, как круто повернуться на каблуках. Кажется, на его уход не обратили ни малейшего внимания. Возвращаясь в город, он кипел от злости. Следователь Фененко откровенно держал руку ритуалистов. Добравшись до штаб-квартиры "Двуглавого орла", он в сердцах пнул входную дверь и на пороге столкнулся с одним из орлят, гимназистом пятого класса.
- Владимир Степанович, - сообщил тот, - к нам забрел один жид…
Это было слишком, даже для такого неудачного дня, и Голубев взорвался.
- Кто пустил?
Оттолкнув гимназиста, он вихрем ворвался внутрь. В углу на стуле скрючился рыжий еврей в грязном лапсердаке. Более отвратительной физиономии Голубеву видеть не доводилось. Нечистые вывороченные губы, крючковатый нос в черных отвратительных угрях. Из-под нахлобученной на голову ермолки торчали засаленные лохмы грязно-медного цвета. "С покрытой головой под образами!" - озлился студент. Он сдернул рыжего еврея со стула и поволок его к выходу.
- Азохен вей! - вопил тот, извиваясь в крепких руках. - Не бейте мени, бо я скажу, як вбивают ваших хлопцив!
Голубев остановился как вкопанный. Еврей поправил лапсердак и с наслаждением поскребся под мышками. Отворачиваясь от обдававшего его чесночного дыхания, студент посулил:
- Тебя наградят, если расскажешь правду.
- Все расскажу без утайки, - гримасничал рыжий. - Разве в Киеве добрые евреи? Хуже гоев!