Еврея звали Алтер Гудис. Из его путанного рассказа можно было понять, что он приехал из местечка Хмельники в субботу и зашел в Купеческую синагогу. Он занял лучшее место, сказав синагогальным служкам, что у себя в Хмельниках владеет домом и лавкой и всегда сидит у Восточной стены. Гудис пожелал выйти к свиткам Торы, но с него потребовали больших денег.
- Слыханное ли дело, пропеть "мафтир" стоит восемьдесят гилдойнов, а "шиши" - целую сотню! - возмущался еврей. - Хасиды! Тьфу на них!
- Хасиды! - воскликнул Голубев. - В синагоге были хасиды?
- Тысяча болячек им на голову, хто вони таки!
- Они вытачивают кровь из христианских детей?
- Они сами хвалились! Пред яким угодно судом присягну! Нехай их повесят! Юшка им треба, выкрестам!
При слове "юшка" еврей непроизвольно облизнулся. "Эге! - подумал Голубев. - Не замешен ли ты сам в изуверстве? Посмотрим. Главное, получить от тебя свидетельские показания. И не к этому хлыщу Фененко я тебя потащу, и не к полячишке-прокурору. А поведу я тебя прямиком к петербургскому вице-директору, уж он-то понимает, что убийство Ющинского было ритуальным".
Глава седьмая
16 мая 1911 г.
Следователь по важнейшим делам Фененко докладывал прокурору окружного суда Брандорфу о ходе расследования. Когда он упомянул о допросе Жени Чеберяка, прокурор предупредил следователя:
- Семейка Чеберяков хорошо известна сыскной полиции. Веру Чеберяк прозвали Сибирячкой. У нее есть родной брат Петр Сингаевский, по кличке Плис. Он известный в уголовном мире "медвежатник", взломщик несгораемых сейфов. Квартира Сибирячки является воровским притоном. Помните еврейский погром?
Еще бы! Следователь Фененко никогда не забудет киевского погрома! В октябре пятого года после бурного ликования, вызванного царским манифестом о даровании свобод, на киевские улицы вышли патриотические демонстрации с иконами и хоругвями. Шествие быстро вылилось в погром, потому что толпу подогревали россказнями о том, как какой-то еврей якобы показывал с балкона городской думы порванный царский портрет, просовывал голову в раму и глумливо кричал: "Теперь я государь!" Никто не видел этого еврея, но погромщики были готовы верить всякому вздору. Полиция и воинские команды охраняли только фешенебельный район Липок, а в остальных частях города беспрепятственно хозяйничали хулиганы. Перед глазами следователя сразу же встала киевская окраина после погрома. Словно ослепшие теснились обезображенные халупы с выбитыми стеклами и выломанными рамами, а перед ними в грязи валялся жалкий хлам еврейской бедноты: выпотрошенные матрацы, порванные подушки и перины, осколки глиняной посуды. Ближе к центру города добыча погромщиков становилась богаче. Весь Крещатик загромождали зеркала, чудные стоячие лампы, инкрустированные комоды и шкафы. Между завалами деловито сновали люди, нагруженные огромными тюками, в основном простонародного вида, но кое-где мелькали дворянские фуражки с красными околышами и даже встречались гимназисты с ломами в руках.
Брандорф продолжал:
- Когда из Петербурга нагрянула сенаторская ревизия для выяснения причин беспорядков, сыскному отделению велели отыскать часть награбленного. Осведомители сообщили, что на квартире Сибирячки - настоящий склад мануфактуры. Полиция нагрянула с обыском, но, к сожалению, кто-то предупредил воровку, и она успела сжечь в печи целые штуки шелка и бархата. Еще, бестия, посмеялась над сыщиками. Отужинайте, говорит, незваные гости! Таких дорогих котлеток нигде не отведать! Ну, конечно, жарила котлеты на шелке! Имейте в виду, если мы в самом скором времени не найдем уголовников, нас заставят сделать преступниками евреев. Знаете, что вице-директор Лядов сказал мне на прощание перед отъездом из Киева? Ищите, говорит, жида! Не иначе Ванька Каин хочет устроить громкий ритуальный процесс.
Ванькой Каином в либеральных кругах прозвали министра юстиции Ивана Григорьевича Щегловитова. Кличка полулегендарного московского вора, переметнувшегося на сторону полиции и назначенного сыщиком, прилепилась к министру не случайно. Когда-то Щегловитов считался человеком прогрессивных взглядов. Молодым юристом он приветствовал судебную реформу, публиковал статьи по различным вопросам уголовного процесса, трактуя их в прогрессивном духе. Однако в мрачную эпоху контрреформ Щегловитов отрекся от былых идеалов. Его назначение министром юстиции было воспринято, как ликвидация последних остатков независимого и непредвзятого правосудия. Фененко с горечью наблюдал, как прокуроры, блюстители закона, превращаются в безгласных исполнителей воли министра; председатели судов дрожат перед губернскими чиновниками, словно провинившиеся школяры; судебное ведомство становится чуть ли не филиалом охранки. Прогрессивные юристы ненавидели Щегловитова даже больше, чем Столыпина, потому что тот хотя бы никогда в либералах не ходил, а министр юстиции был переметчиком и предателем. И не было ему иного имени, кроме Ваньки Каина.
Выйдя из прокурорского кабинета, Фененко увидел, что у дверей камеры его уже поджидает сотрудник "Киевской мысли" Бразуль-Брушковский. Приглашенный в камеру, журналист вынул из кармана пухлый блокнот и приготовился записывать.
- Василий Иванович, наши читатели горят нетерпением узнать о странном эпизоде, связанном с задержанием одного приезжего. Имеет ли этот эпизод отношение к таинственному убийству мальчика Андрея Ющинского?
- Можете сообщить многоуважаемым читателям "Киевской мысли", что вся эта история является провокацией, затеянной черносотенцами, точнее, студентом Голубевым, секретарем молодежной патриотической лиги. Он предъявил судебным властям некоего Алтера Лейбова Гудиса, мещанина из местечка Хмельники, что в Подольской губернии. С первых слов стало ясно, что Гудис произносит бессвязные речи. Право, стоит посочувствовать господину Голубеву - ведь какой больной фантазией надо обладать, чтобы извлечь из этого бреда сведения о ритуальном преступлении. Вскоре, как и следовало ожидать, Гудис сознался, что возвел поклеп на соплеменников.
Следователь умолчал о том, каким способом было получено признание Гудиса. Он всегда осуждал приемы с "подсадными утками" и, хотя в данном случае цель, как говорится, оправдывала средства, он был рад, что всю черную работу проделал полицмейстер, решивший тряхнуть стариной в пику сыскной полиции. Полковник Скалон вызвал городового Готмалко, выросшего в еврейском местечке и свободно владевшего еврейским жаргоном. Переодетого городового подсадили в тюремную камеру, и он участливыми расспросами выяснил, что Гудис ничего не знает об убийстве. Когда следователь спросил городового, уверен ли он, что выпытал правду, тот только махнул рукой: "Ваш высокобродь, тот поц совсем мишугенен. Мает хвору башку". Действительно, Гудис страдал приступами помешательства и приехал в Киев лечиться от головных болей. Огромный город подействовал на него угнетающе, болезнь обострилась, несчастный целыми днями бродил по улицам, пугая прохожих странными ужимками.
- Гудис был удален из Купеческой синагоги за неподобающее поведение. Тогда в его безумной голове созрел план мести соплеменникам. Он приставал к прохожим с расспросами, где принимают доносы на евреев. Как ни прискорбно, нашелся шутник, указавший Гудису на штаб-квартиру "Двуглавого орла", а там сумасшедшего приняли с распростертыми объятьями. Вот и вся история, - подытожил Фененко. - Теперь полицмейстер ломает голову над тем, как водворить означенного Гудиса на постоянное место жительства. По проходному свидетельству его не отправишь. Киевские евреи настолько раздражены его поступком, что можно ожидать насилия над доносчиком. Придется отправить его домой по этапу.
Журналист распрощался со следователем. Как только он ушел, в камере появился письмоводитель с сообщением, что одного арестованного уже привели, а вот пристава Красовского с его подопечными пока нет.
- Телефонируйте ему, чтобы поторопился, мне ждать некогда. И заводите арестованного, - распорядился судебный следователь.
Конвоир ввел парня, еще молодого годами, но уже с совершенно испитой физиономией, на которой синели и желтели несколько синяков. Федор Нежинский приходился дядей убитому Андрею Ющинскому.
- Ну что, Федор? - спросил следователь. - Продолжаете запираться? Напрасно! Не желаете облегчить собственную участь? Нам ведь все известно из показаний свидетеля Евгения Чеберякова.
- Женька, бисов сын, все набрехал, - испуганно выдавил Федор.
Да, Женя Чеберяк был мастер врать, с этим Фененко должен был согласиться. Допрашивать малолетнего свидетеля было сущей мукой. Понадобилось несколько допросов, прежде чем от него удалось добиться признания, что Андрей Ющинский, по уличной кличке Домовой, заходил к нему попросить порох для игрушечного ружья. "Тильки я, дяденька, не маял порохо, я стрелял серниковыми головками. То Домовой брал порохо", - повторял он, честно округлив глаза. Но однажды, на очередном допросе, когда следователь уже устал слушать про ружье, порох и серные головки, Женя вдруг проговорился о том, что в субботу отец послал его в пивную на углу Верхне-Юрковской и Половецкой. Там мальчик встретил Федора Нежинского в перемазанной глиной одежде. Федор шепнул ему на ухо: "Уже Андрюши нет, его порезали". Добытые показания являлись архиважными. В самом деле! Рано утром в субботу Ющинский вышел из дома, а вечером того же дня, когда никто еще не спохватился о его пропаже, родной дядя спьяну сболтнул, что мальчика зарезали. И это происходит в полуверсте от пещеры, и к тому же дядя убитого вымазан в глине! Но пока что Федор Нежинский отрицал факт разговора с Женей Чеберяком и даже свое пребывание в пивной.
- Сыскная полиция установила ваших собутыльников. Вы пришли в пивную вместе со своим приятелем Андреем Брицким, взяли две бутылки пива и одну фиалку. Видите, нам известно даже то, что вы пили.
- Шо за фиалка? - искренне удивился Федор. - Яким бисом вона треба? Я маял семешник - тильки на пару пива.
- Вскоре вас пригласила компания ломовых извозчиков, - монотонно продолжал следователь. - С ними вы выпивали до полуночи, а когда пивная закрылась, пошли ночевать к вашему знакомому Матвею Жуковскому, проживающему в доме номер один на углу Половецкой и Татарской. Так или нет?
- Так!
- Ваше платье было вымазано в глине?
- Ни.
- Тем не менее Матвей Жуковский, у коего вы заночевали, подтверждает, что вы были в грязном платье. Когда Матвей спросил вас, где вы так вымазались, вы ответили, что нанялись копать землю. Утром вы попросили у него щетку, чтобы вычистить платье.
- Николи в жизни не чистив спинджак.
- Охотно верю. Должно быть, выпал особый случай. Но как вы объясните показания малолетнего Трофима Жуковского, сына вашего приятеля. Зачитываю: "Брата моего младшего не было в то время дома, и я все беспокоился, где он находится. Услыша это, Федор (он был тогда немного пьяноватый) стал говорить моему отцу, чтобы он не пускал нас, малых детей, гулять на Загоровщину, причем тут же заметил, что в Слободке у его соседки был очень умный мальчик - байстрюк и что этот байстрюк недавно исчез", - следователь оторвался от бумаги и прокомментировал. - Вы, наверное, имели в виду собственного племянника, ведь это он, как вы выражаетесь, байстрюк - незаконнорожденный. Объясните, почему вы не советовали пускать детей на Загоровщину, то есть туда, где неделю спустя было обнаружено тело Андрея?
Нежинский ничего не отвечал. Фененко задал следующий вопрос:
- Когда вы узнали о смерти племянника?
Нежинский косноязычно рассказал, что в понедельник его временно поставили чернорабочим в маслобойное заведение на Кирилловской улице. Место было завидным: двадцать рублей в месяц на своих харчах. Рабочий день начался в шесть утра, а в полдень кто-то сказал, что на Загоровщине нашли убитого мальчика. Нежинский сразу подумал, что это его пропавший племянник. Но с хорошего места в первый же день отпрашиваться было нельзя даже по такому случаю, как смерть родного племянника. К пещере он пришел только на следующее утро. Городовой показал ему фуражку, по которой Федор опознал племянника.
- Згадав, - хлопнул себя по лбу Нежинский, - вспомнил, чому я чистил одежу. Сестра Наталья просила пошукать Андрейку. Я на Загоровщине, лазал по ярам, там вымазался. Потом пошел до пивной. Пили мы субботу и воскресенье, в понедельник утром я почистив спинджак, шобы хозяева на маслобойке знали, шо я справный человек.
Фененко почувствовал, что Нежинский может выкрутиться. В конце концов, грязное платье и пьяная болтовня невесть какие улики. Однако в запасе у судебного следователя имелся козырь, и пришло время пустить его в ход.
- Хорошо, - вкрадчиво сказал Фененко, - великолепно, что к вам, Нежинский, вернулась память. Ну уж если она вернулась, не соблаговолите ли припомнить печника Ященко?
Нежинский испуганно моргал подбитыми глазами.
- Ященко?.. Якого Ященко?
- Опять память пропала? А вот печник Ященко вас отлично помнит. Он рано утром в субботу 12 марта, то есть, обратите внимание, Нежинский, в тот самый день, когда пропал ваш племянник, спешил на работу. Его путь лежал через Загоровщину. Он проходил мимо пещеры, в которой впоследствии было найдено тело вашего племянника. Неподалеку от пещеры печник Ященко присел в канаву для удовлетворения физиологической потребности. Вы меня слушаете?
- Слухаю, - сглотнул слюну Нежинский. - Тильки ни розумию, що вин зробив?
- Присел в канаве справить нужду.
- А… посрать… - догадался Нежинский.
- Пусть будет так. Сидя в канаве, Ященко увидел человека, который осторожно крался вдоль яра. Зачитываю показания печника: "Когда этот человек дошел до леса, он оглянулся кругом и заметил меня в канаве. То место, на котором этот человек остановился, находится приблизительно на расстоянии двадцати шагов, а может быть, и больше от пещеры, где был найден труп Ющинского. Пещера от незнакомца была с правой стороны, и когда он меня заметил, он не свернул вправо, а пошел налево, по направлению к тому яру, по которому можно спустится на Кирилловскую улицу. Когда человек этот остановился и посмотрел на меня, расстояние между нами было не более шестидесяти шагов. Издали я, конечно, не мог рассмотреть хорошо физиономии этого человека, но заметил, что бороды у него не было, а были черные усы, небольшие, а под подбородком что-то белое. Был ли это шарф или просто белая рубаха, я не заметил". Печник не придал особого значения этой встрече, но потом, прочитав в газетах об убийстве Андрея Ющинского, задался вопросом, уж не преступника ли он видел. Ященко поделился своими подозрениями с несколькими знакомыми, те, как водится, рассказали своим знакомым, и вот спустя неделю-другую к нему явился один человек. Вы случайно не знаете его имени?
- Ни, - упавшим голосом пробормотал Нежинский.
- Напрасно! Потому что этим человеком были вы, Нежинский, собственной персоной. Вы попросили описать внешность незнакомца, повстречавшегося печнику неподалеку от пещеры. Вот показания Ященко: "Я сообщил ему приметы господина и сказал ему, когда именно я его видел, после чего дядя покойного Ющинского, сказав: "Это он, я так и думал, так теперь и знаю!", - ушел от меня". Итак, пришла пора сказать правду!
Нежинский колебался. Казалось, стоит только подтолкнуть его, как он выложит всю подноготную. Однако следователь был достаточно опытным психологом, чтобы торопить события. Он знал, что излишняя настойчивость может привести к обратному результату. Бывало, арестованные замыкались в упорном молчании и уже не реагировали ни на какие доводы. Фененко вновь отошел к окну, давая возможность арестованному собраться с мыслями. Его тактика блестяще сработала. Нежинского прорвало.
- Все скажу. Як же так! Меня под замок, а злодеи гуляют на воле!
- Давно бы так! Кого вы опознали?
- Луку Приходько!
"Что и требовалось доказать, - удовлетворенно констатировал следователь. - Конечно, отчим мальчика! Не подвела меня интуиция!"
Тем временем Нежинский, словно избавляясь от давившего на него груза, торопливо рассказывал, что Лука Приходько, женившись на сестре Сашке, сторонился ее родни. Пасынка Андрюшу он сразу же невзлюбил и обращался с ним жестоко. Нежинский заподозрил шурина в причастности к убийству, а после разговора с печником его подозрения перешли в уверенность.
- Почему же вы не сообщили о виновности Луки Приходько?
- Хлопца жалко, але його же не повернешь, - вздохнул Федор. - Коли уку заарестуют, хто буде харчевать сестру и ейных детин. Хай робит!
Внося в протокол показания Нежинского, следователь скорбно покачивал головой. Дядя знает убийцу племянника, но боится, что того арестуют и некому будет кормить его семью. "Н-да, народная нравственность напрямую зависит от народного благосостояния, - думал Фененко, вызывая конвойного. - Федор Нежинский туп и неразвит, но нравственно глухим существом его сделала не природа, а бедность. Он не имеет постоянной работы, не может содержать родных и вследствие этого вынужден покрывать убийцу, встречаться с ним каждый день, сидеть с ним за одним столом".
Конвойный увел Нежинского, но не успел Фененко перевести дух, как в его камеру постучался пристав Красовский. На снимках, публикуемых в киевской желтой прессе, сыщик выглядел бравым офицером. В действительности он был невысокого росточка и субтильного сложения. Аккуратно зачесанные волосы, реденькие и столь же аккуратно подстриженные усики, скромно потупленные глаза - по этим признакам его можно было принять за мелкого конторского служащего. Фененко не раз задавался вопросом, не наговаривают ли на Красовского, что он был правой рукой легендарного мздоимца Спиридона Асланова? С другой стороны, трепещут же воры перед этим мягким и предупредительным человечком!
- Василий Иванович! - расплылся в улыбке Красовский. - Ну что, заложил Нежинский своего родственничка?
- Он дал нужные сведения, - сухо кивнул Фененко. - Полагаю, теперь отчиму не вывернуться.
- Так точно! Хотя в его показаниях, собственно, уже нет необходимости, - с невинным видом заметил пристав. - Мы провели опознание, и свидетель Ященко подтвердил, что встреченный им у пещеры человек является Лукой Приходько. Я уже и полицмейстеру рапортовал.
"Вот как! Красовский пытается приписать себе все заслуги", - подумал следователь и попенял приставу:
- Поторопились, милостивый государь, поторопились без меня. Надеюсь, опознание было проведено в соответствии с требованиями закона?
- Василий Иванович! - пристав сделал обиженное лицо. - Кажется, я не первый год в полиции! Рядом с Приходько поставили двух переодетых в штатское платье городовых, сходного с подозреваемым роста и сложения.
- Ну, городового в любой одежде за версту отличишь, - усмехнулся следователь, припомнив по университетским годам, что переодетые городовые на студенческих сходках все время норовили собраться в полувзвод и замаршировать в ногу. - Ладно, давайте сюда Ященко.
Печник Ященко, медлительный малоросс средних лет, вошел бочком и робко поздоровался со следователем и приставом. Фененко официальным образом осведомился у свидетеля, подтверждает ли он, что одно из предъявленных ему в ходе опознания лиц являлось тем самым человеком, которого он видел у пещеры.
- Як сказать? - замялся печник. - По платью схож, шапка теж. Волосья черны, усы черные, вверх закручены - це так. Носы у обоих длинные. С затылку дюже схожи. Вин маял вытянутый затылок.