В случае же малейшего нарушения сего обязательства подвергаю себя, чтобы голова была мне отсечена, сердце, язык и внутренности вырваны и брошены в бездну морскую; тело мое сожжено и прах его развеян по воздуху, ибо нет прощения открывшему сии тайны.
Присягаю и клянусь перед Вольным Собранием в неразрывной верности к Ордену состоять, приказы Ордена выполнять беспрекословно и начальникам своим великое послушание оказывать".
И подпись: "Я есмь, государи мои, кавалер святого креста братства светозарных, усердный таинств их предатель… Кассиан"
Больше ничего написано не было.
И я решила карту перерисовать, а оригинал вместе с орденским крестом, которым, как видно из документа, был награжден этот Кассиан, спрятать. Но куда прятать, если такой хитрый тайник: не в землю закопанный, не в стену вмурованный, я все равно нашла. Тогда кто-нибудь другой тоже найдет.
Не успела я придумать, куда спрятать находку, как мне помешали. В дверь постучали, да так напористо и уверенно, как могут стучать лишь пожарные, частные приставы и квартирные хозяйки.
- Кто это? - спросила я.
- Откройте, мадам, полиция, - ответил мне грубый голос из-за двери.
"Ох, как не вовремя", - досадовала я про себя, но обрадовалась тому, что, наконец-то, можно будет более не нести этот тяжкий груз в одиночку, подозревая всех и каждого, а переложить его на полицейских чинов.
- Подождите немного, одну минутку! - я бросилась разбирать нагромождение стульев и пуфиков у двери. В последнее мгновение я наклонилась и засунула шкатулку-бювар глубоко под перину.
- Откройте немедленно!
- Сейчас, только комод отодвину!
Едва я открыла дверь, как в комнату вошли двое полицейских, одетые во влажные шинели, пахнувшие лошадьми и прелым сеном. Один из них цепким взглядом окинул комнату и подошел к окну, другой встал на страже около двери и вытянулся во фрунт.
За полицейскими показался невысокий господин средних лет в потертом коричневом долгополом пальто, застегнутом только на среднюю пуговицу. На голове неказистая шляпа, пышные усы на широком лице переходили в бакенбарды, бороды не было.
Он кивнул и сухо представился:
- Федор Богданович Кулагин, агент сыскной полиции.
- Очень рада! Аполлинария Лазаревна Авилова, вдова колежского асессора, из N-ска.
- Почему вы так долго не открывали, г-жа Авилова? - спросил он строго. - Чем вы были так заняты?
- Дверь баррикадировала, - ответила я, ничуть не смутившись от его подозрительности. - Потом разбирала, чтобы вам открыть.
- Значит, дверь, - задумчиво протянул он, подошел к балкону и отодвинул занавеси. - А эту сторону чего ж не баррикадировали?
- Не успела, - ответила я, удивленная его вопросом.
- А зря, зря… - покачал он головой. - Пока вы, Аполлинария Лазаревна, эту сторону защищали, убийце ничего не стоило, если бы он захотел, пройти по карнизу вон с той стороны прямо до вашего балкона. И что тогда?
Кулагин открыл занавеси и отпер балконную дверь. От холодного ветра, рванувшегося навстречу, у меня тут же заныли зубы.
- Вот, кстати, тут уже кто-то ходил. И босиком. Не подскажете, кто именно, г-жа Авилова?
- Это я ходила… Мне жарко было, я горела вся, вот и пошла снегом обтереться.
- Весьма неосмотрительно, - осуждающе покачал он головой. - Когда это было? Вчера вечером?
- Нет, первый раз утром, когда я увидела тело несчастной подруги, распростертое на земле, а второй раз около двух часов назад.
- Понятно, - кивнул агент. - Славная у вас привычка, г-жа Авилова, по морозу босиком бегать. Здоровье не бережете, зато покойников находите, - и тут же поменял тему разговора: - Через четверть часа жду вас внизу в гостиной.
Он вышел из комнаты, а за ним гуськом потянулись двое полицейских, унося с собой запах лошадей и прелой соломы.
Глава шестая
…Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил. ‹› При сем с отеческою нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик. Отсылать его в Воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли его покамест отдать в какую-нибудь деревню - хоть в Остафьево. Милый мой, мне совестно ей-богу… но тут уж не до совести.
(Из письма А.С. Пушкина П.А. Вяземскому. Конец апреля - начало мая 1826 г. Из Михайловского в Москву)
В гостиной нависло тягостное молчание. Войдя, я заметила, что каждый из присутствующих сидит в некотором отдалении друг от друга, насколько это позволяют размеры комнаты. Увидев несколько свободных стульев, я подошла и присела рядом с Пурикордовым. Он слегка пошевелился, изображая нечто среднее между полупоклоном и стремлением отодвинуться, и не сказал ни слова.
В глубине гостиной, около двери в столовую, рядком сидели Тимофей с Анфисой, тоже приглашенные на встречу с сыскным агентом. Лица у них были серьезные, брови нахмуренные; они сидели, сложа руки на коленях, и явно ощущали себя не в своей тарелке, находясь среди господ.
Встретившись глазами с Карпухиным, сидевшим напротив, я попыталась было улыбнуться ему, но он отвел глаза и стал усиленно разглядывать носки своих туфель. Подивившись такому поведению, я в уме пересчитала присутствующих в гостиной, и оказалось, что не хватает мага и спирита Гиперборейского.
Появился сыскной агент, и все невольно подтянулись.
- Господа, - хмуро сказал он, - я надеюсь все в сборе?
Пурикордов ответил первым:
- Нет Фердинанта Ампелоговича Гиперборейского.
- Кто это? - удивленно поднял брови Кулагин. - Странное имя. Из иноверцев?
- Неизвестно, - отвесил едва заметный поклон скрипач. - Он приглашенный гость покойного, занимается спиритизмом и вызовом духов.
- И где он сейчас? Духи его утащили с собой в преисподнюю? Приведите! - кивнул он полицейскому у двери. Тот бросился исполнять приказ.
Еще несколько минут протекли в тягостном ожидании. Наконец, появились двое дюжих молодцов, тащивших на себе Гиперборейского, представлявшего собой совершенно омерзительное и непристойное зрелище.
От заклинателя духов разило сивухой так, что, Косарева схватила платок и уткнула в него нос. Мокрые волосы прилипли ко лбу, на рубашке и брюках виднелись подозрительные пятна, пахнущие кислятиной. В руке у Гиперборейского была зажата пустая бутылка из-под водки.
- Я не причем, - объяснял он полицейскому, поддерживающему его за локти, - это все они… Духи… А мне отвечать?! Ну уж нет! Пусть сами и материализуются… Я так сказал и баста!.. Фердинант - это магия! Это квафили… кфалификация!.. Вот что! Фердинант Наполеона вызвал, и тот явился. Правда, ненадолго… Но я старался.
- Конечно, само собой, - кивали ему полицейские, водружая пьяного до беспамятства Гиперборейского на стул, с которого тот оседал то в одну, то в другую сторону. Наконец, один из провожатых додумался поставить локти спирита на стол, и Фердинант Ампелогович застыл, обхватив слипшиеся волосы руками.
- Привели, - констатировал Кулагин, ничуть не изменившись в лице при виде невменяемого свидетеля. - Тогда начнем. Я хочу знать, господа, обо всем, что произошло в этом доме с самого начала. Нет, не надо мне рассказывать все сейчас. Вы будете находиться здесь, на глазах у моих помощников, чтобы, не дай Господь, с вами ничего не произошло наедине в ваших комнатах. Я буду вызывать всех вас по одному в малую гостиную и там беседовать. Большая просьба: не переговариваться, не сочинять общих версий - за этим будут следить полицейские. Вам все понятно?
Я не выдержала:
- Г-н Кулагин, насколько мне известно, допросы даже одного человека могут продолжаться неограниченно долгое время. Можно хотя бы книжку почитать или рукодельем заняться? А то ведь скучно без занятия сидеть.
- Нет, - коротко ответил он. - Не имею понятия, откуда вам известно все о допросах, г-жа Авилова, но вы изволите ошибаться: это не допрос, а беседа. Она не займет много времени. Разрешите откланяться.
Только он вышел, Пурикордов поднялся со своего места:
- Черт знает что такое! - воскликнул он. - Сидеть здесь и ожидать своей участи только потому, что в некий несчастный миг оказался рядом с преступником в одном месте и в одно время! Я всегда знал, что надо мной тяготеет рок!
- Беседовать не положено, - прогудел басом один из полицейских.
- Но я же не уславливаюсь о том, что говорить на допросе! - возразил возбужденный Пурикордов. - Я выражаю свое мнение.
- Все равно не положено!
- Sacr? nom… - в сердцах ругнулся Александр Григорьевич и сел на свое место.
Постепенно сидящие в комнате один за другим исчезали за дверью и не возвращались обратно. Их словно пожирал молох под названием "Закон и Правосудие".
Уже ушла чета Вороновых, Ольга, Косарева, Пурикордов с Перловой, Анфиса с мужем, но меня все не звали. Даже Гиперборейского уволокли, и я убеждена, что не на беседу, а в постель, так как он был в совершенно бессознательном состоянии. Приглашенный предпоследним Карпухин подмигнул мне и скрылся с глаз, а я встала и подошла к окну. Я раздумывала: рассказать следователю о своей находке или нет. И решила не рассказывать. Все равно дело давнее и к убийству не имеет никакого отношения. Сама разберусь, тем более что обожаю тайны подобного рода.
Дождалась. Войдя в малую гостиную, я увидела, что Кулагин что-то быстро пишет. Он отложил перо в сторону и пригласил меня присесть.
- Г-жа Авилова, меня интересует пока один вопрос: кто дал указание убрать тела с места преступления?
- Не помню… Думаю все же, что хозяйка дома, Марина Викторовна Иловайская.
- Думаете или слышали собственными ушами?
- Нет, поручиться не могу, но именно Марина послала за Анфисой, чтобы та замыла кровь после убийства Иловайского. А уж к Мамонову кто звал Анфису, я не помню.
- Расскажите мне о покойнице, - попросил следователь.
- Мы не были с ней особенно близки. Учились вместе в женском институте. Она всегда была взбалмошной, несколько истеричной девушкой. Не обладая особенной красотой: глаза с косинкой, небольшой рост, смугловатая кожа - она, тем не менее, привлекала живостью воображения и своенравным характером. Даже когда Марина вдруг пожелала стать артисткой, я ничуть этому не удивилась: она редко обращала внимание на правила, "что должна уяснить и чего следует опасаться девушке из приличной семьи".
- Вас не удивило, что она пригласила вас, не будучи с вами в близких, дружественных отношениях, к себе в дом на торжество?
- Нет, не удивило. Мы встретились в Москве случайно - столкнулись в модной лавке на Кузнецном мосту, и она мне явно обрадовалась. Ведь Марина, насколько мне было известно, жила с Иловайским замкнуто, а я для нее - кусочек прошлой "домашней" жизни.
Кулагин расспрашивал меня долго. Интересовался моим мнением о прочих гостях, выяснял, не видела ли я чего-либо подозрительного. Я хотела рассказать ему о разговоре Пурикордова с Косаревой о приорах и прецепторах, но, после того как в моих руках оказалась шкатулка с загадочными документами, я решительно отказалась от этой мысли. Вместо этого я подробно описала ему эпизод дуэли, спиритический сеанс и свои ощущения в бурную ночь, когда ко мне в комнату пришла Ольга. Странно, что об эпизоде с падением в снежный сугроб Кулагин осведомился лишь мельком, задав мне ничего не значащие вопросы.
- Итак, г-жа Авилова, я искренне прошу вас не покидать этого дома до последующего распоряжения.
- Как, вы не разрешаете мне уехать?
- Нет, - ответил он устало, и по его реакции я поняла, что все предыдущие собеседники задавали этот же самый вопрос.
- А внутри дома мне дозволительно будет ходить, куда я хочу?
- Кроме того места, где лежат тела, извольте, - сухо ответил агент сыскной полиции.
- Ну, что вы, г-н Кулагин!.. Меня туда на аркане не затащишь. Я имела в виду лишь библиотеку. Скучно стало, хочется взять что-либо почитать.
Чиновник криво усмехнулся:
- Скучно, говорите?… Что ж, весьма любопытно. Можете идти, сударыня.
Первым делом я решила перехватить что-нибудь до обеда - от допроса у меня разыгрался просто жуткий аппетит. На кухне было многолюдно: наконец-то, деревенские вышли на работу. Увидев меня, все замерли и прекратили заниматься делами. Я смущенно пробормотала, что мне бы какого-нибудь сухарика, и окончательно смутилась. Анфиса тем временем отрезала два больших ломтя хлеба, сунула меж ними кусок окорока и соленый огурец. Поблагодарив, я вышла, чувствуя, как спину мне сверлят настороженные взгляды. Я стала прокаженной, как и остальные, замешанные в этой истории.
Откусывая на ходу от гигантского бутерброда, я поднялась на второй этаж и пошла по темному коридору в библиотеку. По дороге услышала скрип приоткрываемой двери и голос:
- Полина, зайдите ко мне, прошу вас.
Карпухин вышел из комнаты навстречу мне. Я подошла поближе.
- Что случилось, Иннокентий Мефодьевич?
- Зайдите ко мне.
Поколебавшись немного, я все же зашла. В голове копошилась препротивнейшая мыслишка, что Карпухин - убийца и что негоже играться с огнем и лезть на рожон, но я отбросила ее в сторону.
- О чем вас спрашивали, Полина? - спросил он почему-то шепотом.
- О разном, - насторожилась я. - А почему вас это так интересует?
- Да потому, что я самый первый кандидат в убийцы! - со страхом ответил он мне. - Знаете, как этот агент сыска меня раскалывал?! Всю душу наизнанку вывернул!
- Что вы нервничаете? - удивилась я. - Он всех расспрашивал. Служба у него такая.
- Конечно, служба, - кивнул он. - Иголки под ногти засовывать и спрашивать с любезной улыбкой: "Не беспокоит?" - вот какая у него служба! Кулагин интересовался моими отношениями с дочкой хозяина дома, с его женой, дружил ли я с Мамоновым. А Мамонов еще тот фрукт был - наглый, смазливый фат и жуир! Это Сергей Васильевич, добрая душа, видел в нем только хорошее и нарадоваться не мог на жениха своей ненаглядной Оленьки. А Алексей вовсю ухлестывал за Мариной, стоило ей только появиться здесь.
- Как это? - сделала я вид, что безмерно удивлена, хотя не забыла тот поцелуй Мамонова в коридоре перед праздничным вечером… - При Иловайском? И Марина принимала его ухаживания?
- Да в том-то и дело! - горячо воскликнул он. - Я был свидетелем того, как это все начиналось: когда театр уехал, а Марина осталась, Мамонов тут же стал проявлять к ней неприкрытый интерес. Но она барыня себе на уме и не поощряла его, пока не достигла устойчивого положения в доме. Ведь все, кроме самого Иловайского, понимали, почему она пошла за него. Испорченная репутация, тяготы кочевой жизни, да и возраст уже - двадцать пять лет не шутка. В такие годы у многих уже по трое детей. И после заключения брака Сергей Васильевич часто уезжал по торговым надобностям, а Алексей оставался в доме.
- Простите, а зачем Иловайский оставлял Мамонова у себя? - спросила я.
- Он был студентом Московского университета, из семьи мелкопоместных дворян Пензенской губернии. Однажды по глупости ввязался в какую-то анархическую стачку, его поставили под надзор полиции, и Мамонов решил, что ему лучше будет год отсидеться в каком-нибудь тихом месте, недалеко от Москвы. К родителям ему ехать не хотелось, вот он и решил попытать счастья у шапочного знакомого. Мамонов поведал ему о своих бедах, и Сергей Васильевич, добрейшей души человек, предложил студенту пожить у него. Это было еще до женитьбы на Марине Викторовне. Тому понравилось, и скоро год, как он живет у нас…
Карпухин неожиданно замолчал. По его породистому лицу пробежала рябь - он вспомнил, что героя его рассказа нет в живых.
- Продолжайте, Иннокентий Мефодьевич, - попросила я, - мне очень интересно вас слушать.
- А зачем вам все это, Полина? - спросил он. - Вы же залетная птичка. Прояснится дело, и поминай, как звали.
- Вот спасибо! - засмеялась я.
- За что? Вы на "птичку" обиделись?
- Нет, ну что вы, месье Карпухин, совсем наоборот. Вы сейчас полностью обелили меня в своих глазах. Нутром поняли, что не я являюсь причиной здешних трагедий, раз решили, что полиция меня не схватит с поличным.
- Полина, милая, сколько вас можно просить? - придвинулся он ко мне поближе. - Называйте меня ласково… Кеша…
- Votre conduite est ridicule! - возмутилась я. - Может, вы и уверены, в том, что я не убийца, но я, в отличие от вас…
Тут я запнулась, поняв, что допустила бестактность.
- Продолжайте, Полина, - мягко ответил он, впрочем, не отодвигаясь от меня и не возмутившись ни на грош. - Вы считаете, что это я убил несчастных супругов Иловайских и вместе с ними Мамонова?…
- Пусть полиция считает, - предприняла я попытку высвободиться из его объятий, - а я погожу.
- Нет уж, Полина, вы меня жестоко обидели, и я требую удовлетворррения! - прорычал он, наклоняясь ко мне.
- Вы понимаете, что ваши слова звучат двусмысленно.
- Они звучат именно так, как я хотел бы, чтобы они звучали, - его рука уже ласкала мою грудь, и я не могла выскользнуть из его крепких объятий. И где-то в глубине таилась мыслишка: действительно ли я хочу освободиться? Ничего не имея против Карпухина, как любовника, я все же не могла позволить себе лечь в постель с убийцей. Внутренние принципы заставляли меня сопротивляться, хотя я была уверена, что для некоторых особ с довольно извращенным вкусом подобное знание вызвало бы только прилив сладострастия.
- Нет и нет! - решительно оторвала я его руки от себя. - Докажите мне, что вы не убийца, а потом посмотрим. Но ничего вам обещать не собираюсь!
- Хорошо! - согласился он и как-то сразу посерьезнел. - Вы мне нравитесь, Полина, и я докажу вам, что убивать Иловайского мне не было никакого резона.
- И Мамонова с Мариной, - напомнила я.
- Вот уж не знаю, - растерялся он. - Нет у меня к ним ни особенной злости, ни зависти. Повода нет. С чего бы мне их убивать? Идемте же поскорей, пока нас не хватились.
Карпухин повел меня в библиотеку, куда, впрочем, я и собиралась. Если бы он не перехватил меня на полпути, давно бы уже сидела в уютном кресле и читала. Мы вошли; он, не обращая внимания на полки с книгами, подошел к высокому бюро, заваленному потрепанными журналами, и отодвинул его в сторону. За ним оказалась небольшая, скрытая в стене дверка, обклеенная теми же шпалерами, что и на стенах библиотеки.
- Там вдвоем тесно, - предупредил меня Карпухин и полез вовнутрь. - Подождите здесь, покажу нечто интересное.
- А что там? - поинтересовалась я, ничуть не раздосадованная тем, что мне нужно остаться снаружи. Лезть куда-то, да еще в обществе Карпухина, мне не хотелось.
- Воздухозаборная труба. Проходит между библиотекой и гостиной на первом этаже, - донесся его приглушенный голос из-за дверцы. - Сейчас. Вот, смотрите, Полина.
Он, пятясь, вытащил из узкого отверстия какой-то странный аппарат в жестяной коробке с валиком, иголочками и металлическими скобами. Аппарат был покрыт махровыми фестонами пыли, и я не поняла, что именно находится в руках у Карпухина.
- Что это? - удивилась я чудному аппарату.
- Фонограф! - гордо ответил он. - Изобретение американского ученого Томаса Эдисона. Говорящая машина!