Воронов встал, и со словами: "Пойди, дорогая, отдохни", исчез вместе с женой из поля зрения. Гиперборейский пил вино стакан за стаканом. Карпухин шептался с Косаревой. Перлова сидела задумчивая, Пурикордов крутил ложечкой в суфле.
В наступившей тишине, когда можно услышать любой звук, я особенно боялась, что кто-либо поднимет голову наверх и увидит меня, жадно вглядывающуюся в их лица.
- Вы как хотите, господа, а я тотчас же по возвращении обращаюсь к своему знакомому присяжному поверенному, - внезапно произнес Пурикордов, оглядывая всех. - Приятель - дока в таких делах, а мне моя скрипка дороже всего! Она у меня как корова-кормилица в деревенской семье.
- Не понимаю, чего вам бояться? - недоуменно произнес Карпухин. - Кто у вас ее отнимает? Вы бежите впереди лошади, бесценный Александр Григорьевич.
Гиперборейский громко рыгнул.
- Нализался, свинья, на дармовщину! - отодвинулась от него Перлова. - Ведь каждый день так! Дорвался…
- Да, - кивнул тот с пьяной самоуверенностью. - Пил и буду пить, ибо я в своем праве!
- Это в каком еще таком праве? - взвилась Косарева. - Бутылки из хозяйского погреба таскать? Думаете, раз хозяев в живых нет, так все можно?
- Ах, оставьте, Елена Глебовна, - устало отмахнулась Перлова - До вина ли теперь? Думать нужно, как выйти отсюда. Мне этот домашний арест уже порядком осточертел. У меня гастроли, выступления, я огромные гонорары теряю!
В гостиную вошли Воронов и Ольга. Он церемонно подал ей стул и уселся на свое место. Все замерли.
- Господа, - сказала Ольга негромко, и я напряглась, чтобы услышать то, что она говорит: - Я не выходила из своей комнаты, потому что молилась все это время за упокой души невинно убиенных. Но Аристарх Егорович зашел ко мне и убедил спуститься вниз. И я решила прийти сюда сделать вам всем одно предложение… Я хочу, чтобы каждый из вас честно и открыто сказал, убивал он или нет. Вы христиане и рабы Господа нашего, Иисуса. Пусть один из вас снимет грех со своей души. Я, в свою очередь, обещаю этому человеку, что на суде буду говорить в его защиту.
Теперь в комнате стало так тихо, что если бы зимой летали мухи, то я услышала бы их жужжание. Я лежала не шевелясь, веря и не веря в то, что ужасная загадка, наконец, раскроется.
Даже Гиперборейский несколько протрезвел. Он оторвал голову от стола, и гордо выпрямившись, произнес:
- Я потомственный столбовой дворянин, у меня тетка в родстве с Рюриковичами. Я не обмараю своих рук чужой кровью!
И произвел пустой бутылкой жест, словно стрелял из пистолета.
- Спасибо, Фердинант Ампелогович, - серьезно сказала Ольга. - Вы мне очень помогли тем, что начали этот процесс.
Она перевела взгляд на Карпухина. Тот не выдержал томления и занервничал.
- Ольга Сергеевна, к чему эти вопросы? Apr?s tout, вы не имеете права!.. Вы не сыскной агент, и не мой духовник. Кто знает, как можно повернуть сие признание против говорящего?
- Tu l'as voulu, George Dandin, - ответила она хмуро. - Иннокентий Мефодьевич, вы проявляли ко мне дружескую участливость, клялись быть моим защитником и покровителем, просили обращаться в трудную минуту. Вот теперь я захотела узнать правду, кто убил любимого отца, его жену и намеревался застрелить меня. А вы, вместо обещанной поддержки, подвергаете сомнению мое право знать! Я глубоко разочарована в вас, г-н Карпухин…
- Ну, что вы… Никоим образом! - запротестовал молодой человек. - Просто мне кажется бессмысленным это занятие. Убийца не сознается, а остальные, отрицая свое причастие, будут выглядеть лгунами.
- Истинный христианин не будет лгать! - истово воскликнула девушка. - Пока что я услышала лишь ответ г-на Гиперборейского.
- Не виновата я, - сказала Косарева, печально вздохнув. - Не замешана в смертоубийствах.
- И я, - добавила Перлова. - Я вообще тут никого не знала раньше. Первый раз приехала и вот так попала. Невезучая такая.
Пурикордов и Карпухин переглянулись и вместе, словно сговорившись, ответили:
- Непричастен.
- Не убивал.
- Ладно, - вздохнул Воронов, - тогда и я скажу. - Не было ничего. Не нарушал Божью заповедь.
- А ваша супруга? - спросила Ольга.
- Не трожьте Елизавету Александровну, - нахмурился купец. - Она святая женщина. Мухи не обидит.
Сидящие за столом замолчали. Тишина длилась недолго, и вдруг Карпухин - этот лицедей, Мефистофель провинциальный, так, будто между прочим, промолвил:
- Да уж, господа, либо у всех присутствующих здесь чистая совесть, либо у одного из нас короткая память. Хотя… А что вы скажете, господа, об Аполлинарии Лазаревне. Мне покойная Иловайская рассказывала, что Авилова была замешана у себя в родном городе в убийствах высокопоставленных лиц. А дыма без огня не бывает.
Я замерла. Как, все-таки, я не разбираюсь в людях! Так обознаться! Принять волка за невинную овечку. Подозревать меня, наверняка с целью выгородить самого себя, приводя в доказательство глупые сплетни покойной Иловайской, впрочем, особым умом никогда не отличавшейся.
- Она мне сразу показалась подозрительной, - осуждающим тоном произнесла Косарева. - Ходит везде, вынюхивает.
- И что она вынюхала уже, Елена Глебовна? - поинтересовался Пурикордов.
- Ничего, - осеклась она. - Мне так показалось.
- Бедовая она, - буркнул Воронов. - Разве пристало родовитой дворянке по крышам, словно трубочист, лазать? Не удивлюсь, если окажется, что она и сейчас что-либо замышляет…
- Вы бы поостереглись, Аристарх Егорович, - произнесла своим звучным низким голосом Перлова. - Ваша супруга сейчас одна в своей комнате, а Авилова бродит неизвестно где.
Воронов схватился за сердце и растерянно обернулся, колеблясь: бежать ли немедленно спасать любимую жену или погодить?
- Она убила! - покачнулся спирит. - Больше некому! Ее в арестантские отделения надо и по этапу в Сибирь без обжалования. Я знаю, что я говорю. Дворянам не пристало так себя вести!
- Не сомневаюсь, что вы прекрасно осведомлены о том, что такое арестантские роты, г-н Гиперборейский, - с этими словами в гостиную вошел Кулагин. - Или вас можно уже назвать Илларионом Осиповичем Покуянцевым, мещанином Зангезурского уезда Елизаветпольской губернии, православным, осужденным в 1884 году за мошенничество с лишением всех особенных прав и преимуществ?
Его появление вызвало нестройный шум. Кулагину предложили сесть, он пододвинул к себе стул и продолжил:
- Что скажете, г-н Покуянцев? Прошу прощения, но назвать вас чужой фамилией не вправе. Каким образом вы в образе мага и медиума Гиперборейского оказались в этом доме?
Спирит помотал головой, словно вытряхивая остатки тумана.
- Вы ошибаетесь, г-н сыскной агент, - пробормотал он, не глядя на Кулагина.
- Тогда, чтобы освежить вашу память, я расскажу, откуда вы получили шрам на левом виске. От вдовы купца Караулова, на которой женились, имея уже семью с четырьмя детьми в Зангезурском уезде. Обобрали почтенную женщину, выманили у нее кредитных билетов на 18 000 рублей, да вот сбежать не удалось - она вас заподозрила и доставила прямиком в участок. Ей даже попеняли легонько за окровавление вашего лица.
Несчастный поежился. Воспоминания об обманутой купчихе были не самого приятного толка.
- Я не виноват… Мне предложили - я согласился. В стесненных средствах находился, бес попутал, ваше благородие. Но я не убивал, клянусь могилой матери! А ведь подозрение на меня падет - тут все благородные, один я плебей, ни родом, ни чином не вышел! Пить начал с тоски - вот посмотрите, - Покуянцев протянул чиновнику пустую бутылку в знак несомненного доказательства своей невиновности.
- Говорила я, не доведут до добра греховные спиритические сеансы! - проговорила Косарева тоном оскорбленной в своих лучших чувствах святоши. - Ишь, что удумали, души почивших тревожить. Не христианское это дело!
- Дайте же ему слово сказать, Елена Глебовна! - с досадой остановила ее Ольга. - Может, что-либо для нас всех и прояснится.
- Мы ждем, г-н Покуянцев.
Незадачливый мошенник, двоеженец и горе-медиум перевернул бутылку, пытаясь выцедить из нее последние капли и, поняв, что его затея не увенчается успехом, со вздохом отложил ее в сторону.
- Родиной мне приходится город Елизаветполь в Кавказских горах. Отца своего я не помню, а мать денно и нощно работала прачкой. Я рос смышленым мальчишкой, и меня взялся обучать грамоте местный священник армянской церкви. Вскоре я уже прислуживал при исполнении таинств, мыл окна, чистил утварь, а сей ворчливый поп каждый раз напоминал, как мне повезло, что он обратил на меня свое внимание.
Однажды священник поехал по делам в Тифлис и взял меня с собой. Было мне тогда около четырнадцати. И так допек меня отец Мелхицедек своими нравоучениями, что я, улучив момент, ночью сбежал от него. Большой город захватил меня, я не боялся ни одиночества, ни ночевок под открытым небом, ни голода - я хотел быть взрослым и самостоятельным.
Кем мне только не пришлось стать за свою жизнь: портновским подмастерьем, барышником, приказчиком в меняльной лавке, агентом страхового общества взаимного кредитования - всего не перечесть. Переезжал из города в город, пока не оказался в столице. Постоянно нуждаясь в деньгах, я искал для себя источники существования, и что поделать, если фортуна часто поворачивалась ко мне спиной?
Однажды удача улыбнулась мне: я выиграл на бегах солидную сумму, и в моей душе заговорила совесть. "Как там моя мать? - подумал я. - Не пора ли съездить на родину, навестить ее".
- Вы сбежали от закона, г-н Покуянцев, - прервал его сыскной агент. - Как только в страховом обществе обнаружилась недостача, подозрение пало на вас, и вы поспешили скрыться от расследования вместе с казенными деньгами.
- Это все происки недоброжелателей из правления. Там такие тузы сидели! Миллионами ворочали, одни и те же пароходы да фабрики по несколько раз страховали, и все под чужими именами. А потом поджигали. Они не меньшие воры: брали десятками да сотнями тысяч и свалили все на меня. А я - мелкая сошка, козел отпущения. Думал, подзаработаю денег, вернусь домой, куплю дом, заживу по-человечески. Не дали даже с молодой женой побыть - нашли и засудили.
- Оставим это, г-н Покуянцев, не давите из нас слезу - сочувствия не дождетесь. Воровство есть воровство. Рассказывайте суть дела.
- Из тюрьмы я вышел через два года и снова вернулся в свое село. За время отсутствия у меня родился сын, весь в меня, и я решил остаться и жить тихо и мирно, вспахивая свою ниву.
- Продавая местным жителям лотерейные билеты несуществующей лотереи.
- Сельская патриархальная жизнь утомила меня, и я решил вновь поискать счастья в большом городе, - продолжил Покуянцев, стараясь не обращать внимания на едкие поправки Кулагина. - Санкт-Петербург не манил меня более, и я направил свои стопы в Москву, мать городов русских.
Как-то в один прекрасный день, неустанно размышляя над тем, чем можно заняться, я прохаживался по московским улицам и от нечего делать заглянул в книжную лавку, что находится между Биржей и Посольским подворьем. Меня весьма заинтересовала книжка некоего маркиза Ипполита-Леона-Денизара Ривайля, и я приобрел ее. Она стала для меня откровением. Там были описаны случаи общения с духами, предсказания будущего, приведены советы, как достичь бессмертия, и прочие высоконаучные записки.
На последние гроши я заказал у портного черный бархатный плащ и берет с пером, смастерил сам блюдо с алфавитом, сунул красненькую околоточному и подал объявление в "Московских ведомостях". Потом мне пришла в голову разумная мысль сменить имя на более звучное. Долго думал, святцы листал, календари и, наконец, нашел. Все же Фердинант Ампелогович Гиперборейский внушает некоторое уважение, нежели Покуянцев. Все артисты меняют, а чем я не служитель муз? И публика к Гиперборейскому пойдет с большей охотой.
Моя внешность также немало способствовала успеху, особенно среди замоскворецких купчих и отставных инспектрис женских институтов, млевших от пронзительного взгляда. Я вызывал духов покойных мужей, бригадных генералов, архимандритов. Мне было все равно, лишь бы платили, и побольше.
Однажды ко мне на прием пришла заплаканная вдова в траурном платье и кружевной шали. Лет около сорока четырех, налитая, в самом соку, не женщина - персик шемаханский. Она просила вызвать дух ее покойного мужа - купца Караулова, оставившего ей в наследство дом, торговое дело по продаже скобяных товаров и процентные бумаги. Купец знатно выпил по случаю завершения крупной сделки, а ночью, выйдя из трактира, упал в сугроб и замерз. Несчастная вдова осталась без твердой руки, мужской ласки и с полным неумением вести дела.
В этот день дух покойного мужа посоветовал ей обратить внимание на человека, сидящего рядом с ней и довериться ему точно так же, как она привыкла доверять своему благоверному. Караулова бросилась мне в ноги, умоляя переехать к ней в дом на полное обеспечение и стать ее наставником и благодетелем. Я для приличия немного погодил, но потом согласился.
И неправду говорят, что я украл у ней процентные бумаги! Это полный поклеп! Я взял их, чтобы вложить их в выгодное предприятие. Но не успел, меня отвлекли другие неотложные дела. А вдова Караулова оказалась скорой на расправу, хотя сколько раз мне приходись утолять страсть стареющей купчихи! И что я получил вместо благодарности? Эта бессовестная женщина расцарапала мне лицо так, что пришлось даже бородку опустить.
- Все это достаточно занимательно, г-н Покуянцев. Но я вновь возвращаюсь к своему вопросу: каким образом вас пригласили сюда, в этот особняк? - перебил его Кулагин.
- А что вы у меня спрашиваете? - удивился поцарапанный спирит, до сих пор находящийся под хмельком. - Разве я не рассказывал? Вот он и пригласил, а я ничего больше не знаю.
Длинный палец вытянулся в сторону Карпухина.
- Ну что ж, спасибо и на этом, - кивнул агент сыскной полиции, видя, что толком больше ничего от Покуянцева не добьешься, и повернулся к молодому человеку. - Что скажете, Иннокентий Мефодьевич? Об этом вы мне давеча не рассказывали.
- Не думал, что это так важно, кто именно пригласил г-на Гиперборейского, - возразил Карпухин. - Это было пожелание супруги Иловайского, и Сергей Васильевич попросил меня найти медиума, чтобы устроить на дне рождения Марины Викторовны модный спиритический сеанс.
- Иловайский выдал вам деньги для оплаты медиума? - спросил Кулагин.
- Да, - Карпухин заерзал на стуле и скосил глаза влево.
- Сколько, если не секрет?
- Две тысячи рублей.
- Как две тысячи?! - встрепенулся Покуянцев. - Я получил только пятьсот! А где остальные деньги? Вы их украли! А еще благородный называется…
Молодой человек молчал, понурясь.
- Мошенник! Я так не оставлю! Я буду жаловаться! - завопил спирит, оглядываясь и ища поддержку у окружающих.
- Сядьте, - приказал ему Кулагин. - Были бы вы настоящим заклинателем духов… А так - вор у вора дубинку украл. Не об том речь сейчас.
- Эх!.. - обхватил руками голову Покуянцев. - Моя честность всегда стояла между мной и благосостоянием.
У меня затекла спина, а ног я не чувствовала вообще. Немного пошевелившись, я вытянула вперед руку и несколько раз энергично сжала и разжала кулак. Тысячи маленьких жалящих ос зашевелились внутри и еле заставили меня сдержать стон. Перевалившись на другой бок, я немного приподнялась и, о боже, крест, о котором я совершенно забыла, выскользнул у меня из-за пазухи и, легко пройдя сквозь решетку воздуходувного отверстия, упал вниз, прямо на стол. Раздался звонкий стук и до меня донеслись испуганные возгласы сидящих внизу.
Ничего не соображая от страха, боясь, что сейчас придут и увидят меня в таком обличье, в дезабилье, я ползком выбралась наружу, вся в пыли и паутине и, схватив платье, бросилась вон из библиотеки.
К себе в комнату дороги не было. Для этого надо было спуститься в переднюю, где могла попасться на пути прислуга. Увидев меня в пыли и грязи, раздетую, дом сразу бы наполнился слухами. И я побежала вдоль коридора, нажимая на ручки дверей и моля, чтобы хоть одна из них раскрылась и спрятала меня.
На мое счастье, одна из дверей поддалась, и я проникла внутрь. В комнате царил полумрак, тяжелые шторы не давали пройти лучам зимнего солнца.
- Кто это? - раздался испуганный старческий голос. - Я не вижу.
Когда мои глаза привыкли к сумраку, я увидела, что на широкой двуспальной постели лежит Воронова, в чепце, украшенном по переднему краю рюшами. Из-под чепца выглядывали седые букольки.
- Матушка, Елизавета Александровна, - бросилась я к ней, - не выдавайте! Позвольте лишь отряхнуть в уголке пыль да надеть платье. И я вас покину, мешать не буду. Только не говорите никому, что я у вас была.
- Хорошо, хорошо, душенька, успокойтесь. Одевайтесь и ничего особенного не думайте. А я подожду, когда вы закончите.
Заметив на комоде кувшин с водой, я намочила край полотенца и стала оттирать испачканные от ползания по трубе места. Кое-как приведя белье и волосы в порядок, я натянула платье и принялась застегивать ряд меленьких пуговиц, благо они помещались на груди, а не на спине.
- Присаживайтесь, Аполлинария Лазаревна, и рассказывайте, что вас привело ко мне в таком замурзанном виде? Вы стали жертвой мужского насилия? Или опять упали с крыши? Вы уж простите меня, старуху любопытную. Новостей никаких, устаю быстро, вот, лежать приходится. Старость, сами понимаете, не радось. Поэтому не прогневайтесь, что спрашиваю. Скучно…
Мне нравилась Воронова. Она всегда была в тени своего мужа, почти никогда не говорила первой. Ее голос напоминал мне голос покойной бабушки, та тоже говорила мягко и певуче. Но, несмотря на приязнь к ней, мне не хотелось перечислять ей те события, свидетельницей которых я стала благодаря своему любопытству. И еще одно обстоятельство мешало мне чувствовать себя свободно в обществе Елизаветы Александровны: я не знаю, в чем замешан ее муж, даже если он прекрасно относится к своей благоверной.
- Вы из этих мест? - спросила я, только чтобы начать разговор и отвести ее внимание от своего непрезентабельного вида и растрепанной головы.
- Да, я родилась здесь, неподалеку, в имении Вульфов. Моя мать была крепостной, горничной молодой барышни, Евпраксии Николаевны. Ее купили в Михайловском и переслали жить в Тригорское. Она много рассказывала мне о той, прежней жизни.
- Неужели ваша матушка могла Пушкина видеть?! - восхитилась я.
- Конечно, - улыбнулась Воронова. - И не только она. Я тоже его видела. Хоть и маленькой совсем была, а помню. Кудри шатеновые, глаза прозрачные такие, а на мизинце длинный ноготь. И пахло от него фиалковой водой. Он перед самой своей женитьбой приезжал. Радостный весь был, аж светился.
- Счастливая вы, Елизавета Александровна, видели такого человека! Эх, мне бы хоть одним глазком посмотреть. Я бы ему рассказала, как я его стихи люблю!..
- Да, - вздохнула она, - видеть-то я его видела, только недолго.
- А что вы еще помните?