Пожертвования от мастеров и заводчиков: Вельяминов - 500 рублей, Сухарев - 2300, Прахов - 7500, кн. Апраксин - 970 (обещал больше через месяц, жаловался на плохие обстоятельства).
Выдано: на поправку расстроенного имения Луковищеву 2200 руб,
На покрытие карточного долга Конину 1800 руб
На невестино платье Аннушкину (свадьба оного восемнадцатого сего месяца, нижайше просил почтить присутствием) 1500,
Нищим, смотрителю могил и на покупку свечей 200 руб.
Что же касаемо дела, которое вашим командорством мне препоручено, то спешу уведомить: многие сочли бы за честь препроводить сию высочайшую реликвию в удоборасположенное для нее место. Вызвались фреры Градов, Пушкин, Дробовицкий и Вьельгорский. Ежели на ком остановится выбор вашего командорства, тот сейчас же получит предписание и дорожные. Всемерно прошу Вас ускорить выполнение сего поручения, ибо ответственность, возложенная на меня за хранение, превелика есть.
Остаюсь с совершенной преданностью и глубоким расположением покорнейшим слугой ордена светозарных, честь имею быть, венерабль Шпицберг. Семнадцатого ноября 1825 г".
Шпицберг… Знакомая фамилия. Я же слышала ее совсем недавно. Это же барон, что выстроил особняк! И пишет о венераблях, как в том документе, который я нашла в бюваре на крыше. Надо проверить.
Соскочив с кровати, я залезла под перину, достала шкатулку и осторожно вытащила на свет карту. Расправив ее на постели, я стала сравнивать почерки. Они оказались одинаковые. Завитушка в строчной "б" в слове "венерабль" была загнута вверх и оканчивалась завитком, похожим на поросячий хвостик.
Здесь было на чем поразмыслить. Барон Шпицберг имел также имя Касьян, каквое имя и стояло на записке из шкатулки-бювара. Назвали его таким образом потому, что он родился двадцать девятого февраля, на Касьяна-шлемоносца. Барон занимал некую высокую должность в масонской ложе, думаю, что казначея: принимал и расходовал пожертвования, полученные организацией "светозарных" от разных благодетелей. И ему на хранение попала некая реликвия. И не просто ценная, а от очень высокопоставленной особы. Эту реликвию надо было перевести в хранилище, и для выполнения поручения потребовались добровольцы. Что-то произошло, и барон не смог передать ее в надежное место. Тогда он решает построить особняк, спрятать в нем реликвию и стать ее пожизненным хранителем. Все эти разговоры о гадалке Круденер - не более чем завеса, покрывающая тайну. Барон прячет шкатулку в башне на крыше, а с помощью сложной системы зеркал в своей спальне дает ключ к разгадке тайны, которую сможет узнать только посвященный.
Проделав все вышеизложенное, Шпицберг навсегда закрывает двери своего дома перед людьми, чтобы стать единственным хранителем священной реликвии. Он решает встречаться с членами ложи лишь раз в четыре года - в день своего рождения, двадцать девятого февраля. Для каких целей - неизвестно. Полагаю, доказать присутствующим, что с реликвией все в порядке. Но он не доживает до этого дня и умирает. Дом пустеет и становится заброшенным.
Спустя несколько лет Иловайский покупает дом. Тут две загадки сразу. Почему он покупает особняк: ему просто понравился дом, он хочет жить поближе к пушкинским местам, чтобы найти и заработать на неизвестных рукописях поэта, или же он масон, знающий историю барона, и рукописи Пушкина просто прикрытие? Если последнее верно, то Иловайский покупает особняк в надежде найти реликвию. Не удивлюсь, если все три причины совпадут, тем более что фамилия Пушкина стоит в масонских документах. Из этого однозначно следует: поэт был не чужд этой организации. Другое дело, что он там находился не на главных ролях, судя по иерархической пирамиде в документе из шкатулки, и мог не знать о реликвии, но это всего лишь мои домыслы и предположения.
Вторая загадка заключается в столь поспешной женитьбе Иловайского на Марине. Она не красавица, а Сергей Васильевич был видным господином, несмотря на возраст и невысокое происхождение. Его всегда окружали дамы: вспомнить хотя бы слова Анфисы о трех каретах барышень. Да и Пурикордов рассказывал о какой-то графине, поддавшейся чарам русского кавалера. Иловайский знал толк в женщинах и вдруг женится на провинциальной актрисе, бесприданнице, сбежавшей из дома, у которой только два преимущества перед ним: она моложе его на тридцать лет и дворянка, окончившая женский институт. Он выполняет все ее прихоти, даже забывает ради нее дочь. Неужели любовь? И это странное совпадение: у Марины день рождения двадцать девятого февраля, точь-в-точь как у барона Шпицберга. Если бы я совершенно обезумела, то я бы сказала, что именно эта причина послужила толчком к намерению Сергея Васильевича жениться на субретке. Интересно, правда ли это? Надо будет написать письмо институтским подругам, бывших в дружбе с Мариной Верижницыной, и спросить, когда у нее день рождения. Думаю, что Неточка Арбенева, моя приятельница, мне ответит - она была близка с Верижницыной и не раз хаживала к той в гости. Если это действительно так и Марина родилась в високосный год, то можно женитьбу Сергея Васильевича отнести как к прихоти, основанной на случайном совпадении. Но если она обманула, то выходит очень заманчивая ситуация: кто-то знал, что Иловайский интересуется этой датой и подсовывает ему подсадную утку, надеясь тем самым вывести его на чистую воду и узнать, найдена реликвия или нет. Дочь Сергея Васильевича для этой цели не подходила, ведь Ольга любила отца, хотя и говорила мне о нем дурно. Она не пошла бы на предательство.
А почему Косарева, находящаяся в доме не то в роли компаньонки, не то приживалки, не могла бы следить за Иловайским? Почему не могла? Вполне могла, что и делала. Но "ночная кукушка дневную перекукует", и поэтому то, что могла бы узнать Марина, Косаревой не открыть никогда, Иловайский не стал бы с ней откровенничать. А вот с Мариной почему бы и нет? Все-таки любимая жена.
И вот тут на авансцене моих рассуждений появляется Александр Григорьевич Пурикордов, человек чистого сердца и ловких рук. Маэстро, виртуозно повелевающий как смычком, так и людскими страстями. То, что он причастен к масонам, так же как и Косарева, у меня не вызывает никаких сомнений - своими ушами слышала, спрятавшись за занавеской, о приорах и прецепторах. И поэтому есть резон заподозрить скрипача в том, что именно он является убийцей.
Но каков резон? Неужели он настолько предан своей жестокой организации, что ради нее пойдет на преступление? Или его запугали? Иловайский с Пурикордовым были в прекрасных отношениях, о чем говорит подаренный меценатом инструмент от Амати. Кстати, вот причина для Пурикордова убить Марину. Она пригрозила отобрать скрипку. Всем известно, как бережно относятся музыканты к своим инструментам, и поэтому мысль о расставании с любимой скрипкой для Пурикордова оказалась столь невыносима, что он поспешил убить Иловайскую.
Но если причина в скрипке, то Александру Григорьевичу нет смысла убивать Иловайского, так как тот не отбирал инструмент, а наоборот, отдал его Пурикордову во владение до самой его смерти. Выходит следующее: или Пурикордов не убивал, или причина не в скрипке, или… он не единственный убийца, так как Марину убил "за компанию". Звучит премерзко, но чего не сделаешь под шумок, ради спасения собственной жизни, если подвернется удачный момент?
Остается Мамонов. Здесь вообще ничего непонятно. Хотели убить Мамонова или все-таки Ольгу? В темноте вполне можно было ошибиться, ведь молодой человек был худощавым блондином и одет в белую ночную сорочку. У Ольги тоже волосы светлые, и одета она была в такую же сорочку. Не в точно такую же, но разве заметишь разницу в темноте? Главное: белая сорочка и светлые волосы - прекрасная мишень для убийцы. Если намеревались убить именно ее, то цепочка "Иловайский, его дочь, его жена" просматривается весьма четко и Ольга тут же попадает в число намеченных жертв. Преступник не остановится, если уже совершил три убийства, одно из которых было ошибочным. Об этом надо сказать следователю и срочно! Ольга может оказаться в опасности, несмотря на обилие полицейских в доме.
Нет, не стоит торопиться. А вдруг Мамонова убили именно как Мамонова, а не вместо Ольги? Кто знал, что он окажется в ее постели? Первый подозреваемый - сама Ольга. Может, все было так: придя ко мне и убедившись в том, что я уснула, она тихонько выходит из комнаты, идет к себе и убивает Мамонова, дожидаясь раскатов грома, чтобы не было слышно звука выстрела. Потом возвращается, а утром устраивает спектакль с криками и обмороками. Интересно, а зачем она его убивает? За что? Судя по тому, что Мамонов обнял меня в коридоре и принялся целовать, он не чужд раскованному поведению. А может быть, он принял меня за Ольгу? Нет, не может быть. Я выше ростом, да и волосы у меня темные. Вернее всего, принял за Марину. Мамонова вполне мог убить Карпухин как соперника. Марина осталась богатой вдовой, а у милейшего Иннокентия Мефодьевича ветер в кармане свищет. Вот он и убил. Не на дуэли, так в постели… И чего им не хватало? Поделили бы наследниц: одному Ольга, другому - Марина, и убивать не надо было бы.
Нет, что-то я не о том думаю. Кто у нас еще остался? Вороновы. Ну, это просто гости, которых позвал к себе Иловайский. Марина, известная своим снобизмом и чванством, и не подумала бы пригласить на праздник подрядчика, строящего дом ее мужа. Жена его курица совершеннейшая, хоть и безвредная, на мой взгляд. Да еще старая - куда ей по коридорам с пистолетом бегать?
Гиперборейский - шут гороховый, Перлова - заезжая певица, радующаяся гонорару. Слуги в доме живут давно, и я не представляю себе Тимофея в роли вольного каменщика. Уж скорей Воронов, хотя он со своими подрядами и наяву есть вольный каменщик, чего ему еще рядиться?
Вернемся к нашим баранам, то бишь к реликвиям. Думаю, что странной формы крест с эмалью и непонятными буквами и есть эта реликвия. Но мне совершенно не хочется рассказывать о том, как я его добыла. Да и бумаги я еще не все прочитала.
За этими рассуждениями я проголодалась и решила посмотреть, что творится внизу. Аккуратно собрав бумаги, я спрятала их под матрас, надеясь, что и на этот раз с ними ничего не случится, а крест сунула в декольте, благо он небольшой, и вышла из комнаты, сожалея, что дверь запирается только на обычный замок, а не на амбарный.
Обед внизу был в самом разгаре, странно, что меня никто не позвал. Подивившись этому, я села на свое место и развернула салфетку.
- А мы думали, что вы в библиотеке, - улыбаясь, произнес Пурикордов. - Иннокентий Мефодьевич сказал, что вы интересовались новинками. Нашли что-нибудь?
- Да так, несколько английских романов, - неопределенно ответила я. - Еще не знаю, стоящие ли или опять зря потраченное время?
- Нельзя пренебрегать едой ради чтения, - заметил Воронов, увлеченно расправляясь с куском телятины. - Это вредно для цвета лица, что совершенно не подходит молодым дамам.
Гиперборейский перешептывался с Перловой, а она болезненно морщилась, держась за голову. Воронова ковыряла вилкой кусочек рыбы и одобрительно посматривала на мужа. Ольги не было.
- Вы ешьте, ешьте на здоровье, - пододвинула мне блюдо с печеной картошкой Косарева. - Убивца поймали, все налаживается, я же говорила. Вот и общество со мной согласное. И слава Богу.
- Спасибо за заботу, Елена Глебовна, - ответила я резко, - но я уже говорила вам, что вы зря нападаете на Тимофея. Он не убивал никого.
- Полиции лучше знать, кто убивал, а кто нет. Это их прямая обязанность, - поджала она губы. - А вы, вероятно, считаете себя умнее их.
- Очень интересно вы рассуждаете, Аполлинария Лазаревна, - отложил салфетку Пурикордов. - Откуда вам так доподлинно известно, что Тимофей не убийца? Вы видели настоящего убийцу? Или…
- Оставьте ваши намеки, любезный Александр Григорьевич, - резко остановила я скрипача. - Никакого убийцы я не видела и кто он - не знаю, но предполагаю лишь одно: не будет простой человек в господские отношения влезать. Незачем ему, да и резона никакого не имеется.
- Слушайте, Полина, да вы совсем не разночинка! - засмеялся Карпухин. - Голубая кровь, белая косточка. Одним словом, институтка, благородная девица, бланманже.
- Для нас всех лучше было бы знать, что полиция уже нашла убийцу, - сказал Воронов, отпив из бокала глоток мадеры. - Иначе ведь получается, что преступник один из нас. А это неприятно и опасно.
- Боязно, - поддакнула его жена. - Не знаешь, право, как себя вести и что говорить.
- Нет, я не понимаю, - вступил Гиперборейский. - Если вы считаете, что убийца один из нас, сидящих за столом, что ж вы тут сидите? Или вы сама убийца? И тогда нам всем следует опасаться! Кто знает, кому предначертано быть следующим?
И он запел противным фальцетом: "Сегодня ты, а завтра я!.."
- Фердинант, уймись, - одернула его Перлова и добавила: - не забывайте, за столом отсутствует Ольга. Да и Анфиса на кухне, если уж брать всех скопом.
- Анфиса ни причем, - возразил Карпухин, - она плебейка. А убийца - один из нас, из благородных, по суждению Аполлинарии Лазаревны.
- Тогда для душевного спокойствия, определим на время, что Ольга Иловайская убила отца, любовника и мачеху, и будем продолжать наслаждаться едой, - Пурикордов засунул салфетку за ворот и приступил к супу.
Я молчала. Меня терзало раскаяние, что я не сдержалась. Нельзя намекать убийце на то, что не верю в вину Тимофея. В том, что убийца сидит за этим столом, я не сомневалась ни на минуту, но заступаться и за Ольгу тоже было, по меньшей мере, опрометчиво и безрассудно.
- Нет, пусть г-жа Авилова скажет, - упорствовал Гиперборейский, - кого она считает убийцей. Меня? Нет, вы скажите! Меня?
- Кстати, мне бы тоже было интересно, - добавила Перлова. Она не стала одергивать спирита, а вместо этого посмотрела на меня иронически и пожала плечами.
- Ничего я вам не скажу, - уперлась я. - Кулагина спрашивайте, он обязан знать. Кстати, где он?
- Поехал с докладом к начальнику сыскной полиции. Обещал к вечеру вернуться.
- Вот ему я и выскажу свои соображения. А не вам!
- Это нехорошо, Аполлинария Лазаревна, - заволновался вдруг Карпухин, перейдя от насмешки к нервозности. - А вдруг вы напраслину наведете из-за своего богатого воображения? И что же - нас всех повяжут? Я не желаю вместо Тимофея на нарах париться.
- Этот лакей чуть ее до смерти не довел, а она его защищает. Демократка, видать. Из-за него же вы с крыши упали, - добавил Гиперборейский.
- Лучше расскажите нам, а мы обсудим, - степенно проговорил Воронов. Иннокентий Мефодьевич прав. А вдруг вы ошибетесь? Это же грех - на невинного человека наговаривать.
- Audacter calumniare, semper aliquid haeret, - пробормотал себе под нос Пурикордов.
- Ну почему же сразу "клевещи"? - парировала я, обученная старым добрым Урсусом, моим институтским учителем латыни. - Или вам есть что скрывать?
- Удивительно, - спокойно сказала Перлова. - Вы ведете себя так, словно вы одна без греха, а мы все замараны. Разве это не смешно?
- У вас есть доказательства моей вины? - язвительно спросила я.
- Нет, - пожала она плечами. - Но я вас не обвиняю, г-жа Авилова. Я просто жду решения полиции. И если оно затронет меня, то буду протестовать, так как не вижу за собой вины. А если другого, пусть тот и оправдывается. Вам-то чего лезть не в свое дело? Натура деятельная?
- Мне не хочется быть жертвенной овечкой, - резко ответила я. - Вместо того, чтобы сидеть, бояться и не знать, откуда появится смерть, я предпочитаю выявить источник опасности и защитить саму себя.
- Просто ей сидеть с нами за одним столом обидно, - укоризненно молвила Косарева. - А вдруг нам потом тоже станет обидно, если этот источник вы, г-жа Авилова?
- Ну, знаете… - поднялась я с места, отодвинув недоеденное суфле. - Лучше я схожу на кухню и попрошу приносить мне еду в комнату: нет у меня сил терпеть ваши оскорбления. Я всего лишь заступилась за Тимофея, а вы все словно спелись и стали меня обвинять. Не понимаю, откуда такое единомыслие во взглядах?
- Так вы, душенька Аполлинария Лазаревна, - усмехнулся Воронов, - первая начали. Что вам мешало спокойно поесть? Аппетит бы не портили ни себе, ни другим. Говорите, о чем не ведаете, да еще удивляетесь полученному отпору.
Я поспешила выйти из столовой, чтобы не наговорить лишнего. Хотя я и так уже поставила себя в глупое положение. Возбудить интерес убийцы к своей персоне не входило в мои планы, и только взбалмошность характера не позволила мне промолчать.
Так, рассуждая, я поднялась на второй этаж, и ноги сами принесли меня в библиотеку. Оказалось, что я поднялась не по той лестнице, что вела к моей комнате.
В библиотеке я села в то самое кресло, с которого свалилась вверх ногами из-за наглости Карпухина, и задумалась над своим будущим.
А будущее, прямо скажу, выходило совсем непривлекательным. Надо мной сгущались тучи, а бежать некуда, до окончания расследования мы все находимся под домашним арестом. Забрали только Тимофея, да тела увезли на вскрытие. Мне казалось, что следует опасаться Ольге, а вот как повернулось: я сама стала загнанной дичью из-за своего болтливого языка.
Нужно было что-то предпринять. Но что?
И тут мне в голову пришла одна идея. Если в ту трубу, которую мне показывал Карпухин, можно было влезть и поставить там патефон, чтобы звуки разносились по гостиной, то и наоборот могло бы получиться: слышно должно быть прекрасно! Надо немедленно попробовать.
У меня тотчас же появились силы. Не мешкая, я отодвинула бюро и открыла дверцу, которая на мое счастье была только прикрыта, а не заперта. Ломиком из шкафа с архивом Пушкина воспользоваться не пришлось.
Голова и плечи в отверстие прошли. А вот дальше… Ох, не надо было сегодня утром надевать это платье с турнюром!.. Хотя он совсем небольшой, но очень мешал мне.
Поколебавшись, я придвинула кресло к двери библиотеки и сняла платье, оставшись в нижней юбке и корсете. Так даже лучше: труба пыльная, и платье останется в целости. Думать о том, прилично ли это даме из общества, я не стала. Знала, что неприлично, но приходилось выбирать между спасением жизни и хорошими манерами.
Загородив вход в трубу шкафчиком-бюро и вторым креслом, чтобы не были видны мои манипуляции в воздухоотводной трубе, я спрятала платье поближе и, перекрестившись, полезла вовнутрь.
Нельзя было терять ни минуты, ведь сидящие за столом могли бы разойтись, а мне очень надо было послушать, о чем они стали говорить после моего ухода. Меня не оставляла надежда, что с моим отсутствием языки у обедающих развяжутся сильнее.
Лаз оказался необыкновенно узким, и я поняла, что мне придется вылезать из него, пятясь. И еще там было много пыли, и мне с трудом приходилось сдерживать себя, чтобы не чихнуть.
Ползти оказалось недалеко. Я продвинулась по трубе на расстояние, длиною примерно в Ворон, и передо мной оказалась решетка, сквозь которую пробивался мерцающий свет. Затаив дыхание, я подползла и увидела на полу отпечатки патефонного ящика. Значит, я у цели. Затаив дыхание, я прижалась щекой к решетке и посмотрела вниз.
Вид снизу открылся, как на ладони. Все сидели за столом и продолжали обедать. Разносился тихий гул голосов. Обедающие говорили между собой вполголоса, и я ничего не слышала.