Бартоломью подошел к постели и положил руку Элфриту на лоб. Францисканец едва дышал, но, похоже, избежал мучительной агонии, которая выпадала на долю некоторых несчастных. Посещать больных и соборовать умирающих было рискованно, и врачи и священники прекрасно понимали, что могут пасть жертвами болезни. Вид Элфрита, конец которого был совсем близок, снова напомнил Бартоломью о том, что и сам он смертен. Мысли его перескочили на Филиппу, которой, как он надеялся, в монастыре ничего не грозило, и на воспоминания об их недолгом призрачном счастье на исходе лета.
- Схожу еще разок, посмотрю, не появился ли Уильям, - сказал Майкл, украдкой утирая глаза руками.
Бартоломью попытался устроить умирающего поудобнее. Он обнаружил, что если развести руки, это помогает уменьшить давление на бубоны, и они причиняют больному меньше боли. Однако, к его изумлению, у Элфрита под мышками нарывов не оказалось. Он пригляделся пристальнее, проверил шею и пах. Нигде не было ни малейшей припухлости и ни намека на черные пятна, покрывавшие тела некоторых жертв, хотя все свидетельствовало о том, что Элфрит серьезно болен. Бартоломью понадеялся, что это не новая разновидность чумы.
Ресницы Элфрита затрепетали. Он увидел врача и попытался что-то сказать. Бартоломью склонился над ним, силясь расслышать голос, походивший на еле слышный шелест.
- Не чума, - прошептал монах. - Яд. Уилсон.
Обессиленный, он закрыл глаза. Бартоломью задался вопросом, не горячечный ли это бред. Элфрит слабо взмахнул рукой в воздухе. Бартоломью взял ее и сжал в своей. Рука была холодная и сухая. Глаза монаха с мольбой устремились на врача, и тот снова наклонился к умирающему.
- Уилсон, - прошептал францисканец снова.
До Бартоломью, отупевшего от горя и усталости, дошло не сразу.
- Вы хотите сказать, что Уилсон отравил вас? - переспросил он.
Губы Элфрита обнажили зубы в жуткой пародии на улыбку. Он умер. Бартоломью наклонился и обнюхал губы покойного. И отшатнулся. В нос ему ударил едкий мерзкий запах, и он заметил, что язык у Элфрита распух и покрыт пузырями. Его все-таки отравили! Уилсон? Но это невозможно - мастер уже много дней не покидал своей комнаты. Временами Бартоломью видел, как тот следит за происходящим во дворе из своего окна, но стоило Бартоломью или одному из монахов бросить взгляд в его сторону, и он немедленно захлопывал ставни.
Едва он начал осознавать значение смерти Элфрита, из него словно разом выпустили весь воздух. Еще одно убийство! И именно сейчас, в такое время! Он-то думал, что чума положит конец опасным политическим играм, которые начались летом. А что Элфрит делал в комнате Майкла? Неужели это бенедиктинец отравил его? Бартоломью принялся оглядываться по сторонам в поисках кубка с вином или еды, которую Майкл мог вынудить Элфрита съесть, но ничего не обнаружил.
Когда дверь распахнулась и на пороге показался Майкл с отцом Уильямом, Бартоломью едва не подскочил.
- Боже правый, опоздали! - простонал Майкл, явно упав духом.
- Куда опоздали? - спросил Бартоломью довольно резко из-за только что пережитого страха.
- Отец Уильям опоздал причастить его! - сказал Майкл.
- Я думал, ты уже причастил, - удивился Бартоломью.
Ведь не мог же Майкл отравить облатку, которую дают при причастии? Ему не видать спасения, если он избрал подобный способ умертвить одного из служителей Господних.
- Я же бенедиктинец, Мэтт, - пояснил Майкл терпеливо. - Он хотел принять последнее причастие от собрата по ордену. Я искал Уильяма, но не смог его найти. Я соборовал Элфрита, потому что он быстро слабел. Я боялся, как бы он не умер раньше, чем вернется Уильям.
Бартоломью снова устремил взгляд на Элфрита. Может, он несправедлив к Майклу? Ему вспомнилось, как бенедиктинец отреагировал на смерть Августа. Неужели он принадлежит к числу тех, кто настолько озабочен будущим Кембриджа, что готов ради этого пойти на убийство? Или, напротив, он из тех, кто жаждет увидеть падение Кембриджа, чтобы Оксфорд превратился в главный центр учености? Или это Уилсон в темноте выскользнул из своей комнаты и отравил Элфрита? Может, францисканец просил его пойти к Уилсону и сообщить, что его отравили?
Бартоломью слишком устал, чтобы думать. Должен ли он пойти к Уилсону? Или этот ненормальный решит, что Бартоломью пытается заразить его чумой? Мэттью не мог винить людей вроде Уилсона, Суинфорда и Элкота, которые запирались от всех, чтобы спастись. Не будь он врачом, вполне мог бы и сам поступить таким образом. Коллегия разделилась ровно пополам: четверо ее членов помогали зачумленным и делали что могли, еще четверо отсиживались в одиночестве. В других колледжах положение было примерно таким же.
Мысли Бартоломью начали разбегаться. Как ему быть? Рассказать Майклу и Уильяму, что отец Элфрит умер не от чумы, а от яда? И что потом? У епископа и так хлопот полон рот с умирающими монахами, чтобы возиться с расследованием еще одного убийства. Да он, возможно, и не станет расследовать его. Прикажет замять дело, как и все предыдущие. Что ж, значит, избавим епископа от лишних трудов, устало подумал Бартоломью. Он ничего никому не скажет. Попозже он попытается увидеться с Уилсоном и осторожно расспросит Майкла. Он ломал себе голову, зачем кому-то утруждать себя убийством сейчас, когда на следующее утро никого из них, возможно, уже не будет в живых.
Пока Бартоломью раздумывал, Майкл с Уильямом завернули Элфрита в простыню и понесли вниз по лестнице. Бартоломью последовал за ними. И что делать с похоронами? Элфрит умер не от чумы, поэтому нет никаких причин хоронить его в чумной яме. Он решил, что попросит Кинрика помочь ему вырыть могилу на кладбище за церковью Святого Михаила.
Конюшню на время превратили в покойницкую, где тела членов коллегии ожидали приезда чумной телеги. Бартоломью увидел, что там уже лежат два трупа, и в отчаянии закрыл глаза.
- Ричард Нориджский и Фрэнсис Элтем, - пояснил Майкл.
- Нет! Только не Фрэнсис! - воскликнул Бартоломью. - Он был так осторожен!
Элтем, подобно Уилсону, заперся в своей комнате. Его соседи бежали из Кембриджа, и он остался один.
- Выходит, недостаточно осторожен, - пожал плечами бенедиктинец. - Черная смерть косит всех без разбору.
Отец Уильям вздохнул.
- Мне нужно на Шумейкер-роу. Болезнь в доме сестры Александра, они меня ждут.
Он растворился в ночи, оставив Майкла с Бартоломью вдвоем. Бартоломью был слишком вымотан, чтобы тревожиться о возможных преступных наклонностях Майкла, и слишком устал, чтобы говорить с толстяком о предсмертных словах Элфрита. Он пожалел, что так и не обсудил с францисканцем свои подозрения, но монах относился к данной епископу клятве очень серьезно и ни разу не затронул эту тему в разговоре с Бартоломью.
Майкл громко сопел, отвернувшись от Бартоломью. Некоторое время они стояли молча, погруженные в свои раздумья, пока бенедиктинец не испустил тяжкий вздох.
- Я с утра ничего не ел, Мэтт. Представляешь - чтобы я позволил такому случиться? - слабо попытался он пошутить.
Он взял Бартоломью под руку и повел его на кухню. Там Майкл зажег свечу, и они огляделись по сторонам. В просторном помещении было безлюдно, огромный очаг потух. Многие слуги покинули колледж, чтобы быть со своими семьями, или бежали на север в попытке обогнать неукротимое наступление чумы. Горшки были брошены немытыми, каменные плиты пола усеяны отбросами. Бартоломью с отвращением сморщил нос при виде жирной крысы, которая нагло прошествовала в самый центр кухни.
На глазах у Майкла с Бартоломью она задрожала и забилась в конвульсиях. С пронзительным писком зверек ткнулся носом в лужу черной крови, которая хлынула из-за его стиснутых зубов.
- Теперь даже крысы болеют чумой, - сказал Майкл; желания искать в кухне еду у него заметно поубавилось.
- Интересно, за какие такие грехи Бог вдруг покарал крыс? - насмешливо осведомился Бартоломью. - И почему не угрей, свиней или птиц?
Майкл толкнул его.
- Может, он и их покарал, лекарь. Когда у тебя в последний раз находилось время понаблюдать за птицами или рыбами?
Бартоломью слабо улыбнулся и уселся за большой стол, а Майкл принялся шарить в кладовых. Несколько минут спустя он вернулся с бутылкой вина, несколькими яблоками и солониной.
- Это сойдет, - сказал он, устраиваясь рядом с Бартоломью. - Тут бутылка лучшего кларета мастера Уилсона. Впервые в жизни мне удалось добраться до него, пока не пронюхал Гилберт.
Бартоломью покосился на него.
- Таскаешь вино нашего мастера? До чего еще ты докатишься, святой брат?
- Не таскаю, - поправил Майкл, откупоривая бутылку и от души прикладываясь к ней. - Я пробую его вместо мастера. В конце концов, откуда нам знать, не передается ли чума через кларет?
"А откуда нам знать, не этим ли кларетом отравился Элфрит?" - подумал Бартоломью. Он обхватил голову руками. Майкл ему нравился, и он надеялся, что бенедиктинец не относится к числу тех фанатиков, против которых предостерегал Элфрит. Ему вдруг стало очень одиноко. Он что угодно отдал бы сейчас, только бы оказаться на несколько секунд наедине с Филиппой.
- Тебе нужно поесть, - мягко заметил Майкл, - а не то не будет толку ни тебе самому, ни твоим пациентам. Выпей-ка винца, а потом отведай этой солонины Клянусь, Мэтт, ей не больше восьми месяцев от роду, да и душок почти не чувствуется.
Бартоломью улыбнулся. Майкл пытался развеселить его. Он принял протянутый ему ломоть солонины и через силу проглотил кусочек. Поковырялся в яблоках, выбирая не слишком изъеденное червяками. Отыскав одно, он торжественно вручил его Майклу, который с не меньшей серьезностью принял яблоко и разрезал пополам.
- Чтобы никто не посмел утверждать, будто ученые Майкл-хауза не делятся друг с другом своим счастьем, - сказал он, протягивая половинку Бартоломью. - Когда, ты думаешь, все это кончится? - спросил он внезапно.
- Чума или убийства? - отозвался Бартоломью. Крепкое вино, выпитое на голодный желудок, заставило его сболтнуть не подумав.
Майкл уставился на него.
- Убийства? - переспросил он ошарашенно. Потом в его глазах забрезжило понимание.
- Ох, нет, Мэтт! Опять ты за свое! Мы же дали клятву!
Бартоломью кивнул. Он никому, даже сестре и Филиппе не рассказывал о своем разговоре с епископом, хотя Уилсон, Элкот и Майкл пытались, с разной степенью коварства, вызвать его на разговор.
- Но мы ведь знаем правду, - сказал он спокойно.
Майкл ужаснулся.
- Нет! Нет, мы ее не знаем! - возразил он. - И не узнаем никогда. Мы не должны об этом говорить!
Он оглянулся через плечо, будто ожидал увидеть там епископа.
Бартоломью поднялся, подошел к окну и встал там, глядя на темный двор.
- Однако убийство есть убийство, брат, - проговорил он негромко. И обернулся к Майклу, с лица которого еще не успело сойти изумленное выражение.
- Может, и так, - нервозно отозвался бенедиктинец, - но это дело прошлое.
Бартоломью вскинул бровь.
- Неужели? - осведомился он мягко, не сводя глаз с Майкла, чтобы не пропустить ни малейшей реакции, которая могла бы выдать его вину.
- Ну разумеется! - отрезал тот. - Прошлое!
Бартоломью снова отвернулся к окну. Майкл всегда любил запутанные дела колледжа и находил странное удовольствие в играх за власть. Время от времени его нескончаемые измышления надоедали Бартоломью с Абиньи, и они старались избегать его общества. Интересно, задумался Бартоломью, теперешний отказ обсуждать это дело означал, что монах принял клятву епископу близко к сердцу и впрямь полагал, что с убийствами покончено, или у него есть другие причины хранить молчание? Известно ли ему, что Элфрита убили? Бартоломью решил, что дальнейшими расспросами ничего не добьется, только возбудит подозрения. Если Майклу известно не больше, чем он говорит, глупо было бы высказывать свои подозрения.
Майкл уселся в большое кресло у очага, откуда Агата обычно правила подвластным ей хозяйством. Он поерзал, устраиваясь удобнее, и вытянул ноги, словно в очаге пылал огонь. Бартоломью вернулся к скамейке и растянулся на ней во весь рост, сложив руки на животе и уставившись взглядом в затянутый паутиной потолок. Он немножко полежит, а потом отправится в постель.
- Я не только пропустил все трапезы, - заявил Майкл, - я был так занят, что не успел пожаловаться на отмерзшие ноги!
- Пропущенная трапеза пойдет тебе на пользу, мой толстый монашек, - сквозь полудрему отозвался Бартоломью.
В кухне стоял холод, а оба они вымокли, целый день расхаживая по улице под дождем. Вместо того чтобы дрогнуть в ледяной кухне, следовало бы разойтись по комнатам и уснуть в тепле.
- Когда все это кончится? - снова спросил Майкл; голос у него был отрешенный, будто мысли его занимало что-то другое.
"Он о чуме или об убийствах в колледже?" - во второй раз задался вопросом Бартоломью; мысли в усталом мозгу вновь заметались. Он спросил себя, почему он лежит в холодной кухне в обществе человека, который, как подозревал Бартоломью, мог знать больше, чем следовало бы, по меньшей мере об одном убийстве.
- Почему Элфрит оказался в твоей комнате? - сонно поинтересовался Бартоломью. Он постепенно расслабился впервые за много дней; ощущение было приятное, и он почувствовал, что его клонит в сон.
- Хм? - переспросил Майкл. - А, это я отвел его туда. Он упал во дворе. Его комната была заперта, и я отвел его к себе.
- Заперта? - повторил Бартоломью; теперь он уже боролся с дремотой.
- Ну да, - сказал Майкл отрешенным голосом. - Мне это тоже показалось странным. Но дверь была закрыта, и я не смог попасть внутрь. Наверное, один из студентов увидел, как он упал, и не захотел, чтобы его несли к ним в комнату.
Бартоломью задумался. Такое было вполне возможно. Врач знал, что три послушника-францисканца, с которыми Элфрит делил комнату, очень беспокоились, как бы их наставник, каждый день имевший дело с зачумленными, не принес им заразу.
- А ты как думаешь, когда кончится чума? - спросил он, чуть потянувшись, чтобы унять ноющую боль в спине.
- Когда Всевышний сочтет, что мы усвоили урок, - отвечал Майкл.
- Господи, какой еще урок? - спросил Бартоломью, снова устраиваясь на скамье. - Если так пойдет и дальше, не останется никого, кто мог бы что-то усвоить.
- Может, и не останется, - сказал Майкл, - но если бы Он хотел, чтобы мы все погибли, Он не стал бы утруждаться и посылать нам знаки.
- Какие знаки?
Бартоломью почувствовал, что глаза у него начинают слипаться, как бы он ни силился удержать их открытыми. Он попытался вспомнить, когда в последний раз спал, - вроде бы перехватил пару часов позапрошлой ночью?
- Когда чума впервые появилась на Дальнем Востоке, было три знака, - начал Майкл. Бартоломью оставил попытки разлепить веки и просто слушал.
- В первый день выпал дождь из змей и лягушек. На второй день ударил гром такой силы, что слышавшие его сходили с ума, и полыхнула молния, подобная полотну огня. На третий день над землей встала непроглядная пелена черного дыма, застлавшая солнце и свет. На четвертый день разразилась чума… Были и другие знаки, - продолжил Майкл мгновение спустя. - Во Франции над дворцом Папы в Авиньоне видели исполинский столб пламени. Огненный шар повис над Парижем. Когда чума добралась до Италии, она принесла с собой чудовищное землетрясение, от которого по всей округе начались вредоносные испарения, погубившие все всходы. Люди гибли не только от чумы, но и от голода.
- У нас здесь не было никаких знаков, брат, - проговорил Бартоломью почти сквозь сон. - Может быть, мы не настолько дурны, как французы или итальянцы.
- Может, и так, - ответил Майкл. - А может, Господь не желает попусту тратить знаки на тех, кому не будет искупления.
* * *
Проснулся Бартоломью, как от толчка. Он совершенно окоченел от холода и все так же лежал на скамье. Морщась, он поднялся, дивясь, почему не отправился спать в теплую и удобную постель. В окно лился дневной свет, в очаге потрескивали дрова. Он огляделся.
- Ну что, вы проснулись, лежебока? Это ж надо - уснуть в кухне! Мастер Уилсон вас не похвалит.
С прошлого вечера на кухне успели убраться: огрызки были выметены, дохлая крыса исчезла. Один из очагов был вычищен, и на месте остывшей золы весело пылал огонь. Бартоломью неловко подошел и уселся перед ним на скамеечке, наслаждаясь запахом овсяных лепешек, которые пеклись в круглой печи у огня. Брат Майкл все еще спал в Агатином кресле; глаза его были обведены темными кругами, рот приоткрылся. Собственные подозрения вчерашнего вечера показались Бартоломью невероятными. Даже если Майкл и имел какое-то отношение к смерти Элфрита, он все равно явно не желал никакого зла Бартоломью - ведь никто не мешал бенедиктинцу расправиться с ним, пока он спал на скамье.
Бартоломью потянулся и, улучив минутку, когда Агата не смотрела, стащил лепешку. Его внезапное движение разбудило Майкла - он уселся и принялся бестолково озираться по сторонам.
- Который час? - спросил он, потирая замерзшие руки друг о друга.
- Без малого восемь, я бы сказала, - отозвалась Агата. - А теперь садитесь-ка, - продолжала она, усаживая Майкла обратно в кресло. - Я напекла вам лепешек - если только этот ненасытный докторишка не уплел их все.
- Но я проспал заутреню! - ужаснулся Майкл. - И не прочитал ночные и утренние похвалы.
- Должно быть, твой желудок еще не проснулся, - заметил Бартоломью, - если ты вспомнил о молитвах раньше, чем о завтраке.
- Я всегда читаю молитвы до завтрака, - отрезал Майкл, но потом смягчился. - Прости, Мэтт. Я не могу ковыряться в нарывах и лечить лихорадку, как ты. Мой вклад в борьбу с чудовищным мором - читать молитвы, что бы ни случилось. Надеюсь, это поможет что-то изменить. - Вид у него стал удрученный. - С тех пор как все это началось, я впервые так осрамился.
- Я вчера как раз думал, что от священников сейчас куда больше толку, чем от врачей, - сказал Бартоломью, тронутый признанием Майкла. - Не относись к себе слишком сурово, брат. Или, как ты сам сказал мне вчера вечером, от тебя не будет никакого толку ни тебе, ни твоим пациентам. - Он так похоже изобразил высокопарный тон Майкла, что Агата залилась хохотом.
Майкл тоже рассмеялся, больше над реакцией Агаты, чем над жалкой попыткой Бартоломью пошутить.
- Боже, Мэттью, - сказал он. - Я уж думал, мы никогда больше не засмеемся. Дайте мне лепешек, мистрис Агата. Со вчерашнего вечера у меня во рту ни крошки не было, кроме червивых яблок.
Агата вытащила лепешки из печи и плюхнулась на скамеечку рядом с Бартоломью.
- Стоит мне только взять три дня выходных, чтобы позаботиться о родне, как в колледже все идет наперекосяк, - проворчала она. - В кухне грязища, в комнатах крысы, еда вся вышла.
Майкл закашлялся с полным ртом свежих теплых лепешек.
- Слуги почти все разбежались, - сказал он. - А этот кусок сала в комнате мастера и пальцем не пошевелит, чтобы исполнить свои обязанности, так что в колледже царит хаос.
- Больше не царит, - величественно провозгласила Агата. - Я вернулась. И не обольщайтесь, молодые люди, меня никакой мор не возьмет! Я три дня ходила из дома в дом, глядела, как умирают мои родные, и ничего мне не сделалось. Кое-кто из нас не поддается!
Бартоломью с Майклом воззрились на нее с изумлением.