- Возможно, вы и правы. Мы с Грегори Колетом думали, не обладают ли некоторые люди естественной устойчивостью к чуме.
- Это не устойчивость, мастер Бартоломью, - гордо возразила прачка. - Я одна из тех, кто избран Богом. - Она важно поправила свои пышные юбки. - Он поражает тех, кто гневит его, и щадит тех, кого любит.
- Этого не может быть, мистрис, - сказал Бартоломью. - За что Богу поражать детей? А монахи, которые рискуют жизнью, чтобы поддержать людей?
- Монахи! - фыркнула Агата. - Видала я, какую жизнь они ведут: богатство, жирная еда, женщины и дорогая одежда! Да Господь их первых в ад отправит!
- Спасибо на добром слове, мистрис, - со скорбным видом сказал Майкл. - И долго еще, по-вашему, мне ждать, пока Господь не отправит меня в ад?
Прачка невинно усмехнулась.
- А я и не утверждала, что он вас заберет. Но по какой еще причине одни умирают, а другие остаются в живых? Врачи не ведают. Грегори Колет сказал, что, может быть, я и права, и священники считают, что одним уготовано жить, а другим - умереть.
- Возможно, некоторые люди обладают такой пропорцией жизненных соков, которая позволяет им сопротивляться чуме, - задумчиво произнес Бартоломью и взял еще одну лепешку.
- А ты сравнивал жизненные соки тех, кто выжил, и тех, кто умер? - спросил Майкл.
Бартоломью кивнул, раздосадованный.
- Но пока что не нашел никакой закономерности. Майкл похлопал его по плечу.
- Ну, быть может, эта пропорция слишком хитрая, чтобы ее можно было с легкостью разглядеть, - сказал он. - Но я не хочу знать, верна ли твоя теория, ибо это означает, что я обречен жить или умереть, как продиктует мое тело, и что бы я ни делал - как бы ни молился и ни пытался вести праведную жизнь, - это ничего не изменит. И это лишило бы меня надежды и Бога.
Бартоломью вскинул руки.
- Я не об этом, - сказал он. - Я хочу знать, как излечить эту гнусную болезнь, а не как предсказать, умрет человек или останется жить.
Майкл поднялся и затолкал остатки лепешек в котомку, на потом.
- С вами, конечно, хорошо, но если я буду рассиживаться здесь и обсуждать причины смерти с двумя людьми, которые знают о них не больше моего, пользы это никому не принесет. Мне нужно прочитать молитвы и навестить людей.
Майкл вышел из кухни, и до Бартоломью донесся его мощный баритон: направляясь к домику привратника, он затянул псалом. В окне мелькнуло белое лицо Уилсона - тот обозревал вотчину, которой не осмеливался управлять.
- Можете посидеть здесь, если вам не мешает грохот, - сказала Агата.
Бартоломью воспринял это предложение как редкостную похвалу: бездельников на кухне Агата не терпела. Она уже начала воссоздавать порядок из хаоса; поварята из подсобной комнаты мыли полы, а Кинрик с Александром собирали белье с постелей умерших, чтобы отнести его в стирку.
- Спасибо, мистрис, но мне нужно повидаться с Грегори Колетом, договориться, чтобы вырыли новую яму.
Он оставил Агату заниматься делами и отправился к колодцу за водой. Вернувшись в каморку, где хранились его снадобья, он быстро вымылся ледяной водой и переоделся. Чистая одежда еще не просохла до конца, но это не важно, опять будет дождь, подумал он. Выходя из комнаты, он заметил отца Уильяма и окликнул его. Вид у францисканца был усталый, глаза покраснели.
- У Натаниэла Фламандца чума, - сказал он. - Меня позвали причастить его.
- А почему бы не поставить пиявок? - спросил Бартоломью; усталость притупила все его чувства.
Уильям покосился на него.
- Доктор Колет ставил ему пиявок, но зараза слишком глубоко засела в теле. - Он протянул к Бартоломью мясистую руку. - Что с Элфритом? Вы проследите, чтобы его бросили в чумную яму?
Бартоломью взглянул на бледно-голубое небо. Уильям все знает? Стоит ли рассказать ему? А вдруг Уильям и Уилсон заодно и вдвоем отравили Элфрита? Бартоломью взглянул на лицо монаха, серое от усталости, и вспомнил, что два францисканца были близкими друзьями.
- Может, лучше похоронить его на церковном дворе? - спросил он, чтобы выиграть время на размышления.
Уильям поразился.
- А можно? Ведь для живых будет безопаснее, если его похоронить в извести в чумной яме.
- Не вижу никаких причин, - ответил Бартоломью, внимательно глядя на Уильяма. - Хоронили же мы других на кладбище, пока чума не разыгралась не на шутку.
Уильям поджал губы.
- Я все думаю об этом. Быть может, это их гниющая плоть, лежащая в освященной земле, способствует распространению заразы. Возможно, если выкопать их и перезахоронить в чумных ямах, смерть остановится.
Настала очередь Бартоломью поражаться. С подобной теорией он прежде не сталкивался. Он бегло обдумал ее, не желая упускать ни единой возможности обуздать чуму, сколь бы неправдоподобной такая возможность ни казалась на первый взгляд. И покачал головой.
- Подозреваю, что это лишь подвергнет риску заболеть тех, кто будет производить перезахоронение, - если не чумой, так другими недугами. И мне не кажется, что мертвые представляют какую-либо опасность для живых.
Уильям посмотрел на него с сомнением.
- Значит, вы похороните Элфрита на церковном дворе?
Бартоломью кивнул, потом заколебался. Если Уильям причастен к убийству Элфрита, то неосмотрительными вопросами врач лишь ставит под угрозу свою жизнь, а если нет, то открытие ляжет дополнительным бременем на и без того изнуренного монаха.
- Вы не… не удивились, когда он заболел? - спросил Бартоломью и тотчас же сообразил, как глупо звучит его вопрос.
Уильям, похоже, опешил.
- Еще за обедом он был жив и здоров, - отозвался он. - Устал, конечно, как и все мы, и был опечален, потому что выслушал предсмертную исповедь владельца пансиона Всех Святых. Да, коль уж вы об этом заговорили, бедный Элфрит отмучился слишком быстро. Хорошо, что брат Майкл оказался рядом, а не то умер бы без покаяния.
Монах зашагал прочь, оставив Бартоломью в полном недоумении относительно того, причастен тот к случившемуся или нет. Были ли его действия, его слова действиями и словами убийцы? А Уилсон? Какова его роль в гибели Элфрита?
Прежде чем уходить, Бартоломью решил заглянуть к Абиньи. Он медленно приоткрыл дверь, и в тот же миг у его ног приземлился перелетевший через всю комнату башмак. Бартоломью толкнул дверь и заглянул в комнату.
- А, это ты, Мэтт. Я думал, там опять чертова крыса. Видал ее? Здоровущая, как собака! - Абиньи выбрался из постели. - Ах, какую ночь я провел вчера, лекарь. Какие наслаждения изведал! Ни одна из юных прелестниц не желает предстать перед создателем, не познав радостей любви, и я только рад помочь им в этом. Эх, знал бы ты только!
- Жиль, если ты наслаждался радостями любви с таким количеством несчастных, как утверждаешь, надеюсь, ты не собираешься навещать Филиппу, - встревожился Бартоломью. - Пожалуйста, не ходи к ней, если имеешь дело с людьми, которые могут быть заражены.
- Вздор! Она умрет, когда придет ее срок, - отмахнулся Абиньи, облачаясь в самый яркий свой наряд. Бартоломью прекрасно понимал: это значило, что его друг собрался вскружить голову очередной подружке.
- А вот ты умрешь раньше срока, если заразишь ее! - негромко пригрозил он.
Абиньи всегда казался ему пустоватым и эгоистичным, хотя временами с ним бывало забавно. Однако он никогда не сомневался в том, что философ искренне привязан к своей сестре. На протяжении этих черных недель лишь образ Филиппы давал Бартоломью силы продолжать его безрадостный труд. Невыносимо было думать, что и она может стать жертвой отвратительной болезни.
Абиньи прекратил прихорашиваться и взглянул на Бартоломью.
- Прости, Мэттью, - искренне извинился он. - Неужели ты мог подумать, что я способен навредить Филиппе? У меня нет чумы… - Он вскинул руку, преграждая Бартоломью путь в комнату. - Хью Стэплтон умер вчера ночью.
Бартоломью прислонился к двери. Стэплтон управлял пансионом Святого Бенета и был близким другом Абиньи. Жиль проводил в пансионе куда больше времени, чем в Майкл-хаузе, и регулярно там обедал.
- Мне очень жаль, Жиль, - сказал Бартоломью.
За последние несколько дней он повидал столько смертей, включая смерть Элфрита, что произнести это убедительно ему было нелегко. Он задался вопросом, не утратит ли он всякое сострадание к тому времени, когда чума закончит собирать плоды своей жатвы.
Абиньи кивнул.
- Я ухожу предаваться земным радостям и не стану видеться с Филиппой, - сообщил он. - Я был с Хью, когда он умирал, и он велел мне наслаждаться жизнью, пока она у меня есть. Именно этим я и намерен заняться.
Он набросил на плечи свой лучший красный плащ и беспечно вышел со двора. Бартоломью проводил его до конюшни, где лежало тело отца Элфрита. Пока Абиньи наслаждался жизнью, Бартоломью предстояло похоронить коллегу. Он поднял глаза и увидел Уилсона, торчащего у окна. Он или не он убил Элфрита?
- Отец Элфрит умер, - крикнул Бартоломью, привлекая внимание нескольких студентов, которые шли по двору в зал. - Вы придете на его похороны, мастер Уилсон?
Смутный силуэт за окном исчез. Бартоломью взял из конюшни лопату и отправился на кладбище за церковью Святого Михаила.
VI
Рождество в Кембридже обыкновенно было порой празднеств и послаблений в распорядке, которому подчинялась жизнь универсантов. В профессорской разводили огонь, студенты с профессорами собирались вокруг него и рассказывали друг другу истории или даже играли в карты. Поскольку к четырем часам дня уже смеркалось, вечер у огня в освещенной свечами профессорской вносил приятное разнообразие в обыденный ритуал ежевечернего расхождения по темным нетопленым комнатам.
Но на это Рождество в Кембридже все еще свирепствовала чума, и праздничное настроение было у немногих. Группки чумазых ребятишек стояли под падающим снегом и за мелкие монетки пели рождественские гимны. Еды не хватало, потому что многих фермеров, которые выращивали зимние овощи или ходили за скотом, сразила чума. А немало тех, кто оставался на ногах, не желали рисковать, выезжая в город, где они могли наткнуться на зараженных людей.
Телега, объезжающая улицы, чтобы собрать мертвых, стала обыденным зрелищем. Старухи, потерявшие всех родных, повсюду следовали за ней, предлагая помолиться за умерших за деньги или за еду. Многие дома опустели, и по ночам, после того как колокол возвещал об окончании дня, а поредевшие обессиленные дозоры из университетских педелей и людей шерифа засыпали, небольшие шайки бродяг и воришек обчищали дома мертвых и больных. Вскоре воры осмелели и начали приходить из окрестных деревень и даже нападать среди бела дня.
Вдобавок ко всему зима выдалась студеная. По голой равнине гулял ветер, гнал поземку. В ясные дни и ночи мороз стоял такой, что больные вынуждены были выбираться на улицу в поисках веток, чтобы развести огонь и растопить лед для питья.
Монахи Барнуэлльского аббатства потеряли треть своей братии. Обители Святой Радегунды повезло больше: там заболели всего три монахини. В крупных монастырях Или и Нориджа чума унесла более половины монахов, и Бартоломью начал понимать епископа, видя, как все больше и больше людей умирают без причастия. Одним было все безразлично - лишь бы прекратились их мучения, другие умирали в ужасе перед тем, что отправляются прямиком в ад в наказание за разные мелкие прегрешения. Стены церквей украшали многочисленные изображения демонов, пожирающих грешников в аду, и Бартоломью не удивлялся тому, что люди испытывали страх.
Невозможно было сказать, сколько потерял университет. Многие покинули город при первых признаках чумы и так и не вернулись. Когда число смертей возросло, задерганные клерки начали сбиваться со счету, и многие умершие оказывались в чумной яме без каких-либо записей. К январю Кингз-холл лишился десяти своих членов, а Майкл-хауз - одиннадцати. Бартоломью думал, что универсанты могли оказаться в лучшем положении, нежели горожане, потому что они были моложе, крепче и, как правило, лучше питались. Однако чума косила всех без разбору, и к Рождеству дряхлые коммонеры были еще живы и здоровы, а несколько молодых и здоровых студентов умерли.
Сколько бы Бартоломью ни думал, ни читал и ни работал, он не мог понять, почему одни умирают, а другие выздоравливают и почему в некоторых семьях кто-то заболевает, а кто-то остается здоровым даже после того, как контактировал с больными. Бартоломью и Колет регулярно обменивались опытом и без конца спорили, так и не придя ни к какому выводу. Колет прекратил приставлять к бубонам пиявок и стал вскрывать их, когда это было возможно, как и Бартоломью. Но он все так же верил, что лечение пиявками после того, как бубоны вскрыты, способствовало выздоровлению пациентов. Бартоломью полагал, что разгадка - отдых, теплая постель и чистая вода. Поскольку ни один из них не преуспел в лечении больше коллеги, каждый отказывался перенимать методы другого. Но пациенты Колета в массе своей были людьми состоятельными и могли позволить себе теплый дом и чистую постель. Бартоломью же лечил бедняков, и тепло и чистота для них далеко не всегда были достижимы.
Он продолжал свои обходы, вскрывая черные нарывы всякий раз, когда полагал, что это облегчит страдания больного. Еще два врача умерли, другие два - бежали, так что в Кембридже оставались лишь Бартоломью, Колет и Саймон Роупер из пансиона Святого Бенета. Они обнаружили, что не могут полагаться на городских чиновников, не выполняющих их рекомендаций, и вынуждены были сами присматривать буквально за всем, начиная от рытья чумных ям и использования извести и заканчивая уборкой с городских улиц дохлых крыс и скапливающихся отбросов.
Бартоломью, вернувшегося домой на рассвете после того, как он провел ночь в доме, где умерли пятеро из семи детей, очень скоро разбудил стук в дверь. Он устало поплелся открывать. На пороге стоял молодой человек с буйными длинными волосами, которые совершенно не вязались с аккуратной студенческой накидкой.
- Я думал, вы давным-давно встали, - бесцеремонно заявил юнец.
- Что вам нужно? - хрипло спросил Бартоломью; он так устал, что едва ворочал языком.
- Меня послали за вами из монастыря Святой Радегунды.
Бартоломью похолодел и мгновенно проснулся.
- Зачем, что случилось? - спросил он шепотом, страшась этого вопроса. - Что-то с Филиппой Абиньи?
- О нет, - ответил студент. - Вас зовет какой-то мужчина. Но вам лучше бы поторопиться, а не то будет слишком поздно, так он сказал.
Бартоломью торопливо натянул одежду. Когда он спустился, лохматый юнец болтал с привратником, подпирая стену. Бартоломью прошел мимо него и быстрым шагом направился по Сент-Майкл-лейн. Позади послышались шаги, молодой человек нагнал его и попытался не отставать.
- Если вы хотите успеть, почему не поехали верхом? - спросил он, шумно отдуваясь.
- У меня нет лошади, - ответил Бартоломью. - Кто меня звал? Жиль Абиньи?
Страх, который охватил его с самого начала, вернулся. Он надеялся, что Абиньи не заболел и не отправился в монастырь за помощью. До сих пор монахини счастливо избежали худшего - возможно, потому, что настоятельница установила политику строгой изоляции и в монастырь не допускали никого; деньги за провизию, которую им привозили, они оставляли за воротами в горшке с уксусом. Бартоломью надеялся, что настоятельнице удалось продолжить в том же духе, и не только из-за Филиппы, но и потому, что он хотел знать, можно ли предотвратить чуму таким способом.
- У вас нет лошади? - поразился студент и сбился с шага. - У врача?
- Кто меня звал? - снова спросил Бартоломью. Он уже чувствовал раздражение.
- Не знаю, какой-то мужчина. Я всего лишь гонец.
Бартоломью прибавил ходу, и пыхтящий студент быстро остался позади. Через считаные минуты в утренней мгле перед врачом выросли стены монастыря. Он забарабанил в дверь, прислонившись к стене, чтобы перевести дух; ноги не держали его после стремительной прогулки на пустой желудок в ожидании худшего.
Маленькая решетка в двери приоткрылась.
- Что вам нужно? - послышался резкий голос.
- Это Мэттью Бартоломью. За мной посылали, - выдохнул он.
- Мы ни за кем не посылали.
Решетка захлопнулась.
Бартоломью застонал и снова грохнул в дверь. Безрезультатно.
- Теперь вы вряд ли получите ответ.
Бартоломью обернулся, и студент в один миг оказался схваченным за горло и прижатым к стене.
- Эй! Я всего лишь гонец! - прохрипел тот с вытаращенными глазами.
Бартоломью смягчился и ослабил хватку, впрочем, совсем ненамного.
- Кто посылал за мной? - снова спросил он опасно спокойным тоном.
- Я не знаю имени. Придется показать его вам, - сказал студент, пытаясь оторвать руки Бартоломью от своей шеи. Апломба у него заметно поубавилось.
Он повел Бартоломью вдоль стены к монастырскому саду.
- Меня зовут Сэмюел Грей, - представился он. Бартоломью будто и не слышал. - Я изучаю медицину в пансионе Бенета.
Бартоломью понял, что они направляются к небольшой хибарке, в которой держали садовую утварь. Как-то раз они с Филиппой укрывались там от летней грозы, когда гуляли среди фруктовых деревьев. Это было всего несколько месяцев тому назад, а Бартоломью казалось - прошла целая жизнь. Студент добрался до хижины первым и толкнул дверь. Бартоломью переступил порог и вгляделся в темноту, пытаясь различить, что там внутри.
- Филиппа!
Девушка стояла на коленях в углу рядом с распростертой на полу фигурой.
- Мэтт!
Она вскочила на ноги, и не успел Бартоломью остановить ее, как она бросилась ему на шею. Первым его побуждением было отстранить ее на случай, если вдруг он несет заразу на своих одеждах, но в хижине уже стоял зловещий запах чумы, так что смысла в этом было мало. Он отогнал все другие мысли и полностью отдался радости от первой встречи с Филиппой с тех пор, как началась эпидемия.
Внезапно Филиппа оттолкнула его.
- Что ты здесь делаешь? - спросила она. - Кто просил тебя приходить?
Бартоломью недоуменно смотрел на нее. Потом оглянулся на Грея, который стоял на пороге с тем же изумленным видом, что и сам Бартоломью.
- Я не знаю, - сказал студент. - Один мужчина. Он велел мне привести вас сюда и сказал, что будет ждать.
Бартоломью снова посмотрел на Филиппу.
- Я ничего не знаю ни о каком мужчине, - сказала она. - Я здесь с рассвета. Мне прислали записку с просьбой прийти, и я нашла сестру Клемент. У нее чума.
- Но кто попросил тебя прийти? И как ты вышла? Я думал, монастырь закрыт на все замки.
- Не знаю - что касается твоего первого вопроса. Записку нацарапали на клочке пергамента и подсунули мне под дверь. Я тотчас же пришла сюда… Что же касается ответа на твой второй вопрос, то рядом с кухней есть калитка, которая всегда не заперта, хотя известно об этом не многим. Сестра Клемент постоянно пользовалась ею, когда хотела выскользнуть наружу и отправиться помогать беднякам.