Этот проект кружка Черкасского-Татищева был наиболее основательным и целостным. Несколько раз он обсуждался на собрании дворян, исправлялся, дополнялся и, заверенный 249 подписями, был передан в Совет. Его содержание не могло понравиться верховникам, ибо первое, что требовали дворянские прожектеры, – это уничтожение Верховного тайного совета и учреждение вместо него "Вышняго правительства" из 21 персоны, включая самих верховников. Но один из пунктов проекта предполагал установить квоту: в составе правительства только по одному представителю от каждой "фамилии". Иначе говоря, из шести Долгоруких и Голицыных в новом органе власти должно было остаться лишь двое. Это им, конечно, понравиться не могло. Не меньшее опасение верховников вызывала идея создания "Нижнего правительства", в сущности игравшего роль парламента, трехразовые сессии которого назывались "Вышним собранием". Вместе с Сенатом, имевшим чисто декоративное значение, Собрание избирало администрацию – президентов коллегий, губернаторов и т. д.
Голосование по всем вопросам предполагалось сделать демократичным: тайным, по альтернативным спискам кандидатов.
Проект предполагал установление контроля за деятельностью органов политического сыска, а также особые льготы дворянству: сокращение срока службы, отмену закона о единонаследии и т. д. Но все-таки основным было предложение о создании выборного дворянского учредительного собрания из ста депутатов. Его надлежало созвать немедленно и сразу же начать сочинение проекта государственного устройства. Словом, верховники оказались в тяжелом положении. Выдвинуть свой проект из-за его очевидной консервативности они уже не могли. В то же время верховники не могли ни принять проект кружка Черкасского, лишавший их власти, ни отвергнуть его – все-таки проект был подписан большим количеством весьма влиятельных людей. Поэтому верховники избрали иной путь: они объявили, что проекты могут представлять и другие дворянские кружки. Это, как они надеялись, позволило бы расколоть шляхетство, выступившее первоначально довольно единодушно против них. А затем в образовавшейся вследствие этого неразберихе суждений, мнений, споров, верховники, опираясь на свою власть, рассчитывали взять верх.
Но, как оказалось впоследствии, они просчитались. Споры о будущем России действительно разгорелись нешуточные. Датский посланник Вестфален пишет, что во дворце, где заседали верховники, непрерывно шли совещания дворян и "столько было наговорено хорошего и дурного за и против реформы, с таким ожесточением ее критиковали и защищали, что, в конце концов, смятение достигло чрезвычайных размеров и можно было опасаться восстания". Восстания, конечно, не произошло, но в разноголосице мнений и суждений верховники напрасно пытались услышать то, ради чего они "развели всю эту демократию". Под дошедшими до нашего времени двенадцатью проектами в течение нескольких дней подписались более тысячи дворян, и, по мнению изучавшего эти проекты Д.А.Корсакова, "все проекты склоняются к ограничению власти Анны Иоанновны, но не по программе верховников… Главное внимание проектов обращено на организацию центрального правительства: шляхетство желает такой организации, которая представляла бы наиболее гарантий от произвола, как единоличного управления, так и возвышения нескольких фамилий. Этих гарантий шляхетство считает возможном достигнуть при своем непосредственном участии в управлении".
Актуальную для них проблему удержания власти (с наименьшими потерями для себя) верховники думали решить, включив некоторые положения дворянских проектов в присягу подданных, которую должны были все принять после приезда Анны Иоанновны. Так, хотя общественному мнению были сделаны некоторые уступки, верховники не решились на главное – они не предоставили дворянству права участия в законодательных и правительственных органах. Дворяне, согласно букве присяги, имели лишь право совещательного голоса на некоторых этапах правительственной деятельности. Причина неуступчивости Д.М.Голицына и его товарищей была ясна для всех: как писал шведский посланник Дитмер, "члены Совета хотят удержать одни всю власть".
Словом, обсуждение проектов явно зашло в тупик, верховники теряли инициативу, время, а вместе с ним, как песок сквозь пальцы, утекала их власть. Говоря высокопарно с высоты прожитых Россией лет, верховники упустили исторический шанс реформировать систему власти так, чтобы навсегда покончить с самодержавием, ввести систему сословно-демократического государственного устройства. Когда стало ясно, что установить олигархическую модель господства двух фамилий по сценарию кондиций не удалось, у верховников осталась реальная возможность найти компромисс с дворянскими прожектерами и тем самым не допустить восстановления самодержавия. Почва для такого компромисса была – ведь власть находилась в руках верховников. Но они не сделали ни шагу навстречу дворянству. Олигархизм, чувство фамильного превосходства пересилили даже инстинкт самосохранения. И хотя составленный в 20-х числах января план Д.М.Голицына предусматривал, как мы видели, и создание расширенного Сената, и шляхетскую палату, и палату городских представителей, но все же надо всем этим возвышался бы Верховный тайный совет, состоявший из десяти-двенадцати членов двух знатнейших фамилий. И было абсолютно ясно, что при подобном устройстве все стоящие ниже органы безвластны и ничего не решают.
И лишь в последний момент, под сильным воздействием шляхетских прожектеров, Дмитрий Михайлович решил подготовить присягу на верность Анне, уже сильно ограниченной во власти, составленную от имени Совета, Сената, Синода, генералитета и "всего российского народа". Но эта уступка в сложившейся обстановке была недостаточной, так как позиции "фамильных людей", согласно присяге, все равно остались чрезвычайно сильными: они получали преимущества при назначении и в Совет, и в Сенат, и на другие должности.
В итоге, не углубляясь в детали, скажем, что события вышли из-под контроля верховников, и Д.М.Голицын "с товарищи" быстро утратили инициативу. Это стало ясно к 15 февраля, когда Анна в роскошной карете, запряженной восьмеркой лошадей, "зело преславно при великих радостных восклицаниях народа в здешний город свой публичный въезд имела". Анна проехала в Кремль, поклонилась святыням, вышла к стоявшим в строю полкам гвардии, допустила избранных к целованию августейшей руки, насладилась криками: "Виват!", пушечным и ружейным салютами. Кремлевский дворец находился в "преизрядном убранстве". Анна вела себя вполне независимо, хотя впереди торжественного кортежа верхами ехали ее церберы – князья В.Л.Долгорукий и М.М.Голицын…
Гвардейцы, наоравшие самодержавие
Но до этого события развивались следующим образом и порядком. 5 февраля 1730 года на улицах и площадях Москвы был прочитан манифест о том, что "общим желанием и согласием всего российского народа на российский престол изобрана по крови царского колена тетка Его императорского величества (Петра II. – Е.А.) государыня царевна Анна Иоанновна, дщерь великого государя царя Иоанна Алексеевича. Чего ради к Ея императорскому величеству, чтоб изволила российский престол принять отправлены с прошением" и далее перечислены известные нам члены депутанции. В манифесте сказано, что государыня соизволила на прошение согласиться "и ныне обретается в пути". 10 февраля Анна прибыла в подмосковное село Всесвятское и остановилась там перед церемонией торжественного вступления в столицу. Василий Лукич Долгорукий, выполняя задание сотоварищей по Совету, вез императрицу как пленницу, даже сидел всю дорогу у нее в санях и по прибытии во Всесвятское не давал ей возможности остаться наедине со своими подданными. По-видимому, верховники предполагали "выпустить" Анну прямо в Успенском соборе на царском месте, чтобы тотчас короновать ее по сценарию Совета. Но развернувшееся в Москве дворянское движение разрушило такой по виду складный замысел верховников. К приезду Анны ситуация в Москве коренным образом изменилась. Императрица, оказавшись на пороге своего дома, встретилась с сестрами Екатериной и Прасковьей, чтобы, естественно, "о щастливом прибытии поздравительные комплименты принять". Долгорукий при всем своем желании воспрепятствовать этому не мог, как и сердечным родственным разговорам один на один. От сестер Анна узнала о делах в Москве и… воодушевилась – она почувствовала, что может достичь большего. Анна начала искать опору, которая позволила бы вырваться из-под власти верховников и перехватить инициативу. И вскоре такую опору под ногами она ощутила. Через сестер, а особенно через родственников по матери, Салтыковых, Анна сумела наладить переписку со своими дворянскими "партизанами" в Москве и вскоре убедилась, что их много, что ее ждут и на нее надеются. Анне благоприятствовало множество обстоятельств.
Во-первых, как уже сказано, верховники вызывали в дворянском обществе ненависть и страх. Рядовые дворяне видели, что верховники не идут им навстречу, не делают существенных уступок и к тому же угрожают расправой с несогласными. Все это создавало нервозную обстановку, вызывало тоску по твердой руке. Самодержавие доброго царя, милостивого к своим преданным подданным, – вот о чем в своем большинстве, несмотря на писание демократических проектов, мечтали дворяне.
А то, что верховники вызывали опасения, не подлежало сомнению. Поначалу, узнав о тайных шляхетских собраниях, они стали угрожать непослушным репрессиями и даже продемонстрировали свои решительные намерения, арестовав 3 февраля П.И.Ягужинского. Как писал Феофан Прокопович, некоторые, получив повестку о явке на собрание 2 февраля, впали в большую задумчивость, полагая, что это дело нечисто и верховники хотят всех, "противящихся себе, вдруг придавить". Анна же казалась совсем не страшной, наоборот, к ней, пленнице верховников, просыпалось сочувствие.
Во-вторых, многие серьезно сомневались, что дворянская демократия принесет пользу Российскому государству. Тогда, как и в наши дни, звучали сомнения в том, нужны ли вообще русскому человеку свободы. Часто цитируют письмо, приписываемое тогдашнему казанскому губернатору Артемию Петровичу Волынскому, в котором тот писал, что опасается, как бы при существовавшей в России системе отношений "не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий, и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежняго идолопоклонничать, и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно", ибо "главные" будут ссориться, а чубы будут трещать, как всегда, у "холопов" – дворян.
Высказывания Волынского отражают тогдашний менталитет дворянства, для которого пресмыкание перед сильными, "искание милостей", было нормой, не унижающей дворянина, а наоборот – облегчающей ему жизнь. Но Волынский, сам бывалый искатель милостей у "главнейших", был циником и не щадил свое сословие, которому, по его мнению, именно исконное русское холопство не позволит создать справедливый политический строй. Он полагал, что новые институты власти сразу же будут искажены, "понеже народ наш наполнен трусостию и похлебством, и для того, оставя общую пользу, всяк будет трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради". Так же будет, по мнению Волынского, и на выборах. "И так хотя бы и вольные всего общества голосы требованы в правлении дел были, однако ж бездельные ласкатели всегда будут то говорить, что главным надобно, а кто будет правду говорить, те пропадать станут". Неизбежной представлялась ему и бесчестная партийная борьба, в которой "главные для своих интересов будут прибирать к себе из мелочи больше партизанов, и в чьей партий будет больше голосов, тот что захочет, то и станет делать, и кого захотят, того выводить и производить станут, а безсильный, хотя б и достойный был, всегда назади оставаться будет".
Волынского страшила перспектива возможной войны с соседями: определить на каждого "для общей пользы некоторую тягость" в условиях дворянской демократии будет трудно, и в итоге сильнейшие окажутся в выигрыше, а "мы, средние, одни будем оставатца в платежах и во всех тягостях". Тревожила Волынского и одна из возможных льгот – свобода от службы. Это, считал он, неизбежно приведет к упадку армии, ибо "страха над ними (офицерами. – Е.А) такова, какой был, чаю, не будет", а без страха служить никто не станет, и "ежели и вовсе волю дать, известно вам, что народ наш не вовсе честолюбив, но паче ленив и нетрудолюбив, и для того, если некотораго принуждения не будет, то, конечно, и такие, которые в своем доме едят один ржаной хлеб, не похотят через свой труд получать ни чести, ни довольной пищи, кроме что всяк захочет лежать в своем доме". В итоге все места в армии займут "одни холопи и крестьяне наши… и весь воинский порядок у себя, конечно, потеряем".
Одним словом, "неверием в творческие силы" своего сословия проникнуто письмо Волынского. Однако надо признать, что в этой злой сатире много правдивых черт, и мнение, что мы, россияне, "не доросли" до более справедливого порядка, до демократии, как видим, появилось не вчера. На фоне таких настроений и чувствований резко выдвинулась самодержавная партия, которая существовала и раньше в неоформленном виде, внутри движения реформаторов, и сливалась с ним в требовании ликвидации Верховного тайного совета. Когда же усилия прожектеров наткнулись на противодействие верховников, когда в обществе наметился раскол и разгорелись распри, эта "реставрационная группировка" выдвинулась на первое место, имея перед собой ясную идейную цель – восстановление самодержавия и конкретного, бесспорного кандидата на престол, самодержца – Анну Иоанновну. Многие люди примкнули к ней, так как боялись "арестократической олигархии более, чем деспотической монархии" (из донесения саксонского посланника Лефорта).
23 февраля, собравшись в доме у князя И.Ф.Барятинского, сторонники самодержавия составили челобитную к Анне, требуя ликвидации Совета, уничтожения кондиций, восстановления самодержавия и власти Сената, как это было при Петре I и до образования Совета в 1726 году. Кружок Черкасского не разделял этих взглядов и восстанавливать самодержавие не собирался, но предложение обратиться к Анне поддержал. Это позволяло выйти из замкнутого круга бесплодных споров с верховниками и найти более конструктивный компромисс в соглашении с императрицей.
Вернувшись 15 февраля домой, в родимый Кремль, Анна чувствовала себя все увереннее и увереннее. Думаю, что за первые десять дней пребывания в Москве она сумела окончательно убедиться в том, что на ее стороне значительные силы, а самое главное – за нее стоит гвардия. Есть основания думать, что основным пропагандистом среди гвардейцев был ее родственник Семен Салтыков, майор гвардии. Удивительно и непонятно то, что в это время делали верховники. Они явно теряли время и инициативу.
25 февраля 1730 года начался последний акт исторической драмы. В этот день группа дворян во главе с А.М. Черкасским явилась в Кремль и в аудиенц-зале вручила Анне коллективную челобитную, подписанную 87 дворянами, которую прочитал В.Н.Татищев. Суть челобитной состояла в том, что дворянство, "всенижайше рабски благодарствуя" Анне за подписание кондиций, одновременно выражало беспокойство, так как "в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такия, что большая часть народа состоит в страхе предбудущаго беспокойства". Иначе говоря, кондиции-де хороши, да только все опасаются преимуществ, которые получат верховники, узурпировавшие власть посредством этих кондиций. Челобитчики жаловались, что верховники отказываются рассмотреть мнение о том, как "безопасную правления государственнаго форму учредить", и просили Анну дать распоряжение созвать некий учредительный орган – совет из высших чинов государства, чтобы "все обстоятельства исследовать, согласным мнением по большим голосам форму правления государственнаго сочинить и Вашему величеству ко утверждению представить".
Челобитная с таким содержанием понравиться императрице не могла. Не понравилась она и верховникам, которых тем самым лишали права законодательствовать и даже быть высшим арбитром при обсуждении реформ. Произошла словесная перепалка между Черкасским и ВЛ.Долгоруким, который обратился к Анне, предлагая обсудить шляхетскую челобитную в узком кругу. Но тут, по свидетельству большинства иностранных наблюдателей, внезапно появилась старшая сестра Анны, Екатерина Иоанновна, с чернильницей и пером и потребовала у Анны немедленно наложить резолюцию на челобитную и разрешить подачу ей мнений об устройстве государства. Анна начертала: "Учинить по сему" – и это был конец всем усилиям верховников, пытавшихся притушить дворянское своеволие.
Довольные дворяне удалились на совещание в отдельный зал, а Анна пригласила верховников обедать. И далее произошло событие, которое решило судьбу и Анны, и России, и самодержавия. Пока Анна обедала с верховниками и тем самым не давала им возможности обсудить новую ситуацию наедине, без свидетелей, или что-то предпринять для спасения своего положения, шляхетство совещалось в отдельном помещении. Тем временем оставшиеся в аудиенц-зале гвардейцы, которые по приказу Анны охраняли собрание, подняли такой страшный шум, что императрица была вынуждена встать из-за стола и вернуться в аудиенц-залу.
Дадим слово испанскому посланнику де Лириа: "Между тем возмутились офицеры гвардии и другие, находившиеся в большом числе, и в присутствии царицы начали кричать, что они не хотят, чтобы кто-нибудь предписывал законы их государыне, которая должна быть такою же самодержавною, как и ее предшественники. Шум дошел до того, что царица была принуждена пригрозить им, но они все упали к ее ногам и сказали: "Мы, верные подданные Вашего величества, верно служили вашим предшественникам и пожертвуем нашу жизнь на службу Вашего величества, но не можем терпеть тирании над Вами. Прикажите нам, Ваше величество, и мы повергнем к Вашим ногам головы тиранов!" Тогда царица приказала им, чтобы они повиновались генерал-лейтенанту и подполковнику гвардии Салтыкову, который во главе их и провозгласил царицу самодержавной государынею. Призванное дворянство сделало то же".
Здесь возникают неизбежные параллели с событиями в Зимнем дворце в ночь смерти Петра Великого 28 января 1725 года. Тогда угрозы гвардейцев, которыми умело дирижировали Александр Меншиков и другие сторонники вдовы Петра Екатерины Алексеевны, решили судьбу престола в ее пользу. Теперь же, в 1730 году, управляемая истерика ражих гвардейцев не просто решила все дело в пользу Анны, а имела более серьезные последствия, а именно привела к восстановлению самодержавия в России. Выступление гвардейцев 25 февраля 1730 года было, в сущности, спланированным дворцовым переворотом. Известно, что как только Анна приехала во Всесвятское, к ней явились гвардейцы "и бросились на колени с криками и со слезами радости". Анна тотчас объявила себя шефом Преображенского полка. По-видимому, все это оказалось полной неожиданностью для верховников, но воспрепятствовать этой встрече они не смогли. Зато Анна была воодушевлена таким началом и "призвала в свои покои отряд кавалергардов, объявила себя начальником этого эскадрона и каждому собственноручно поднесла стакан вина". Так писал саксонский посланник Лефорт, человек весьма информированный. Да и логика поведения Анны и гвардии довольно легко угадывается в происшедших событиях.