Что же произошло в Москве за это время? Научно, но кратко говоря – пробудилось и активизировалось дворянское общественное сознание. Как небольшая прорубь в глухом ледяном панцире реки позволяет насытить подледную воду столь необходимым ей кислородом, так две недели междуцарствия насытили воздух столицы свободой, надеждами, спорами, пробудили дремавшее у большинства людей незнакомое им гражданское чувство. Конечно, не следует думать, что ранее Россия ничего подобного не знала. Дворяне начали осознавать свои сословные интересы задолго до 1730 года. На протяжении всего XVII века они не раз выражали свои требования к власти в многочисленных коллективных челобитных. Подавая их царю, участвуя в Земских соборах, они добивались упрочения крепостного права, расширения своих свобод в распоряжении землей, требовали от государства защиты их интересов от злоупотреблений "сильных" – бояр, "столичных чинов", которые захватывали земли уездных дворян, сманивали их крепостных, бесчинствовали в походах и на воеводствах. XVII век знал и серьезные политические требования дворянства. Нельзя не вспомнить, что в 1606 году избранный Земским собором царь Василий Шуйский присягнул в том, что не будет подвергать подданных бессудным опалам и казням, обещался не отнимать у безвинных имущество и слушать ложные доносы. В присяге Шуйского отразились интересы всех служилых людей, и прежде всего – дворян, страдавших от тирании Ивана Грозного, а потом Бориса Годунова.
Еще важнее был знаменитый приговор Первого Земского ополчения 30 июня 1611 года, в основу которого была положена именно коллективная челобитная служилых людей. Приговор установил, что законодательную власть в стране имеет "Совет всей земли", которому подчинялись бояре – руководители ведомств. Фактически приговор ограничивал монархию в России. Земские соборы двадцатых-тридцатых годов XVII века во многом играли роль "Совета всей земли". Однако, как уже сказано выше, к середине XVII века развитие пошло по пути усиления самодержавия и самовластия, апофеозом которого стало царствование Петра Великого.
Петровская эпоха была подлинной революцией и в судьбе русского дворянства, которое именно тогда и стало превращаться в то дворянство, которое нам известно из российской истории XVIII–XIX вв. Петровские реформы в социальной, податной, служилой и военной сферах привели к распаду традиционного служилого сословия и отделению "шляхетства" – дворянства от низших слоев служилых, ставших однодворцами. Одновременно уничтожение Боярской думы, введение новых принципов службы и титулатуры привели к тому, что высшие разряды служилых слились в единую, хотя и разнородную, да и неравноценную, массу петровского шляхетства. Оно было загнано в жесткие рамки регулярной службы в армии, государственном аппарате и при дворе, было обязано беспрекословно подчиняться воле самодержца-императора.
Как и другие группы русского общества, шляхетство не было в восторге от многих петровских начинаний. Особое недовольство вызывала ставшая непрерывной военная и государственная служба, которая не позволяла даже изредка бывать в своих деревнях. "Крестьянишки" постоянно оставались без присмотра, что, конечно, печалило рачительных помещиков. Сильным ударом для дворянства оказался и знаменитый указ о майорате 1714 года, ограничивший свободу распоряжения недвижимостью, обязавший передавать имение только одному из сыновей.
Но не хлебом единым жив был русский дворянин двадцатых годов XVIII века. Петровские реформы принесли в Россию не только западные достижения в технике, военном деле или кораблестроении, но и новые нравы, ценности и понятия. Поездки за границу на учебу и по делам, знакомство с иностранцами, с обычаями других государств, большая, чем прежде, открытость русского общества – все это делало свое дело: русское шляхетство 1730 года разительно отличалось от служилых людей XVII века, шел процесс оформления нового корпоративного дворянского сознания, построенного на иных, нежели прежде, нормах и ценностях.
Конечно, во многом это сознание включало в себя представления отцов – "государевых холопов", и это сочеталось с вполне европейскими понятиями о дворянской чести и достоинстве. Конечно, давящая сила этатизма (всевластия государства. – Е.А.), традиций, страх перед государем, отсутствие юридических свобод и прав, в том числе и на землю, – все это вплоть до екатерининских времен оказывалось сильнее довольно смутных для российского шляхтича послепетровской поры понятий о достоинстве дворянина и ценности личности. Поэтому дворянское сознание в это время привычнее выражалось в традиционных формах коллективных челобитных. И те коллективные проекты о государственном устройстве, которые начали уже на следующий день после памятного собрания в Москве составлять шляхтичи в 1730 году, весьма походили на челобитные их предков XVII века.
Но и в этой сфере жизни произошли заметные перемены. Настойчиво внушаемые петровской пропагандой принципы "доброго", честного служения Отечеству, часто повторяемые слова и клятвы о долге "верного сына Отечества" не пропали даром, их не глушил старинный принцип "государевых холопов", отвечающих на все вопросы знаменитой фразой пушкинской драмы: "То ведают бояре, не нам чета!". Важно и то, что со смерти Петра прошло уже пять лет, и у людей было достаточно времени, чтобы оценить некоторые ближайшие последствия петровских реформ. За эти годы были значительно смягчены прежние суровые условия жизни подданных в бешеном режиме реформ, напряжения и страха. Как никогда прежде, стало ясно, что реформы – ненормальное состояние жизни, общество жаждет стабильности, покоя. Но его не было. Смены правителей и временщиков, ничтожества на троне и у трона и все это – при сохранении безграничного самодержавия… Словом, вдумчивому человеку было о чем поразмышлять, поспорить, заглянуть для сравнения в историю других стран и народов. А сравнивать было с чем. И если пример Речи Посполитой, где властвовала шляхетская анархия, мог и не прельщать дворянских мыслителей, то иначе оценивали они устройство Англии, Голландии и Швеции. Все это, вместе взятое, сделало междуцарствие 1730 года удивительным временем в нашей истории. Сотни людей – пусть хотя бы сотни! – могли открыто высказывать свое мнение о будущем устройстве страны, о судьбе монархии, могли спорить, возражать, как равные с равными, а не оправдываться на дыбе в Тайной канцелярии.
Почти сразу же после провозглашения Анны императрицей дворяне стали сплачиваться в кружки, тайно по ночам собираясь в домах у некоторых из знатных особ. Первым острым общественным чувством в это время было всеобщее возмущение "затейкой" верховников. "Куда ни придешь, – вспоминал Феофан, – к какому собранию ни пристанешь, не ино что было слышать, только горестныя нарекания на осмеричных оных затейщиков (в Совете было восемь членов. – Е.А.) – все их жестоко порицали, все проклинали необычайное их дерзновение, ненасытное лакомство и властолюбие". Людей не меньше, а может быть, даже больше задел сам факт жульства, обмана, к которому прибегли верховники. "Итако, – пишет свозмущениемсовременник, – они, господа, именем народа обманули государыню в Курляндии, а именем государыни обманули народ в Москве… будто с государя содрать корону так легко, как с простого мужика мошеннику шапку схватить".
Никто не сомневался, что ограничение самодержавия делается не для блага государства или дворянства, а исключительно в интересах двух родов, захвативших власть и желавших продлить свое господство на долгие годы. Да, в сущности, верховники этого не скрывали – первое, что они сделали после отправки депутации в Митаву, так это ввели в Совет двух новых членов: фельдмаршалов М.М.Голицына и В.В.Долгорукого. Такие действия были всеми поняты однозначно. "Прибавка из их же фамилий, – писал анонимный автор записки о событиях 1730 года, – се уже не подозрение, но явный вид, что они за приватными своими интересы гонялися".
А между тем ситуация была уже совсем иной. На членов Верховного тайного совета не распространялась магическая сила царской верховной власти, запечатывавшая уста даже самому отважному подданному. Для дворян верховники были только "сильными", "боярами", к которым рядовое дворянство традиционно испытывало недоверие, памятуя, как при всех правителях они нагло пользовались своей властью, чтобы урвать для себя кусок пожирнее.
Важно, что это не было фронтальное противостояние рядового мелкопоместного дворянства и аристократии (в западноевропейском смысле этого слова), как особого, привилегированного слоя, элиты. Против верховников выступили и многие родовитые, знатные дворяне, также участвуя в ночных бдениях в доме знатного вельможи Черкасского и прочих недовольных самоуправством сановников. Так уж получилось, что верховники сами, в сущности, не были аристократами и не выражали взглядов истинной аристократии. Такого сословия в России тогда вообще не существовало. Как правильно писал С.М.Соловьев, "новая Россия не наследовала от старой аристократии, она наследовала только несколько знатных фамилий или родов, которые жили особно, без сознания общих интересов и обыкновенно во вражде друге другом; единства не было никакого, следовательно, не было никакой самостоятельной силы".
Да и откуда же могла взяться аристократия в России того времени? Вся история Московской Руси была сплошным "перебором людишек". Верховная власть последовательно и постоянно уничтожала все корни и корешки старой княжеско-боярской оппозиции, перемешивая, как в большом котле, родовитых с прочими столь же бесправными подданными, отучая от мысли о каких-либо их особых правах и привилегиях. Лишенное своих старинных корней, боярство XVII века так и не оформилось в аристократию европейского типа, оставаясь не "палатой пэров", а лишь высшей категорией служилых людей "по отечеству". Более того, когда Петр уничтожил старую систему служилых чинов, он сознательно отказался определить статус бояр, окольничих и прочих думных людей согласно нормам новой системы службы, которую определял Табель о рангах 1722 года. Поэтому какое-то время "бояре" и "тайные советники" существовали одновременно, причем в дворянских списках бояре ставились ниже советников. Важно, что политика Петра, выраженная принципом "Знатность по годности считать", была подчас нацелена на демонстративное унижение боярской верхушки, во время правления Софьи и Милославских недостаточно дружно выступившей за Петра и клан Нарышкиных. Царь Петр, сладострастно резавший в 1698 году боярам бороды и ставивший их под начало гвардейских майоров, мстил им за унижения и страхи детства и юности – многие бояре для него были представителями ненавистной ему "старины". В своей "Гистории о царе Петре Алексеевиче" князь Б.И.Куракин пишет, что начальные годы петровского царствования примечательны падением "первых фамилей, а особливо имя князей было смертельно возненавидено и уничтожено, как от Его царского величества, так и от персон тех правительствующих, которыя кругом его были для того, что все оные господа, как Нарышкины, Стрешневы, Головкин, были домов самого низкого и убогого шляхетства, и всегда ему внушали с молодых лет противу великих фамилей. К тому ж и сам Его величество склонным явился, дабы отнять у них повоир (силу. – Е.А) весь и учинить бы себя наибольшим сувреном (то есть господином. – Е.А.)".
Все это вместе взятое привело к тому, что сановники не выступили единым строем как осознающая себя и формулирующая свои сословные требования группа даже в самые благоприятные для этого моменты, как, например, сразу же после смерти Петра Великого. Князья Долгорукие, Голицыны, Трубецкие тогда были не партией аристократии, а лишь "партией" великого князя Петра Алексеевича, сына казненного царевича Алексея. При нем они надеялись оттеснить фаворитов и нахальных безродных выскочек вроде Меншикова или Ягужинского, чтобы занять их место у трона. Когда же Петр II вступил на престол, эта "партия" довольно быстро распалась: кланы Голицыных и Долгоруких постоянно враждовали между собой, ибо в основе их представлений о себе лежало не корпоративное сознание аристократии, а родовая спесь, та самая, которая ранее вела их к местничеству, а не к выражению идей "аристократства", не к идее оппонирования верховной власти. Да и бесчестье по-прежнему понималось ими не как оскорбление личности конкретного дворянина, а как понижение общественного статуса рода, фамилии.
На большее они не были способны. Поэтому, начиная расширенное заседание Совета ночью 19 января (а на нем решалась судьба престола и будущего России), верховники, как уже сказано выше, пригласили в зал только трех нечленов Совета – двух Долгоруких и одного Голицына, хлопнув дверью перед носом не менее знатных и высокопоставленных – фельдмаршала, бывшего боярина, князя И.Ю.Трубецкого (Рюриковича), князя АМ.Черкасского и других родовитых вельмож, бывших во дворце в ночь смерти царя. Да и на самом заседании, как уже известно читателю, верховники чуть не перессорились, когда князь Алексей Долгорукий пытался протащить в царицы свою дочь Екатерину. Когда же компромиссное предложение Д.М.Голицына примирило кланы, то ни у кого не было иллюзий насчет их единства. Как писал Феофан Прокопович, "между двумя сими фамилиями наследные зависти и ненависти, и ссоры, и вражды из давних лет даже до того времени были, что всему русскому народу известно и несумнительно… Слухом же обносится, будто сие дружество и обеих сторон присягою утверждено".
На встречах с дворянством верховникам не помогали никакие фразы об "общем благе", о том, что они ставят превыше всего интересы общества. Их хорошо знали и поэтому им не верили. Упомянутый выше автор анонимной записки под названием "Изъяснение, каковы были некиих лиц умыслы, затейки и действия в призыве на престол Ея императорского величества" подробно развивает мотив "гражданской обиды", которая охватила тех, кому не была безразлична судьба Отечества. Он упрекает верховников в обмане, поспешной суетливости, постыдной в таком великом деле, как преобразование государственного устройства. "Если бы искалося от них добро общее, как они сказуют, – пишет автор, – то нужно было бы такие вопросы не в узком кружке решать, а от всех чинов призвать на совет по малому числу человек", то есть провести совещание "всей земли".
"Все ли сии (выборные. – Е.А.) не доброхотны и не верны своему отечеству, одни ли они (верховники. – Е.А.) и мудры, и верны, и благосовестны? И хотя бы и прямо искали они общей государству пользы (что весьма возможно есть), то, однако ж, таковым презрением всех, который и честию фамилии, и знатными прислугами не меньше их суть, обесчестили, понеже ни во что всех ставили или в числе дураков и плутов имели".
Как видно из текста, при всем своем неприятии методов и поступков верховников, автор "Изъяснения" не считает их врагами Отечества. Это примечательно: дворяне были оскорблены не положениями кондиций, а тем, что они были написаны лишь в интересах двух кланов: Долгоруких и Голицыных. В "Изъяснении" явственно звучит упрек верховникам, погубившим такое, несомненно, перспективное для блага России дело. Автор как бы восклицает: "Ну как же можно этаким манером подобные дела делать?!" – и далее пишет: "Толь важное дело требует многаго и долгаго разсуждения". Даже частные дела так быстро не делаются, "а как государю царствовать и переменять форму государства, показалось [им] дельце легкое. И невозможно так скоро пива сварить, как скоро они о сем определили".
Зная всю последовательность событий января – февраля 1730 года, можно понять, что верховники предполагали не останавливаться на кондициях. Князь Д.М.Голицын разработал проект будущего государственного устройства страны. Судя по донесениям иностранных дипломатов, план Голицына состоял в закреплении ограничения власти императрицы – Анна располагала бы только карманными деньгами и командовала бы только придворной охраной. Предполагалось также, что императрица будет членом Верховного тайного совета, имея там два или три голоса. Здесь была видна прямая калька со шведского установления 1720 года, ограничившего власть короля сходным образом. Сам Совет состоял бы из 10–12 представителей знатнейших фамилий и обладал законодательной властью. Сенат в расширенном составе выполнял те функции, которые были за ним в 1726–1730 годах, то есть вносил в Совет дела и был высшей судебной инстанцией. Наконец, Голицын считал нужным учредить низшую палату (200 человек) из шляхетства, которая должна была охранять интересы этого сословия. Палата городских представителей стояла бы на страже интересов горожан.
По мнению большинства исследователей, проект Голицына воспроизводил не государственное устройство Швеции 1720 года, в котором с этого года и до нашего времени ведущую роль играет парламент при номинальной, представительской власти короля, а более архаичное государственное устройство ранних времен шведской истории, а именно из правления королевы Кристины. Тогда, в 1634 году, была сочинена так называемая "форма правления", согласно которой власть принадлежала Совету, состоявшему из фактического правителя страны канцлера Акселя Оксеншерны и пяти его родственников. В 1660 году, с началом правления малолетнего короля Карла XI, "форма правления" 1634 года была усложнена "добавлением". После этого Совет, включавший королеву-мать и четырех регентов-аристократов во главе с канцлером М.Г.Делагарди, целых двенадцать лет управлял страной, пока Карл XI не достиг совершеннолетия и не взял власть в свои руки и не установил абсолютизма.
Верховники предполагали объявить о проекте Голицына 6–7 февраля 1730 года. Но уже 5 февраля для рассмотрения в Совете был подан первый коллективный проект, подготовленный кружком князя А.М.Черкасского и написанный В.Н.Татищевым.
Василий Никитич Татищев был незаурядным человеком, историком, ученым. В 1725–1726 годах он жил в Швеции, где изучал ее передовое по тем временам рудокопное и металлургическое производство. Как человек пытливый, он не остался равнодушен и к политическому строю этой страны, который как раз незадолго перед этим существенно переменился. В то же время Татищев считался одним из лучших знатоков отечественной истории. Годами он собирал и изучал летописи и хронографы. Неудивительно, что именно этот человек взялся за составление проекта о будущем России в 1730 году.