- Что это, товарищ капитан? - Ильинский посмотрел на командира.
- Я, кажется, догадываюсь. Но для пущей верности, - Шепелев уже вынул из кармана карандаш и блокнот, - перепишу. Текст на них немецкий, а у нас есть человек, читающий по-немецки.
А Попов, чему-то улыбаясь, наблюдал, как снегирь подбирается к его галете…
4
- Экспроприируем?
- Зачем? Отвезет, вернее, подвезет, поедет назад на своей лошаденке. Вернемся своим ходом.
Капитан Шепелев и Леня-Жох по очереди, разминаясь, кололи дрова возле дровяного сарая.
- Старшину б полезно взять.
- Согласен, - капитан бросил поленья в кучу и воткнул топор в плаху, уступая право на следующую чурку Жоху, - но тридцать километров обратно - многовато для него.
- А тебе не многовато, утром пробежка, ночью вылазка?
- Такова ноша командирская, - Шепелев сразу накинул полушубок, чтоб не выходил из тела молодецкий разогрев.
Хоп! Жох с одного удара расколол чурку.
- Своих вызволять дело святое, но если чухни там нагнано до беса?
- А это мы и выясним.
- Баба эта хуторская, дочь старика, молотком держится, - Жох кивнул за спину командира.
Шепелев оглянулся. От дома к курятнику шла дочь хозяина с деревянной кадкой в руке. При ходьбе раскачивалась выпущенная на полушубок длинная коса.
- Держится, вроде бы ничего не случилось, все в порядке, - к сказанному Жох неожиданно добавил. - Первая финская женщина, какую встретил в жизни. Пяйви зовут.
Пяйви могла еще нравиться в свои сорок или около того лет. Высокая, светловолосая, со спокойными чертами лица и плавными жестами и движениями.
- Ты коли, коли. Или давай сюда топор, я замерзать начинаю, - поторопил капитан заглядевшегося Жоха…
О женщине по имени Пяйви заговорили и за ужином. И этот разговор чуть не закончился бедой.
Ужинали финской тушенкой и макаронами - и то, и другое было изъято из стратегических лесных припасов шюцкоровцев. Печь раскочегарили настолько, что почти все разделись до рубах. На развешанной на печи одежде должны были изжариться самые стойкие вши, если они до этого не замерзли, а до этого вообще были.
Как прежде делали финны, красноармейцы, разувшись и раздевшись, стали вешать одежду на печь и прислонять к ее кладке обувь. На место пьексов встали теперь валенки и единственные на отряд сапоги. Сапоги капитана Шепелева. Зотов их вчера разрешил капитану оставить. Только спросил, что под ними. Узнав, что две пары шерстяных носков, посоветовал добавить портянки, а если после этого сапоги не налезут, то лучше поменять их на валенки. Но налезли. Старшина еще и похвалил капитана за правильный выбор. Хотя заслуги Шепелева в том не было ровно никакой. Что выдала ему интендантская служба, то он и напялил. Ему достались яловые сапоги на резиновой подметке и с резиновым передом. А Хромову, получавшему обмундирование на том же складе, выданы были фетровые сапоги-бурки, их старшина забраковал. И обул его, как и остальных, в валенки-катанки.
- Мразь эти финны. Нелюди. Своих же не щадят, - произнес капитан Хромов. Произнес не вдруг, а после того, как в комнату зашла, взяла что-то свое из комода и вновь вышла дочь хозяина Пяйви.
- Люди как люди. Такие ж, как все. Есть правильные, а есть говно, - сказал Жох.
- Что?! - брошенная ложка звякнула о край стеклянной хозяйской тарелки. - Врага защищаешь?! Сбрендил, красноармеец Запрудовский! (Жох усмехнулся, показав золотые и железные зубы, услышав "погоняло" из липового паспорта) Ржешь! Мне, капитану госбезопасности в лицо ржешь, дрянь! Оборзел в лесу! Гаденыш! Встать!
Жох побелел и стал медленно подниматься, сжимая кулаки.
- Если ты еще раз гавкнешь на меня, козел (Хромов вскочил, его рука нырнула к кобуре), я…
- Отставить! Оба! Сесть! - от удара командирских кулаков сотряслась посуда на столе. - Сесть приказываю и молчать! Обоих расстреляю! Красноармеец - на улицу, на смену часовому, два часа на посту вне очереди. Чтоб дурь на морозе вымерзла! Немедленно. Капитан, потом смените его. Тоже два часа.
- Меня? - воскликнул Хромов.
- Молчать! Я командир. Может, вам, Хромов, показать приказ, если вы забыли, кто назначен командиром особого отряда? Моим приказам будут подчиняться все. Еще одна попытка устроить свару в отряде, виновных расстреляю. На этом закончили.
Жох перешагнул лавку, вставая из-за стола, и направился к двери. Интересно, подумал вор, как капитан будет его расстреливать, с каким выражением лица? Но доводить капитана до необходимости выбирать между командирским долгом и дружбой… не стоит.
Хромов сел и продолжил есть, громко стуча ложкой о тарелку. Остальные бойцы отряда казались поглощенными своей тушенкой с макаронами. Шепелев встал.
- Через полчаса всем быть за этим столом…
… - Мерзнешь? - капитан подошел к Жоху, вышагивающему с притопами через шаг вокруг дома по утрамбованной со вчерашней ночи дорожке. - Я полагал, ты умнее. А ты - дурень дурнем.
- Гнида твой Хромов - сплюнул Жох, не боясь обветрить губы.
- Да нет, он просто нормальный капитан госбезопасности. А я, наверное, не нормальный, потому что за твои слова в адрес старшего по званию, я должен был бы тебя расстрелять на месте, по законам военного времени.
- Слушай, капитан, а тебе не жалко финнов? - выдал Жох то, что жгло его мысли.
- Которых мы прикончили, нет, - капитан достал папиросу и прикурил от папиросы Жоха, - хотя не случись война, продолжали бы они работать какими-нибудь лесорубами или счетоводами и были бы замечательными парнями, которые вечера проводят с женами, а кружку пива сверх нормы позволяют себе строго по воскресеньям. А война развязывает узлы на твоих потаенных мыслишках и страстишках. Оружие в руках замутняет разум. "Война все спишет" - нашептывает в ухо бес. Вспомни нашу Гражданскую. Бывшие мирные люди с обеих сторон кромсали друг друга в кровавые лоскутья. А сколько банд вроде этой шастало тогда по лесам, которые вроде за белых или вроде бы за красных, но жили люди только в свое удовольствие. А удовольствие было простое - убивать, насиловать, грабить. Надеялись, война все спишет. Кое-что, кстати, списала. А, черт, потухла…
Потухла капитанская папироса, перестал светиться ее уголек в окружающей темноте зимнего вечера. Шепелев полез в карман за бензиновой зажигалкой.
- А ведь парни защищают свою страну…
- Да, и защищают здорово. Мы - солдаты, Леня. Нас послали, чтобы мы убивали и умирали, не рассуждая. А мы с тобой рассуждаем. И рассуждаем не о том. А о чем должны? О том, как выжить. Значит, о том, что умереть должен кто-то другой, с другой стороны. Сволочная логика войны. Мне и тебе придется ей подчиниться.
Капитан взял секунду передышки.
- Ты говоришь, финнов жалко? Но война, на которой гибнем и они, и мы, закончится только тогда, когда финны ее проиграют. Пока этого не случится, на финские доты и дзоты будут посылать новые и новые полки, будут гибнуть новые сотни и тысячи советских и финских солдат. Все закончится только тогда, когда финны будут разбиты. Тогда для всех наступит мир. Какой он будет, не важно, но война закончится. Усекаешь? Если мы сможем что-то сделать, чтобы приблизить конец войны, мы обязаны это сделать. В первую очередь, мы должны не отвлекать часового на посту болтовней. Так что несите службу, боец Запрудовский!
- Сам ты Запрудовский, - незлобно огрызнулся Жох…
Советский агитплакат времен Советско-финской войны
Вернувшись в дом, где его ждал за столом весь маленький отряд, исключая часового, командир сказал:
- Значит, так. Сейчас я и красноармеец Попов отправляемся в разведку. Старик-хуторянин сообщил мне, что в тридцати, вернее, в двадцати восьми километрах отсюда попала в окружение наша танковая часть. Сведения мы обязаны проверить. Показания старика косвенно подтверждают лишь звуки стрельбы, которые мы слышали вчера ночью в лесу. Но проверить, еще раз говорю, мы обязаны. На двадцать километров нас подвезет на лошади хуторянин, дальше мы пойдем на лыжах, своим ходом вернемся обратно. Предположительно завтра утром или днем. Старшим в мое отсутствие остается капитан Хромов. Если мы не вернемся через два дня, отправляйтесь к нашей передовой. Карту оставляю, компас у вас есть, выйдете. Вопросы?
Глава девятая
На Карельском перешейке без перемен
Ни лжецам, ни писакам юродивым
Больше ваших сердец не смутить.
Отнимали не раз у вас родину.
Мы приходим ее возвратить.
"Суоми-красавица"
1
От 76 танкового батальона в живых оставалось девятнадцать человек. Они еще как-то держали оборону. Давно уже осколком ручной гранаты убило уполномоченного особого отдела Полевого. Во время ночного боя, когда отбивали очередную вылазку финнов, снайперская пуля нашла старшего лейтенанта Иловану. Умер от гангрены младший комвзвода Мельников. Сейчас батальоном командовал отделенный командир Якуба.
Никто из девятнадцати уже не верил, что к ним пробьются свои. Наверняка, свои уже внесли 76 батальон в список переставших существовать подразделений, а его бойцов - в списки погибших. На них уже готовы, а, может, уже и отосланы похоронки. Они и сам не считали себя живыми. Они просто не сдавались.
Их рация, по которой они просили прислать помощь, сгорела вместе с домом еще тогда, когда батальон насчитывал пятьдесят человек. В одной из ночных вылазок белофиннам удалось оттеснить их с позиций на одном из флангов и забросать крайний дом бутылками с зажигательной смесью. Атаку отбили, заставили врагов отползти в свой лес, но бой унес жизни десяти красноармейцев, пятнадцать было ранено.
Они перестали считать дни, проведенные среди четырех домов, окруженные лесом и атакующими из него финнами. Все девятнадцать мучились от куриной слепоты. Наверное, она началась от голода. Жрать уже давно было нечего. Из-за этой проклятой куриной слепоты они подпускали финнов ночью вплотную. Стрелять приходилось на вспышки или на звук.
Финны действовали просто, не рискуя. Днем они обычно не лезли. Работали снайперами из леса. А каждую ночь предпринимали попытку покончить с батальоном. Подползали, забрасывали гранатами и пробовали отвоевать хоть какую-то часть деревни. Короткие стычки проходил среди мертвых, засыпанных снегом, обгоревших танков и машин, окружавших дома и стоявших между домами. Истратив гранаты и встретив сопротивление, финны, недолго думая, отступали. Они, люди обстоятельные, неторопливые, не спешили. Зачем сегодня схлестываться в смертельной рукопашной схватке, когда завтра у русских начнутся голодные обмороки, закончатся последние патроны, еще один раненый умрет, еще кто-то обморозится. Надо набраться терпения.
Финская пропагандистская листовка
Но в то, что русские могут сдаться, финны не верили. Потому что сами с начала войны делали все, чтобы отбить у русских охоту сдаваться. Правда, не ради этого, а чтобы запугать, лишить твердости духа бойцов Красной Армии финны уродовали трупы тех русских, кто попадал им в руки и кого они убивали. Действительно, леденили, наводили ужас обезображенные тела убитых, которые обычно подвешивали за ноги к веткам деревьев: с отрезанными ушами, носами, половыми органами, без рук или обезглавленные. Но красноармейцы усвоили и то, что пленных финны в живых не оставляют…
2
Капитан Шепелев и красноармеец Попов вернулись в десять тридцать утра. На их лицах можно было прочитать разве что смертельную усталость. Сначала были сняты масхалаты (уже финские, старшина позаимствовал у шюцкоровцев их белые куртки и штаны, сделанные из более прочной ткани, чем наши балахоны, и, в отличие от наших, надежно защищающие от ветра). Туда же на печь отправились полушубки, ушанки и перчатки. Потом командир тяжело опустился на стул в торце стола. Вокруг командира собрались бойцы его отряда. Подошел хозяин хутора с короткой трубкой в зубах, присел на край длинной лавки у стола.
- Что там? - выразил общее нетерпение капитан Хромов.
Командир тер руками слипающиеся глаза.
- Там наши, - Шепелев опустил ладони на стол. - Пойдем на выручку. Подробности операции вечером. А сейчас вот что. Мы с красноармейцем Поповым заслуженно спим. Отсюда следует приказ: песни не горланить, ногами не топать, под окнами не скрестись. Если раньше не встанем, трубите нам подъем в девятнадцать ноль-ноль. А вы будете работать. Работы вам и старику-хуторянину предстоит непочатый край. Слушайте, кто что делает…
…Шепелев проснулся в шесть вечера без посторонней помощи. Он спал в большой комнате, за ширмой, на расстеленном на полу полушубке.
Голова от дневного сна была тяжелой, мутной. "Надо бы набраться храбрости, раздеться да в снег".
Сзади хлопнула дверь.
- На ногах? - Хромов от двери прошел к печи. Снял с ее полки чайник. - Чайком согрейся, капитан. Слушай, мы старику одной вражеской, то есть его родной тушенки на полжизни оставляем. Сходи, полюбуйся, сколько на кухне ящиков с пищевым довольствием. Там хозяйка не может пробраться к печи, ну, на которой готовит. Да он нас за такие подарки не то что отвезти должен, а это… до расположения довезти.
Рот Шепелева растянул затяжной зевок.
- Во, кстати! - воскликнул Хромов, наливая чай в кружку, входившую в солдатскую походную выкладку. - Чтоб ты быстрее очухался. Мы там баньку хозяйскую затопили.
- То-то гляжу, ты такой румяный. Со всем остальным управились? - Командир подошел к окну. И первое что увидел - стоявших возле курятника Жоха и дочь хозяина. Вор что-то говорил, жестикулировал, тыкал пальцем себя в грудь, принимал затейливые позы, короче, старался, а женщина хохотала, прикрывая рот углом шерстяного платка.
"Значит, пока я ношусь, как олень, по лесам и холоду, они тут курортничают. Банька, фронтовой флирт. Ну отрядец!" - подумал Шепелев, борясь с зевотою.
- А как же! В полном ажуре, - звучал сзади бодрый доклад Хромова, сопровождаемый прихлебами из кружки. - Съездили, привезли, сколотили, приготовили. Ждем сигнал выступать.
- Будет вам сигнал.
- Сколько их там, капитан? Белофиннов этих?
- Сколько? Около роты, - Шепелев, заразившись примером Хромова, направился к чайнику, оставленному на столе. - Финны очень расчетливы. Нет смысла держать там больше роты, чтобы добить окруженное подразделение, они и не держат. Вот пусть их расчетливость их и погубит.
- Рота! Ты говоришь так спокойно, как будто нас столько же!
- Нас достаточно…
Странная процессия покинула во мраке этого январского вечера хутор, не отмеченный на советских военных картах. Впереди лошадь тянула сани, груженные ящиками. Ею правил старик, единственный из всех у кого не было никакого оружия.
Финская пропагандистская листовка
Перед выездом с хутора командир отряда подошел к хозяину хутора, у которого прежде не без труда выпытал фамилию.
- Если наши, - капитан ткнул в себя пальцами придут, - отдашь.
И протянул листок старику. Старик посмотрел на русский текст, который прочитать не мог, кивнул. На блокнотном листе Шепелев написал: "Эти люди, Ярви и его дочь, находятся в сфере особых интересов НКВД. Вреда не причинять, имущество не трогать. Капитан госбезопасности Шепелев. Ленинградское УНКВД". И подпись.
Позади повозки растянулась вереница лыжников. Каждый из них тащил за собой санки. Недостающие санки сработали за день, пустив на полозья оставшиеся от шюцкоровцев лыжи, а корпуса смастерили из досок, разломав на них ящики из шюцкоровского схрона. Гвозди тоже подарили бесценные ящики. Бесценные, потому что и содержимое повозки и санок было из тех же ящиков. У каждого лыжника свешивалась на грудь винтовка, а на спине висел или пистолет-пулемет "Суоми", или ручной пулемет. Пулеметы, кроме одного "Дегтярева", были финские "Лахти-Салоранта", которые днем изучали под руководством старшины.
Отдыхали часто. Главным было не достигнуть места как можно раньше, а вообще его достигнуть. И при этом не выдохнуться, потому что ночью силы ой как понадобятся. Вот застуденеть этой ночью не получится, горячей выйдет ночка до самого утра. Одно то, что повозка сбросит груз в трех километрах, ближе рискованно, от места их утреней дислокации и дальше перетаскивать придется на себе, затребует немало силенок. Но перетащить еще не все, еще надо будет и растаскивать. И что-то из сил должно остаться к рассвету, ко времени икс, когда они начнут свою одновременно продуманную и бесшабашную, но совершенно негуманную операцию.
До рассвета еще далеко. А пока скрипели полозья саней, сопела лошадка, да тяжело дышали, старающиеся поспеть за ней люди…