Позже Платон высказал Надежде наболевшее:
- "Надь! Ты же видишь, я никогда от работы не отказываюсь! И не делю нашу работу на свою и чужую. Да и всю работу делаю, которую ты мне поручаешь, причём сразу, и без всяких споров и, тем более, скандалов. Единственное, если я с тобой когда и спорю о чём-то, то исключительно по делу, когда не совсем с тобой согласен, когда вижу, что твои аргументы не всегда точны, а предложения не эффективны, чем мне кажется, могло бы быть. Поэтому я и предлагаю свои варианты решения проблемы. Что-то не делать вообще, или делать не так, вот и всё! Мои споры идут только во благо, на улучшение работы, на повышение её эффективности, а не на то, что я, якобы, капризничаю, как Гудин!".
- "Да! Ты прав!" - согласилась начальница.
Но всё равно Платон почувствовал, что Надежда Сергеевна боится что-то сказать, попросить сделать Алексея и Гудина из области работ рабочего, грузчика, боясь, что те начнут артачиться и упрекать её, что она неправа:
- "Платона не было на работе целых два месяца, и мы за него работали!".
Поэтому она, боясь такого говна, всё-таки старалась с ними лишний раз не связываться, а давать поручения безотказному Платону Петровичу.
А Платон рассуждал просто: Мне платят - я работаю! Я работаю здесь за деньги, и всё! Все остальные эмоции и переживания надо убрать в карман!
Но и с Надеждой Сергеевной Платон Петрович не позволял теперь себе никаких других тем, кроме производственной. За что боролись, на то и напоролись!
И для Надежды Сергеевны теперь типичным стало:
- "Ты сегодня на работу пришёл позже. Так что задержись, поработай ещё!".
Платон стал замечать, что у их начальницы стали проявляться черты эксплуататора.
Иногда проявляющейся алчностью и жадностью, а теперь ещё и необоснованными претензиями, она стала ему иногда чем-то напоминать его бывшего начальника С. А. Сулисова.
Иногда Платону приходилось и отбиваться от её нападок, попутно надсмехаясь над нею и тонко хамя в ответ:
- "Ты мне покажи человека, который сможет сделать больше и лучше! Я плюну ему в рожу!".
А вообще говоря, по большому счёту, в связи с такой морально-психологической обстановкой в их коллективе, Платону давно пора было завязывать с этими, так называемыми коллегами.
Они так надоели Платону своей невоспитанностью, бесцеремонностью и прочими недостатками, что он не хотел с ними общаться вообще, как будто их нет.
И этикета за это время у его коллег что-то не прибавилось.
А ведь этикет, правила общения, создаются людьми, обществом, для удобства именно общения, для формирования уважения друг к другу и к себе, для поддержания культуры, для красоты жизни, наконец! - рассуждал философ.
И во многом в нарушении и несоблюдении производственного этикета выделялся Иван Гаврилович Гудин, который продолжал быть Гавнилычем.
Он по-прежнему регулярно или периодически говнил с упорством, недостойным продолжения.
У Ивана Гавриловича хамство давно стало частью, нормой жизни.
- "Ну, что ты всё время чужие трусы нюхаешь? А-а! Это у тебя профессиональное!?" - в очередной раз обрывал его Платон.
Или, в другой раз, Платон снова был вынужден вставлять хаму:
- "Ванёк! Ну, что ты всё время встреваешь в чужие разговоры? Ты, и впрямь, в каждой жопе затычка!".
Как-то комментируя неудачу Гудина, Платон ответил ему той же монетой за его прежнее:
- "А-А! Не знаешь! Да ты просто не знаешь!".
В ответ на эти слова Платона Гудин возразил:
- "Да, знаю, знаю!".
На что последовало теперь убийственное от Платона:
- "А тогда чего спрашиваешь?!".
Тогда Гудин попытался опять взять реванш в другом.
- "И чего это ты всё время за Лёшкой дверь закрываешь, как швейцар?!" - чуть ли не захлебнулся он от смеха и удовольствия.
- "А я закрываю дверь не за ним, а для себя!".
- "Так ты так замучишься для себя закрывать!".
- "Нет! Это он замучится для себя её всё время открывать!".
- "Как это?!".
- "Да, вот так это! Мне, чтобы закрыть, нужно подойти к двери, взяться за ручку и пятясь, за собой её потянуть! А ему? Надо подойти к двери, взяться за ручку и повернуть её, а затем попятиться сначала назад, открывая её, и только потом снова идти вперёд! Лишние движения!".
- "Ну, ты и математик!" - оценил Гудин.
- "Да! Математика - наука точная! Но не всем она даётся!" - согласился с ним механик.
- "М-да!" - задумчиво протянул Гудин.
- "Так сколько раз он её откроет, столько же раз я её и закрою! Или наоборот! Так что ему приходится больше ходить и руками шевелить! Вот и вся арифметика!" - наконец завершил Платон разъяснительную работу.
Гудин ушёл к себе, что-то докладывая начальнице.
Позже Надежда опять поинтересовалась:
- "Платон! А что ты на этот раз не ответил Иван Гаврилычу на его хамство?".
- "Да мне надоело опускаться до его уровня низкого человека. Мне ещё не хватает его заботы, кому бы нахамить, или насолить, оскорбить, обидеть кого!? Да, и вообще, да ну его в жопу! Эту язву с его стариковскими заскоками!".
Не поняв такого нового к себе отношения со стороны Платона, Гудин долгое время находился в напряжении, и, в конце концов, не выдержав, начал первым атаковывать Платона репликами и оскорблениями.
Поэтому тому ничего не оставалось, как в очередной раз поставить хама на место.
В другой раз Платон успел услышать лишь обрывок фразы Гаврилыча, не слыша, что ему предлагала сделать Надежда.
До Платона донёсся только визгливый голос Гудина:
- "Это его проблемы!".
И речь здесь однозначно шла о Платоне.
Ну, и хрен с тобой! - подумал он - Мои, так мои! Запомним!
Но буквально через минуту Иван Гаврилович уже вёз на тележке свою проблему - тяжёлую коробку с каким-то мусором, собранным им за лето на пару с Алексеем.
Однако у старца хватило совести, вернее, как раз её и не хватило, попросить Платона:
- "Иди! Помоги разгрузить!".
Ведь и ранее, при малейшей возможности, особенно при посторонних, Гудин всегда давал указания Платону.
Но, видимо, сразу осознав, выраженное на этот раз в просьбе, своё падение, он решил исправиться и в отместку опустить Платона:
- "Ты же у нас рабочий!" - пытался дурень уесть его.
Если бы Гаврилыч ничего этого бы не добавил, Платон, может быть, и пошёл бы ему помогать, или хотя бы только может, ответил ему:
- "А это твои проблемы!".
Но Гаврилыч пошёл дальше, начав оскорблять Платона.
Поэтому ответ ему был совсем другой:
- "Какой, к чёрту, рабочий?! Менеджер, как и ты!".
- "Для этого надо многому учиться!" - вскричал Гудин, не желая быть с Платоном на одном уровне.
- "Безделью?! Я никогда бы ему не учился! И не буду! Это твоя епархия, мудак!" - ответил ему Платон, распаляясь к концу фразы.
Но Гудин не унимался. Он увёз тележку сам, а потом пожаловался Надежде:
- "Платон там отказывается работу делать!".
И тут же с выпученными и бешенными от злости глазами вбежала Надежда Сергеевна, и, глядя на невозмутимого, уже чуть умерила свой пыл:
- "Платон! У нас общая работа!".
- "Ну!?" - начал тот вызывающе.
- "Я знаю, что у нас общая! Я разве отказываюсь? А что тебе только что ответил Гаврилыч? Что? Что это мои проблемы! И тут же он просит, даже требует, меня помочь ему?! Нужно быть последним мудаком, чтобы согласиться на это! Вот он и получил, чтоб отстал!".
Это успокоило Надежду. Желая несколько загладить свою вину, она вскоре начала рассказывать последние важные новости о своей семье.
Распалившись, она взахлёб поделилась, как они с сыном на двоих вчера вечером съели арбуз весом в тринадцать килограмм. На что Платон с подколом заметил:
- "Ты наверно в эту ночь и увидела, какая она звёздная и лунная?!".
А новая позиция, вернее оппозиция Платона по отношению к коллегам привела к тому, что смех, инициатором которого обычно был он, надолго и практически полностью покинул стены их ООО "Де-ка".
Некоторым исключением стала лишь Надежда Сергеевна, которая тоже была Козерогом и оптимистом, как и Платон, и тоже летом жила загородом.
Может теперь и поэтому, ставить штампики на этикетках Надежда Сергеевна взялась в этот раз сама. И этим она, конечно, помогла Платону.
А когда приехавший с задания Алексей, непонятно для чего и с какой целью, поинтересовался у Платона, почему он теперь сам нарезает этикетки, а не Иван Гаврилович, тот ответил:
- "Ха! Так Иван Гаврилович их плохо режет, криво, и штампик ставит сикось-накось, смазывая краску!".
Алексей, видимо, хотел уесть Платона, сказав, что-нибудь типа:
Ага! Вот теперь ты сам режешь! Так тебе и надо!
Но в этот раз не получилось!
Так что теперь до следующего раза!
И когда Алексей, в следующий раз, попытался выдать какой-то юмор против Платона, что тот увидел по его появившейся саркастической улыбке, то вовремя был им остановлен:
- "Не надо, Лёш! Не напрягайся!".
А когда Ляпунов по какому-то очередному надуманному поводу подумывал придраться к Платону, например фразой: зачем ты вахтёру ключи отдаёшь, то Платон просто жёстко осадил его:
- "Лёш! Ты тут мне Ваньку не валяй… Гудина! А то будешь, как и он, опущенным!".
А вообще-то общение с Алексеем было очень редким.
Намного чаще приходилось общаться с Гудиным или Надеждой, а то и со всеми вместе.
- "А где наш дедушка Альфонс?" - поинтересовался как-то Платон о Гудине у Надежды.
- "Ну, что ты так сразу… о нём?!" - поначалу не согласилась с ним, но уже задумалась над его словами, Надежда Сергеевна.
Тогда Платон решил выразиться более щадяще и завуалировано:
- "Ну, хорошо! Тогда, а где наш дедушка Доде?!".
В поисках проходимца, Платон постучал в кабинет к Ноне с вопросом:
- "А у тебя тут никого нет?" - спросил он, почувствовав противный запах табачного дыма и краем глаза замечая, сидящего на диване за дверью дымящего Гудина.
И не успела Нона ответить, как Платон заключил:
- "А-а! Ну, раз людей нет, тогда у меня к тебе будет вопрос!".
И с этими словами Платон закрыл дверь, демонстрируя своё нежелание делиться секретами с болтуном Гудиным.
Вскоре тот вернулся на своё место опять погонять шарики.
Умаявшись, он пошёл было покурить, но был остановлен чуть ли не воплем отчаяния, с доносившимися из туалета призывами о помощи.
Вскоре какая-то женщина поблагодарила Ивана Гавриловича за то, что он открыл ей снаружи дверь и выпустил её из туалета со сломанным изнутри дверным замком:
- "Спасибо Вам большое!".
На что дурачок ответил в привычной манере:
- "Спасибо в карман не положишь!".
И тут же, стоявший невдалеке Платон, заметил:
- "Вот и хорошо! Теперь будем знать, какой ты человек!".
И оппоненты опять разбежались по своим рабочим местам:
Платон - клеить этикетки, а Гудин - курить и чесать языком с женщинами.
Через несколько минут Платон, направившийся по коридору в сторону оживлённо слушающих женщин, услышал нечто свежее от Гудина:
- "А это, как мычание ягнят!" - похвалился тот им своей осведомлённостью, показав себя ещё и знатоком мирового кино.
А когда те удивлённо переглянулись, добавил традиционно своё, Гудинское:
- "Ну, что?" - спросил Иван Гаврилович, обращаясь к женщинам.
- "Тюльку гнать не будем?!" - помог ему до конца выразить свою мысль, проходивший мимо Платон.
На обратном пути Надежда Сергеевна, услышав смех женщин, как результат пребывания там Платона, больше из ревности, попросила того, и так очень занятого наклейкой этикеток, принести ещё и бутылки масла со склада.
На что уже возмущённый Платон попросил её:
- "Надь, ты же знаешь, я весь в работе, а там у тебя свободный сотрудник весь день шарики дрочит и тюльку бабам вставляет! Предложи ему размяться, отдохнуть от дрочиловки и тюльку свою вытащить, а то у него и тут и там будут застойные явления!".
В отместку за свою излишнюю смелость, после посещения столовой Платон Петрович подвергся давно забытой атаке Надежды Сергеевны:
- "Платон! Опять от тебя столовкой пахнет!?" - домогалась она.
- "А я слышал, что в Кащенко не пахнет!" - отбился он от сумасшедшей.
- "Кого дерёт чужое горе?!" - услышал Платон любимое гудинское выражение, уже проходя к себе.
Тут же он вернулся, дабы разобраться с хамом, но дал маху.
- "А где этот-то? Старичок-мудачок!" - спросил Платон Надежду, будто бы не заметив в углу Гудина.
Пока та, опешив, с приоткрытым ртом, широко раскрытыми глазами впилась в Кочета, из угла донеслось старчески визгливое:
- "Не Кочет ты, а куроёбов!" - вскипел Гаврилыч.
- "Пардон! Козла-то я и не приметил!" - успел вставить Платон, захлопывая за собой дверь.
Но Гудин не успокоился. Он страстно желал оставить последнее слово за собой. Потому вошёл к Платону с домашней заготовкой, как он считал, тонких оскорблений:
- "Ну, что? Одинокий ты наш, … рабочий!" - обозвал он Платона за то, что тот сидит один в своём рабочем помещении.
Но тот сразу отбился:
- "Да нет! Я не одинокий, а параокий! Это ты у нас такой… И я не рабочий, а инженер, к тому же механик! Но не автомеханик, какой-нибудь, а космический! Так что с моих высот тебя говно, или дипломированное ЧМО, не видно!".
Уходя с работы, Платон спросил дежурную вахтёршу про уборщицу:
- "Галина Александровна! А Вы завтра утром увидите Нину Михайловну?".
- "Нет, Платон Петрович! Я ведь ночью не дежурю!" - гордо ответила интеллигентка.
- "А! Да! У Вас же ведь есть джентльмен!".
- "У меня есть верный паж!".
Да, да, да! Вы же у нас королева! - не стал Платон продолжать вслух.
Галина Александровна вообще была женщиной бомондящейся, строящей из себя знатока культуры, искусств и нравов.
Платон хорошо запомнил её доброжелательные критические замечания на его писанину. Тогда Галина Александровна метко и чётко уловила и указала ему, что он, по её мнению, пишет сходу, не шлифуя текст, не оттачивая мастерство, ни стиль, ни слово.
- "Это, конечно, говорит о Вашей большой одарённости. Но вы ленивы, Платон Петрович. Над текстом надо работать!".
И Платон работал, но не над старым текстом, а над новой информацией.
Её было столько много, а планы были столь грандиозны, что у него почти не было возможности глубоко вникать в правильность написанного.
И самый большой объём информации, особенно порочащей человеческое достоинство, шёл, естественно, от Ивана Гавриловича Гудина.
Платон как-то спросил у него что-то безобидное. Но тот, всё ещё находясь в обиде, промолчал.
- "Ванёк! Ну, ты, прям, как Зоя Космодемьянская!".
И тут же два голоса слились в один. Алексей добавил всем известное:
- "Перед казнью!".
А Платон успел вставить своё:
- "Перед дефлорацией!".
Тогда же Платон решил всё же раскрутить угрюмого Гудина.
- "Ванёк! Тебя Надька имеет, как Сивку-бурку!".
Тот удивился и хотел что-то сказать, но Платон опередил:
- "Нет! Скорее всего, меня!".
- "Вот, правильно!" - обрадовался Иван Гаврилович.
Однако на следующий день вопрос повторился.
- "А вот и Сивка-бурка прискакала!" - обрадовал всех Платон появлением Гудина.
- "Какая я тебе Сивка-бурка!" - возмутился входящий.
- "А, да! Извини меня, я забыл! Ты же у нас конь! Сивый мерин!" - не унимался Платон.
- "Какой я тебе Сивый?" - снова возник обиженный.
В этот миг засмеялся и Алексей, влезая в полемику старцев:
- "Нет, ты у нас только лишь Мерин!".
А Платон тут же снова добавил своё:
- "Так он ещё не сивый, а сизый! Если посмотреть на него!".
- "Сизый голубочек"!" - не удержалась теперь и Надежда.
- "Ты помнишь, как у Александра Сергеевича про Сивку-бурку? Нет?! Не помнишь?! Напомню!" - снова взял слово Платон, пытаясь разговорить, от обиды на весь коллектив, замолчавшего Гудина.
И Платон начал:
- "Сивка-бурка! Вечно ты, как урка! Встань перед едой…".
- "Ха-ха-ха! Такого у Пушкина нет!" - снова влезла Надежда, демонстрируя всем свою эрудицию.
- "А я разве тебе сказал, что цитирую Пушкина?!" - ответил Платон, подразумевая своего друга Александра Александрова.
Оставшись как-то наедине с Алексеем, Платон сравнил себя и Гудина:
- "Так сравни меня и его! У меня высший космический кругозор, или взгляд из Космоса на Землю! А он дальше чужого ануса ничего не видел, не нюхал!".
Но чаще о старце пеклась Надежда Сергеевна. Когда она предложила Платону Петровичу поговорить об Иване Гавриловиче, тот ответил:
- "Нет! Обсуждается всегда ведь нечто! А это ведь ничто! И что тут тогда обсуждать-то? Нечего!".
Позже Надежда спросила Платона:
- "А чего это ты так ругаешь Гудина и посылаешь?!".
- "Надь, ну представь себе! Он хочет меня представить рабочим, чернорабочим. Вот я его по рабочему и послал. Причём исключительно в ответ на его провокацию. Я же никогда первым не начинаю! Мне эти склоки дипломированного ЧМО на хер не нужны!".
И вскоре Платон разразился гневным стихотворением про Гудина: