Ему даже показалось, что это Элеонора, но только лишь очень невоспитанная, или слишком возбуждённая. Уж не случилось ли что-нибудь с нею или Даниилом? - немного испугался хозяин. Но вскоре позвонили уже во входную дверь на этаже. Оказалось, что это Анастасия!?
О! Явление Христа народу! - про себя понял Платон, впуская незваную гостью в ещё не полностью проснувшуюся квартиру.
Оказалось, та заехала по пути из храма на Третьяковской за - давно ей неожиданно предложенным подарком - угловой полкой под иконы, не подошедшей хозяйке для её большой коллекции хрюшек.
Так ей было удобней. Но зато Настя привезла небольшой тортик, с которым сама и попила чаю. Ксения, и только что вставший Кеша, сухо и даже весьма прохладно встретили незваную гостью, которая сразу напоровшись на неожиданную холодность, быстро покинула что-то сегодня неприветливую обитель брата.
Следующим утром начиналась очень короткая рабочая неделя. И тут Платона неожиданно приспичило по-большому. Дотерпев до спасительной двери, наконец отпертой Иннокентием, он взгромоздился на народный трон и сразу же облегчился. Закончив топ-бомбометание, он сразу же нажал на гашетку и убил часть запаха, под напором воды похоронив последствия бомбёжки.
Прочувствовав недостаточность усилий, опытный методист почти всего и вся из того, что он знал и умел, на этом не успокоился. Не вставая с трона, он взял лимонный освежитель воздуха, вставил его в переднюю брешь, и коротким нажатием пальца добил врага, убив запах ещё в зародыше.
Смерды! Учитесь срать по-платоновски!
Такое напишешь - подумал Платон - так потом Галина Александровна опять обвинит меня в излишнем натурализме. Но жизнь, есть жизнь! Да и права художника опять же…
- "Да! Еда в голове не задерживается!" - неожиданно уже вслух произнёс философ.
Вдохновлённый своими мудрыми мыслями и поступком очень цивилизованного человека, Платон, увидев опять непорядок в доме, вскипел на своих домашних, вызвав на их лицах искреннее удивление формой его претензии:
- "Ну, почему я Вас, азиатских свиней, никак к европейскому порядку не приучу?!".
На следующее утро, проезжая в трамвае на работу, Платон посмотрел вокруг себя в окно, и его осенило: До чего же смешной мир!? С этой ежедневной и ежечасной суетой, с гонкой тщеславий и самолюбий, потребления и чревоугодия, и прочих угодий, включая земельные!
Платон продолжил думать об этом и пришёл к новому умозаключению.
Если человек сначала и маскируется наносной культурой и воспитанием, то со временем, с годами, когда он теряет бдительность и самоконтроль, расслабляется, всё его истинное, генетическое, выплывает наружу. И неожиданно интеллигентные люди вдруг становятся просто глухими деревенскими недотёпами. Ведь именно такими были его коллеги по работе.
В один из редких дней Платон разговаривал по городскому телефону с сестрой Настей, тоже находящейся на городском телефоне, дома.
Вошла Надежда, увидела "сидящего на телефоне" Платона, и бесцеремонно влезла в его разговор:
- "Платон! У нас, имей ввиду, перерасход средств на телефоне!".
На что тот удивился:
- "Но я же не на мобильник звоню!".
- "Вот, вот! Нам пришёл счёт, что у нас много израсходовано средства на телефоне!".
Ну, и дура! Совсем сумасшедшая! - понял он.
- "Надь! Ты, как будто из самой глухой деревни! Совершенно не знаешь, как платят за телефон! Чукчи и то, наверно, знают?! А ты - нет!" - не выдержал городской абориген.
Через день Надежда Сергеевна, накрученная Гудиным и Алексеем, вошла к Платону, по её вине сидящему без работы, и лицемерно возмутилась:
- "Платон! Займись делом! Хватит хернёй всякой заниматься в рабочее время!" - указала она писателю на его, лежащий на столе труд.
- "Так для тебя это херня! А для меня наоборот! Всё, что кроме этого - указал он пальцем на свою писанину и есть херня! А моё - вечное!".
- "Ну, ладно, ладно!" - пошла Надежда Сергеевна на попятную, поняв, что задела писателя за живое, и придралась необоснованно.
- "Я потому и не даю тебе больше читать, как ты могла заметить, потому, что каждому произведению - свой читатель!" - победоносно поставил он окончательно хамку на место.
Тут же вмешался, словно ждавший удобного момента для засвидетельствования своего чинопочитания, почувствовавший жареное, выскочивший из-за двери, как цепной пёс, Гудин:
- "Ты, что? Так нельзя! Это же твой начальник, женщина!".
- "Да пошёл ты в… хурму!" - попытался сдержаться Платон.
- "Как это?!" - насторожился Табаки.
- "Да сразу: и на хрен, и в шизду!".
- "Хватит Вам!" - строго вмешалась начальница.
Оценив эти слова Надежды, как его защиту, Гудин сразу выскочил за дверь, а Платон, как бы выпроваживая Надежду Сергеевну из своего помещения, дружелюбно заметил ей в след:
- "Надь! Ты всё время торопишься с выводами, что свойственно женщинам, но совершенно недопустимо для начальника!".
Та ничего не сказала, видимо в этот момент наматывая все слова Платона себе на ус.
Уже дома, услышав по телевидению, как какая-то девица в спорт обозрении назвала страну Мали, Платон вспомнил о грамотности Гудина. Указывая Ксении на ошибку телекорреспондента, Платон заметил:
- "Это примерно почти то же самое, как если бы я назвал Гаврилыча не единорогом, а единооком!".
- "А, ты, что? Считаешь его нормальным человеком?" - спросила жена.
- "А почему бы и нет?! У всех эта самая нормаль опущена к разным точкам на теле. Поэтому все люди разные, хотя и нормальные! Ведь, как известно, в одну и ту же точку на плоскости невозможно направить две нормали. Поэтому точки все разные, хотя нормаль у всех есть!".
- "Да-а!" - потянула Ксения, не зная, что и возразить мужу.
А давно надоевшая Платону тема Ивана Гавриловича Гудина, как заколдованная не покидала их коллектив, проявляясь почти ежедневно, то тут, то там; то в одном, то в другом.
- "Платон! А чего мы все обсуждаем Гаврилу, а ты нет?!".
- "Так эта тема очень… паскутабельна!" - ответил тот в тон блеяния вечного козла отпущения.
И тут Платона вдруг осенило! Ведь в своё время Гудин уговаривал его оформить инвалидность ведь не зря! Не из добрых побуждений! А чтобы самому не быть единственным инвалидом в коллективе, а значит - последним, то есть козлом отпущения! Точно! Во, гад! С одним глазом, а всё видит, одноокий он наш!
Но видел, оказывается, не только он.
Прокурившая мозги Татьяна Васильевна, женщина более чем пенсионного возраста, тоже видимо считающая себя выходцем из интеллигенции, предложила Платону вынести на помойку коробку с гнилыми яблоками, давно подаренными кем-то из посетителей Надежде, и к которой он не имел никакого отношения.
Эти яблоки по просьбе начальницы принёс Алексей, поставил в холодильник, где они пролежали несколько дней. Позже Надежда вспомнила о них, начала раздавать, но Платон сам отказался от гнилья. И потом уже эта коробка с гнилыми яблоками стояла у Платона в комнате. После чего уборщица Нина Михайловна и вынесла её в вестибюль. И вот тут-то Платон и нарвался на прокуренные мозги Татьяны Васильевны.
Он объяснил дурочке, что эта коробка исключительно Надежды, что он к ней отношения не имеет. Но та не унималась:
- "Но она же женщина! Не ей же выносить эту коробку!".
На что Платон в свою очередь тоже возразил:
- "Так она же порядочная женщина!".
В поведении курильщицы Татьяны Васильевны чувствовалось влияние Гаврилыча. Он наверняка, покуривая с нею, иногда промывал косточки Платону, дезинформируя её по его поводу.
И у неё, наверно, поэтому и сложилось мнение, что Платон вообще, самый низший разряд рабочих-уборщиков в коллективе ООО "Де-ка".
Это вскоре косвенно подтвердилось и в словах Гудина. На предложение начальницы посидеть на телефоне, Гаврилыч предложил Надежде, указывая на стену, за которой работал Платон:
- "А лучше этот… друг, посидит!".
Первая суббота после окончания дачного сезона прошла для Платона на редкость удачно. Неверующий это связывал, прежде всего, с задуманным им святым делом - посещением могил своих родителей на Николо-Архангельском кладбище, причём впервые в этом году.
Он полностью вычистил обе могилы от пожухлой травы, сухих листьев, и даже молодой поросли деревьев, а также подрезал секатором сухие веточки на кустах розы на могиле отца.
Довольный и умиротворённый он, по возвращении домой, сразу же отоварился по полной программе в ближайшем продуктовом магазине, принеся домой полные плечи и руки продуктов.
Более того, в этот день ему на редкость везло с транспортом. Автобусы подходили быстро, он в них заходил первым, и занимал, чуть ли не единственно свободное место у окна.
А после, забытого за осень на даче, вкусного домашнего обеда он смог распечатать на принтере всё, что уже накопилось, благо Кеша, наконец, его переустановил.
И в завершении всего, в час ночи, телевидение порадовало супругов концертом Элвиса Пресли!
Платон, как все энергичные, экспансивные люди с широкой душой и богатым воображением, любил рок-н-ролл и Элвиса Пресли.
В общем, суббота, 8 ноября 2008 года выдалась на редкость удачным и запоминающимся днём!
А через несколько дней весь коллектив случайно оказался после работы в машине Алексея. Тот предложил всех, одновременно закончивших свою временную безработицу, подвести до метро. Когда все четверо расселись по своим местам в автомобиле, Надежда Сергеевна возьми, да и скажи, что она едет на начальствующем месте. На что Платон не выдержал и усадил дуру на её истинное место:
- "Согласно автомобильному этикету, это я еду на месте боса, а ты едешь на месте секретаря, секретутки, я бы даже сказал!".
Платон нарочно сделал паузу, ничего не сказав про место Гудина.
Первым сообразил Алексей, злорадно предвкушая интересное продолжение, и не ошибся в своих ожиданиях:
- "А Иван Гаврилович, на чьём месте едет?!".
- "На своём…".
- "А-а, всякого ЧМО!" - добавил Платон на недоумённый взгляд Алексея.
Тут же, защищая себя, встрял старец.
С пеной у рта он проговорился, что часто ездит с Галей, а ещё чаще с Алексеем. И всегда сидит, как почётный гость, справа от водителя.
- "Ванёк! А ты, оказывается, любишь кататься на бибике? Из дома на дачу тебя Галя возит, а на работе - вон, смотрю, Лёшка!" - не унимался Платон.
А утром он случайно встретил Гудина на трамвайной остановке. Платон тут же сделал вид, что не видит Гаврилыча, ибо почти психолог понимал, что ничего хорошего их встреча не сулит, что ничего умного тот не скажет, а только лишь опять какую-нибудь херню! Нет у человека совести и стеснения! А ведь оно свойственно любому совестливому человеку, но в основном, самоеду.
Стеснения тоже разные бывают. Бывают стеснения раболепия, а бывают стеснения великолепия.
Вон, как у кошек? Его кошка Соня мяукала гортанным голосом.
Вообще, у неё конечно судьба была тоже незавидная. Она родилась какая-то дефективная. Долго не ходила, а только ползала, лежала толстым, белым комочком. Ксения оставила её жить только из-за того, что та была белая. Кошка медленно росла. Была долго маленькой, из-за чего все дети на даче очень любили её, и приходили кричать:
- "Дядя Платон! А нам можно Сонечку взять поиграть?!".
И та выросла общительная. Любила играть с детьми, и не только. Но в тоже время она долго вредничала - ходила по-маленькому не в лотки, а прямо на пол, на линолеум. И как её не учили, как не били, мучится пришлось долго. Её даже дважды отдавали в семьи школьных товарищей Иннокентия, но ту вскоре возвращали обратно, как необучаемую.
В конце концов, она вернулась домой и лишь со временем, после многих наказаний, всё-таки поняла, что от неё требуют, и научилась ходить в лоток. Более того, делала это так, чтобы хозяева видели это и похвалили её. После этого у Сони прекратились все проблемы. Поэтому в долгих и мучительных попытках понять, что от неё хотят люди, она стала умнее и сообразительнее других кошек, быстрее считающей, но осторожней собратьев, не доверяющей людям.
В дальнейшем у неё проявилась черта любимой кошки в доме. Она считала себя самой главной и соответственно вела себя так.
Особенно в то время мочевые проказы Сони доставали Ксению. Она хоть и любила Соньку, но вынуждена была всё время наказывать её, просто бить, причём иногда даже нещадно.
С малолетства Соня считала себя королевой, и самой главной в семье из всех кошек. Когда она подросла и набралась сил и умений, то стала строить своих собратьев. Поначалу больше всех доставалось их общей матери Юле, к которой остальные кошки относились с почтением. А после её смерти главным предметом её нападок стала теперь самая старшая Муся. И только с Тишкой они были "не разлей вода", постоянно играли вместе, причём Соня перенимала у него повадки котов, забираясь на брата сверху и терзая его, как кот кошку. И ещё Соня была олицетворением золотой осени. Ведь Платон недаром назвал её так - в честь рождения в сентябре 2005 года.
Первая половина ноября выдалась рекордно сухой, солнечной и тёплой. Платон поначалу даже пожалел, что уже завершил дачный сезон. Но у него были и другие дела, и не только в гараже, но и дома. Однако их выполнение неожиданно прервалось как всегда короткой болезнью: начавшийся фарингит, вскоре подкрепился и ОРВИ с температурой. Но уже через двое суток интенсивного лечения Платон снова был работоспособен.
Ноябрь завершался спокойной обыденностью. В последние его выходные Платону удалось отремонтировать старый замок в гараже, подготовить машину к зимовке, и модернизировать освещение на кухне, прикрепив к днищам стенных шкафов локальные светильники.
И осень закончилась. За окном периодически стал появляться снег.
Глава 7. Один день из жизни Ивана Гавриловича
Поутру Галя лягнула Ивана пяткой в опавшую ягодицу.
- "Вставай! Будильник давно уже прозвенел! - взяла она сразу высокую ноту.
Тот высунул из-под одеяла испуганное лицо, и одним глазом оглядел ближайшие окрестности. Врагов поблизости не было.
- "Опять ты меня обижаешь!" - возопил старец.
- "Да, ладно, тебе! Поласкать уж нельзя!" - обиделась было на Ивана Гавриловича его сожительница Галина, сдёргивая с него одеяло, и разглядывая, вспотевшее под ним худое, костлявое, почти, как у Кощея Бессмертного, давно надоевшее ей тело.
- "Я же всё-таки муж тебе!" - попытался поднять свой статус, хотя бы сейчас, в утренней постели, Гудин.
- "Да, уж! Муж, объелся груш!" - задумчивым голосом протянула она, удаляясь.
Очередная ночь Ивана Гавриловича, в смысле секса, прошла впустую.
Ему ничего не оставалось, как встать, и поплестись в туалет опустошать свой переполненный за вечер мочевой пузырь.
Тужась, он в несколько приёмов выдавил из себя тонкую струю скопившейся за ночь жидкости, вышедшей не до конца. Через несколько минут он повторил своё ежеутреннее упражнение, для пущего эффекта надавливая на мошонку. Но снова не совсем удачно. Так Иван испражнялся, пока последняя капля не упала с его конца.
Да! Старый простатит даёт о себе знать! - подумал знаток врачевания.
Проктолог-уролог знал, что с этим заболеванием шутки плохи. Оно явно отражается на его мужских половых способностях, в чём давно убедилась и его сожительница.
Однако лень и стеснение пока не позволяли проктологу-урологу прийти к настоящему профессиональному специалисту в области урологии и мужских проблем. Так и перебивался Иван Гаврилович с затруднённым мочеиспусканием и половым бессилием, теша сожительницу только ласками своих сухих, жёстких ручонок и пустым словоблудием.
Намучившись в туалете и помыв руки, он сел отдыхать в кресло с электробритвой. Закончив и эту процедуру, умылся. Потом принял, слегка взбодривший его и вернувший нормальное настроение, душ. Хотя поначалу это ему очень не хотелось. Но надо было всё-таки смыть лёгкий запах пота и замшавелости. Положение обязывало. Самосознание, в конце концов, толкало его на это самопожертвование.
Иван Гаврилович накинул красивый, дорогой узбекский халат, давно подаренный Галиной, и прошёл на кухню, к готовому завтраку.
Утренней зарядкой же Иван Гаврилович никогда не утруждал своё хилое тело. И не столько от лени, сколько из-за боязни его растревожить, а то и вовсе развалиться от ненужной и не дающей прямой выгоды нагрузки.
Поэтому он сразу приступил к утренней трапезе.
На завтрак Иван Гаврилович любил поесть досыта, основательно, как и полагается, плотно и вкусно. Он действовал согласно известной поговорке: завтрак - съешь сам; обед - подели с другом; а ужин - отдай врагу!
Хотя, по-правде говоря, он эту поговорку несколько модернизировал в части обеда и ужина. Обед, а точнее говоря обеденный чай, он старался безвозмездно взять у друга - у начальницы Надежды Сергеевны Павловой, а ужин - "отнять у врага", то есть получить из рук своей сожительницы.
Да и Галя потакала ему в этом, тешила, чем могла, в смысле желудка. А могла она многое. Ведь работа Главным бухгалтером крупной компании давала и весьма хороший заработок, позволявший одинокой, самостоятельной женщине быть свободной и независимой от кого-либо и чего-либо.
Вот и сегодня Иван Гаврилович съел на завтрак яйцо, сваренное в мешочек, небольшую порцию, сваренной на молоке, рисовой каши с изюмом, творога в сметане и с клубничным вареньем, запивая всё это чуть тёплым молоком с французскими булочками. Также он съел взбитых сливок и выпил кофе с двумя бутербродами с маслом: один с сыром, другой с красной икрой.
Смакуя завтрак, Иван Гаврилович чувствовал себя баем в своём узбекском халате. В то же время это вызывало у него ностальгию по Ташкенту, где он был королём.
После завтрака Иван вынул вставные челюсти, промыл их, почистил остатки зубов, и снова надел протезы, присасывая их на место.
Так что теперь он был сыт практически весь день, хотя этого нельзя было сказать о его незавершённых утренних процедурах. И этой сытости и не отлитости ему хватало надолго, почти на весь рабочий день.
На работе он ел мало, и то не каждый день, исключительно полагаясь на дармовщину, которая часто выпадала от их начальницы Надежды Сергеевны Павловой. В основном он довольствовался кофе или чаем, вопреки медицинским советам, кладя в чашку побольше дармового сахара, насыпая много кофе, подольше заваривал только что распечатанный пакетик с чаем, закусывая сладкими булочками или бутербродами с колбасой или сыром.
Голодное детство Ивана не отпускало его до сих пор. Лишь он один из всего коллектива зацикливался на еде, следил за тем, кто сколько, как и что ест. Особенно он ревностно следил за своим антиподом Платоном.
Иван, как самый младший в своей семье, с детства привык всё только получать, причём часто на халяву: еду, подарки, угощения, газету и прочее.