- Господин де Лаборд, чье пристрастие к музыке и изящным искусствам вам хорошо известно, предложил нам билеты…
- Я не слишком доверяю нашему другу в том, что касается театра. Куда вы хотите меня вести? В заведение Гурдан?
- Пьер, - промолвил Семакгюс, - не кажется ли вам, что со временем характер нашего друга начал портиться? Он во всем видит только подвох. Разве можно сомневаться в благих намерениях таких друзей, как мы? Какое оскорбление! Идемте, дорогой, предоставим ему самому справляться со своей черной меланхолией.
И он с нарочито серьезным видом взял Бурдо под руку.
- Полно, господа, успокойтесь, я весь внимание. Я просто не могу упустить возможность посмеяться над заговорщиками.
- Благодарим покорно, - ответил Бурдо. - Теперь это называется "посмеяться". Меня, отца семейства и образцового супруга, записали в распутники!
- А что тогда говорить обо мне, - подхватил Семакгюс, - об отшельнике из Вожирара, полностью посвятившего себя ботанике и облегчению страданий наших ближних? Я так возмущен, что вряд ли мне еще раз захочется перекинуться словом с этим желчным насмешливым магистратом.
- Довольно! Я слагаю оружие к стопам дружбы.
- Вот наконец разумная речь. Тогда слушайте. Сегодня вечером мы приглашены в Оперу на премьеру "Серфаль и Прокрис" Гретри, на либретто господина Мармонтеля. В свое время спектакль был показан в Версале на свадьбе графа д’Артуа с Марией Терезией Савойской.
- О, Гийом заговорил языком Меркурия! - заметил Николя.
- Однако этот малый снова нас подкалывает! Ладно, Серфаль, Прокрис и Лаборд, двор и город ждут нас!
При этих словах у Николя промелькнула мысль, что в доме уже начался пожар, а двор и город по-прежнему бегут в Оперу, не думая о том, что будет завтра. В дежурной части, где Николя хранил дополнительный комплект одежды, все кое-как привели себя в порядок и, втиснувшись в фиакр, пойманный Николя, отправились на улицу Сент-Оноре. Николя так и не решился спросить Бурдо, нет ли новостей о Луи, полагая, что, если бы таковые были, он бы без промедления рассказал ему. Следовало также как-то затронуть еще одну деликатную тему.
- Пьер, у нас появилась возможность воспользоваться бесценной помощью, - произнес он робко, не зная, куда может завести его этот разговор.
- О какой помощи вы говорите?
- О помощи шевалье де Ластира; Сартин хочет, чтобы он вместе с нами занимался этим делом, а также помогал нам наблюдать за развитием событий.
Ответ был сравним с залпом картечью.
- Ну и куда сует нос наш морской министр? Разве мы помогаем ему вертеть ворот лебедки и опустошать гальюн на его кораблях?
- О! - совсем не к месту примирительно воскликнул Семакгюс. - Ластир - самый веселый спутник на свете, вдобавок у него есть еще одно большое достоинство: он сохранил нам Николя. Не будь его, мы бы сейчас оплакивали нашего друга.
- Ну, по этой части Пьер давно и далеко обогнал шевалье.
Несмотря на последнюю фразу, призванную успокоить собственнический эгоизм инспектора, зло свершилось: Бурдо молча кусал губы. Уговоры могли лишь усилить его возмущение. На протяжении оставшегося пути Семакгюс, не понимая, отчего настроение друга столь стремительно испортилось, постоянно отпускал жизнерадостные реплики. Чтобы войти в здание Оперы, как обычно, пришлось пробираться сквозь шумную толпу, кишевшую при входе. Все оставалось по-прежнему: лакеи суетились, бросаясь открывать дверцы карет, размахивали факелами, забрызгивая всех каплями стекавшего с них воска. Быстро взбежав по лестнице, они наконец почувствовали себя в безопасности. В углу фойе Николя поджидал сюрприз. Опираясь на руку Лаборда, в роскошном парике времен Регентства, при виде которого побледнел бы от зависти сам Сартин, в богато расшитом серебром фраке цвета сухих листьев и галстуке из валансьенских блондов, друзьям улыбался господин де Ноблекур. Тотчас посыпались восхищенные возгласы и поздравления.
- Вот Юпитер под руку с Меркурием! - воскликнул Семакгюс.
- Разве у моих башмаков выросли крылья?
- Разве я когда-нибудь метал молнии? Неужели за мной такое водится?
Тон благородных отцов, какими их представляют на сцене театра Бургундского отеля, почтенный магистрат передавал превосходно. Какой-то человек в черном бросился к Лаборду.
- Мой дорогой собрат, какая честь видеть вас сегодня в этом зале! Я был уверен, что хотя бы один знаток услышит меня и поймет мой замысел!
- Не верьте ему, Гретри! - произнес Ноблекур. - Он всегда поддерживал Глюка!
Улыбка тотчас сползла с лица композитора. Он собрался ответить, как вдруг рядом возникло разъяренное чудище в женском платье.
- А, вы здесь, чудовище без сердца и души, - уперев руки в бедра, заголосила мегера.
- Что это значит, мадемуазель? Немедленно вернитесь к себе в оркестровую яму!
- А вот и нет! Вы мне смешны! Знайте, сударь, у вас в оркестре зреет мятеж!
- Какой мятеж, мадемуазель, в оркестре Королевской академии музыки? Что это значит? Мы все на службе у короля и должны служить ему в меру наших сил.
- Я тоже хочу ему служить, сударь, но ваш оркестр сбивает меня с толку и мешает мне петь!
- Однако ритм полностью выдержан.
- Вы в этом уверены? Зарубите себе на носу, что ваша музыка - всего лишь смиренная служанка актрисы, исполняющей речитатив. За мной, сударь, и…
- Когда вы исполняете речитатив, я слежу за вами, мадемуазель, но когда вы исполняете арию, вам надлежит следить за мной… Так что умолкните и исчезните! - и он топнул ногой.
Раскрасневшаяся актриса удалилась, громко шелестя юбками, а композитор, вытащив из кармана большой платок, утер потное лицо.
- Она огорчает меня, убивает, вытягивает из меня все соки. Подумайте только, что за трещотка!
Ложа Лаборда располагалась рядом с ложей королевы. Перегнувшись через барьер, Николя привычным взором окинул зрительный зал. Морепа сидел вместе с супругой, чей картавый выговор был слышен во всех концах зала. В ярко освещенной ложе величественно восседал принц де Конти. Лаборд проследил за взглядом друга.
- Принц, как всегда, при деле: изображает из себя арбитра. К сожалению, его мнение очень важно для актеров, ибо оно является решающим. Слово, слетевшее с его уст, может как возвысить, так и бесповоротно погубить спектакль.
- Сегодня риска никакого, Гретри и Мармонтель - это та упряжка, что борозды не испортит.
- Не скажите. Эта опера напоминает о старой ссоре. Гретри следует традиции Рамо: увертюра, речитатив, балетный дивертисмент и балет в антрактах.
Обернувшись к Ноблекуру, он улыбнулся, увидев, с каким интересом почтенный магистрат лорнирует зал.
- Полагаю, сегодняшний спектакль понравится нашему другу, цепляющемуся за старую оперу не меньше, чем за старую кухню!
- Не собираюсь отвечать на ваши насмешки… Если пьеса провалится, Мармонтель расстанется с Гретри. Помните, что он нам сказал до прихода Николя, когда мы в первый раз встретились с композитором: "Меня попросили протянуть руку молодому человеку, который от отчаяния готов утопиться, если я не спасу его!" Но дважды он ему руку не протянет.
Спектакль шел ровно: публика не ликовала, но и не гневалась, наблюдая перипетии весьма условного сюжета. Серфаль, супруг Прокрис, питает страсть к Авроре, убедившей его прогнать жену. Диана примиряет супругов, однако муж во время охоты случайно убивает жену. Внимательный хозяин, Лаборд все предусмотрел: в перерыве им принесли заливное из дичи, шампанское, миндальное печенье и засахаренный миндаль. Семакгюс с трудом умерил пыл Ноблекура, полными горстями метавшего в рот угнетающие желудок обжаренные сладости.
Опера завершилась под вежливые аплодисменты публики. Но на выходе языки развязались. Чувствуя себя неудовлетворенными, большинство любителей утверждали, что худшая из комических опер автора, поставленных в театре Итальянской комедии, гораздо лучше сегодняшнего лирического опуса. Наиболее снисходительные хвалили балет, оказавшийся самой приятной частью представления. С блуждающим взором Гретри переходил от одной группы к другой и всюду твердил, что Глюк его задушил. Лаборд обратил внимание Николя на высокую красивую женщину, Софи Арну, исполнившую главную партию в "Ифигении в Авлиде". Она поссорилась с Глюком, и теперь ее намеревались заменить на Розали Левассер, дурнушку, однако опытную интриганку, любовницу австрийского посланника Мерси-Аржанто, усердно помогавшего ей делать карьеру.
Приветствуя принца Конти, певица неожиданно возвысила голос и изрекла:
- Музыка этой оперы, хотя и написана бельгийцем, гораздо более французская, чем либретто!
Глава VII
ЛИХОРАДКА
- Ах, граф, позвольте вас спросить,
Опомнитесь когда вы?
Народ вас может разлюбить.
- Не важно это, право,
Я в Оперу спешу.Аноним, 3 мая 1774 года
Среда, 3 мая 1775 года
Ухитрившись пробудиться ни свет ни заря, господин де Ноблекур уже пил свой ежеутренний шалфей, когда вошел Николя. Сирюс и Мушетта встрепенулись: для них его появление означало появление бриошей и, соответственно, лакомых кусочков, предназначенных обоим попрошайкам. Задранные мордочки и трепещущие носы выдавали их нетерпение. Однако принесла Катрина только кувшинчик с шоколадом. Сердито замяукав, Мушетта выгнула спинку и улеглась спать, в то время как песик, вздохнув, вытянул лапы и устроил на них свою седую морду.
- Какая неприятность! Придется нам теперь искать другого булочника, а возможно, и другого нанимателя.
Казалось, вечер, проведенный в Опере, нисколько не утомил старого магистрата; он потребовал полный отчет о поездке в Версаль. Николя с удовольствием исполнил требование.
- Судя по вашим словам, наши правители отнеслись слишком легкомысленно к вашим сообщениям. Поверьте, буря не минует Париж. В этом городе все начинается и все заканчивается.
Он немного поразмыслил.
- А как там наше дело? Я говорю "наше", потому что преступление стало настолько дерзким, что явилось ко мне в жилище, нарушив мой покой.
- Вы тоже считаете, что речь идет об убийстве?
- О! Видимость - это всего лишь видимость, сама по себе она ничего не значит, точнее, она являет нам то, что пытаются нам внушить, или, напротив, то, что мы сами ждем от нее. Видимость противоречива, однако мраком своим она способствует нахождению истины. Надо идти против течения. Смотрите, желание найти виновных побуждает подвергать обвиняемых пытке одиночеством. Им угрожают, у них ослабевает воля, и они начинают говорить то, чего от них ожидают.
Привычка Ноблекура выступать в роли оракула давно уже не удивляла Николя, каждый раз с изумлением находившего в глубине загадочных речей зерно истины.
- Я более чем убежден, что вы, как обычно, погрузились в прошлое. Только в чье прошлое? В этом-то и вопрос. Не больше и не меньше. Надобно приподнять двойной покров…
Мысли Ноблекура перескакивала с одного на другое.
- Что касается Луи. Приободритесь, мне кажется, развязка близка. Никогда не стоит отчаиваться; в одну минуту несчастье может обернуться счастьем! Вы уже повидались с Эме?
Ноблекур читал в его сердце, словно в открытой книге.
- Честно говоря, мое долгое отсутствие сильно ее раздосадовало. Она избегает меня.
- Полно! Не волнуйтесь. Она к вам вернется. Мы всегда жалуемся на женщин, очаровавших нас своей грацией и приковавших к себе своими прелестями. Зная о волшебных женских чарах, влюбленный сам вручает ей оружие, с помощью которого она поработит его. Не настаивайте, ей надоест обижаться, и она явится сама! Подобная мимолетная неприятность вполне вписывается в наше повседневное бытие.
Выслушав приправленные цинизмом рассуждения Ноблекура, Николя вышел из дома на улице Монмартр и направился к Полетте. Он рассчитывал застать владелицу "Коронованного Дельфина" врасплох, когда она только пробудилась. К этому времени ночные бесчинства заканчивались, а наводить порядок, как принято в приличном заведении, еще не начинали. О шевалье де Ластире не было ни слуху ни духу; видимо, его удерживали иные дела. Отсутствие шевалье, пожалуй, даже устраивало его: по крайней мере у Бурдо, чья обидчивость его весьма беспокоила, не будет повода для огорчения. А с Ластиром он поговорит, когда у него появится время. Начался дождь, и он взял портшез, оказавшийся крайне тесным, так что ему пришлось согнуться в три погибели.
В городе царило обманчивое спокойствие, напоминавшее затишье перед бурей. Привыкнув обращать внимание на все, что происходило вокруг, он с удивлением отметил, что вокруг галантного заведения на улице Фобур-Сен-Оноре кишат полицейские агенты. Он без труда распознал их, но они сделали вид, что не узнают его. Что означало столь пристальное наблюдение? От кого исходил приказ, кто его организовал? Об этом он непременно поговорит с Бурдо.
Шурша яркими разноцветными юбками, негритянка, которую он знавал еще девочкой, открыла дверь. Судя по кокетливой улыбке и оценивающему взгляду, которым она его одарила, он понял, что хозяйка заведения направила ее на путь галантных утех, и та, видимо, достигла на нем определенных успехов. Госпожа приводит себя в порядок, заявила негритянка и повела его в дальнюю часть дома. Услышав, как кто-то вошел в комнату, Полетта, сидевшая перед большим зеркалом-псише, не прерывая своего занятия, начала бранить предполагаемую посетительницу.
- Ты, как всегда, вовремя, Президентша! Ах, как мне не хватает Сатин! С тобой все наперекосяк, и заведение приходит в упадок. Да, я не собираюсь с тобой миндальничать, говорю все как есть. Вчера две новенькие, Адель и Митонетта, весь вечер корчили из себя недотрог, не только отказываясь исполнять желания общества, но и клиентов. А одна и вовсе потребовала от старого развратника увеличения оплаты. И что это значит? А это значит, что ты, Президентша, не способна подобрать девочек и правильно их оценить! Угождать мужчинам, какими бы странными нам ни казались их пристрастия, - вот наше главное правило. Если девочка считает, что клиент обходится с ней дурно, она вправе уйти от него, но при условии, что немедленно объяснит свое поведение тебе или мне. И если ее каприз окажется необоснованным, с нее надо взять штраф в количестве трехдневного заработка и на две недели отправить обслуживать стариков. Ну, что ты на это скажешь? Эй!
- Дражайшая Полетта, я бы хорошенько подумал, прежде чем говорить!
Опершись на беломраморную столешницу туалетного столика, она с трудом повернулась, явив ему толстощекое лицо, покрытое свежим слоем белил, где пятна кармина еще не успели превратиться в яркий румянец.
- A-а! Вот и еще один негодяй! Можешь войти, я давно тебя поджидаю. Понятное дело, твои фискалы меня выдали, то-то этот тип с вонючими ведрами только и делает, что шляется по улице Сент-Оноре, словно других мест нету…
Ее массивное тело содрогалось от ярости.
- Ты брюхатишь бедную девушку, а потом выбрасываешь ее на улицу вместе со своим семенем, ведь для тебя она всего лишь пустой сосуд…
- Но…
- Никаких "но", ты выслушаешь все, что у меня накипело. Ребенок родился, рос, а ты даже не пошевелился! Зато стоило тебе его случайно встретить, так нате вам, отправил его мать в изгнание, а его запихнул в тюрьму к долгополым! И как ты думаешь, что он там встретил? Брань, пинки, щелчки. Устав от оскорблений, он бежал и очутился на дороге в Париж, без денег, без ничего, оставалось только пойти с протянутой рукой. Но, слава Богу, его подобрали, отогрели, накормили. А его бездельник папаша по-прежнему беззаботно где-то ходит. Ты что-то сказал? Знаешь, меня он зовет теткой, и я имею право говорить все, что думаю. Так и жду какой-нибудь гадости, раз ты сюда притащился.
Несмотря на грубую брань Полетты, счастье волной захлестнуло Николя. Луи здесь, в нескольких шагах от него, живой, здоровый, свободный! Он чуть не задохнулся, подавляя рвущиеся из груди рыдания.
- Вы предъявили мне обвинение, сударыня, но я согласен забыть его из уважения к особе, приютившей моего сына. Тем не менее у меня к вам разговор. Сейчас велите привести Луи и оставьте нас. Мы поговорим потом.
Пока она, подчинившись, тяжело поднималась и, волоча ноги и цедя сквозь зубы неразборчивые слова, шла к двери, Николя думал, что, пожалуй, она тоже не знает истинных причин бегства Луи из коллежа. Через минуту, насупив брови и опустив глаза, вошел Луи. Его враждебная поза не предвещала радостной встречи.
- Я рад вас видеть, Луи. Я вас слушаю.
Он старался говорить как можно более ласково, однако в ответ получил молчание. Тогда он решил взять беседу в свои руки.
- Хорошо, молчите. Тогда я скажу вам, что у меня на сердце. Какими бы ни были ошибки, которые, по вашему мнению, я совершил по отношению к вам, я совершил их невольно. Скромность и благородство вашей матери стали тому причиной. Она слишком поздно сообщила мне о вашем существовании. Взывая к вашему чувству справедливости, я ожидаю от вас уважения и откровенности. Откройте ваше сердце и объясните мне причины вашего исчезновения, которые, как мне кажется, связаны с исключительно серьезными обстоятельствами. Иначе пришлось бы предположить, что вы совершили некий поступок, которого теперь стыдитесь, но в это я поверить не могу, ибо вы принадлежите к роду Ранреев.
- Отец, если вы так думаете, значит, вы вообще меня не знаете. Раз меня вынуждают объясняться, придется сказать, что мне не нравится, как вы ко мне относитесь, и я полагаю…
Что оправдывало столь надменный тон? Горькие воспоминания затопили Николя: он вновь переживал столкновение с собственным отцом в замке Ранрей. Всегда сдержанный и терпеливый, сейчас он чувствовал, как в нем нарастает раздражение; к счастью, ему вовремя удалось его сдержать.
- Вы забываетесь, Луи, и причиняете мне боль. Попробуйте обойтись без ненужных упреков и объяснитесь. А потом мы все взвесим на весах нашей совести.
Казалось, его слова успокоили Луи.
- Все зашло слишком далеко, - прерывисто дыша, неуверенно начал он. - Меня оскорбляли, унижали, обращались как с сыном…
- Замолчите! И никогда не позволяйте оскорблять вашу мать.
- Откуда вы знаете, что речь идет о моей матери?
- Потому что я сам найденыш и задолго до вас успел узнать все, что могут сказать в коллеже.
Прошлое вновь со всей ясностью встало перед ним, и он не смог сдержать горький вздох…
- Действительно, речь шла о моей матери, которую называли…
Шагнув вперед, Николя ладонью закрыл сыну рот и с удивлением обнаружил, что лицо его горит.
- Вы больны?
- Я простудился по дороге…
Внезапно Николя почувствовал, как напряжение мальчика прошло.
- …я не смог этого перенести. У нас был поединок. Что-то вроде дуэли.
- На циркулях, знаю.
- Нас развели. Меня посадили в чулан. Потом от вас с письмом прибыл отец капуцин. Я несколько дней дрожал от холода…
Николя кусал себе губы, но не решился перебить мальчика.
- …он сказал мне, что вы очень рассержены моим поведением и приказываете мне немедленно покинуть коллеж и отправиться в Лондон к матери, ибо больше не желаете меня видеть.
- Как вы могли этому поверить?
- Письмо было написано вашим почерком и запечатано вашей печатью. Как я мог сомневаться? Впрочем, вот оно. Судите сами.